Люди поднимаются с нар, бросают карты игроки, встает с газетой Кустарь – веселый пьянчужка, человек тысячи баек, откладывает старую газету и кряхтит:
– Неужто снова умирать? Хе-хе…
Галдеж и сборы…
Я сел на табуретку в сторонке, чтобы не мешаться. Народ вывалил в коридор, все толкаются, пихаются, переругиваются, облачаются. Кто-то, натягивая штаны, теряет равновесие и на одной ноге прыгает, наваливается спиной на металлический шкафчик, громыхание и хохот; кто-то притопывает, сапог никак не сядет, с матерком пошло; кто-то не может найти свою маску, бурчит: «А где мой гондон, Валера, не видал?».
Все это мне было в новинку, на меня поглядывали, и меня охватило легкое волнение, которое я испытал, когда меня взяли в тринадцать лет в футбольную команду и в раздевалке один старший мальчик (шестьдесят девятого года, скуластый, широкоплечий, по фамилии Козлюк) лихо скинул со скамьи мою сумку-батон и пригрозил надавать по мордасам, потому что я занял место у его шкафчика.
Эркки облачался перед зеркалом: первым делом он надел плавательные очки – для защиты глаз, сказал он мне и показал большой палец. Собрав в гармошку, неторопливо, щадя лицо, натянул маску (это заняло не меньше минуты, он натягивал ее довольно медленно, будто проталкиваясь внутрь питона), тщательно настраивал глазницы, расправлял морщины, подворачивал на шее края. Под рубахой на нем была какая-то шелестящая, как пластик, грудина, которую он соединил с краями маски, поверх нее застегнул старую, крепкую от впитавшейся краски робу, туго завязал грязные промасленные штаны, влез в сапоги. Другие наряжались схожим образом, даже движения те же.
– Тщательней заворачиваемся, но не тянем, не тянем! – покрикивал Эркки, похлопывая ребят. – Новички, не дрейфить! Смотрим на старших. Все помнят, с кем держаться? У? Я спрашиваю…
– Да. Да, – отвечали ему.
По очереди стояли перед зеркалом, поправляли глазницы, тянули маску влево, вправо, вверх, одергивали края. (О, черт! Я заметил: несмотря на то что у всех маски были одинаковые – болванка резиновая, – на каждом она смотрелась по-своему, у каждого свое было выражение.)
Матерясь негромко, они рычали, весь подвал наполнился рычанием… Я подумал, что они прочищают горло, но Эркки сказал, что они так разрабатывают голосовые связки.
– Если выйти и сразу начать громко рычать, то легко сорвать связки, нужно их немного разогреть… – Он увидел мой недоверчивый взгляд и добавил: – Ну, и ритуал тоже. – В это я охотней поверил. – Очень важно задержаться на минуту перед зеркалом, разровнять складки, погладить маску, порычать немного.
Посмотрел в зеркало и рыкнул:
– Гррр! Вот так! Теперь хорошо.
Тут же рядом, потеснив его плечом, появился другой мужик в такой же маске, приблизил свою жуткую морду к зеркалу, показал зубы и издал свой рык. Эркки отошел, пряча тряпицу в карман.
– Ну, вот оно – мое второе лицо, – сказал он мне.
Я догадался, что он улыбался, в нем чувствовался задор, по резиновым щекам себя хлопает, смеется, глаз я не вижу сквозь запотевшие стекла, но я чувствовал – смеются глаза, я ему сказал, что не вижу его глаз, но думаю, что он улыбается.
– Да, молодец, я улыбаюсь. А я тебя превосходно вижу. Да и не так важно, я – цель, по которой будут стрелять, это они меня видеть должны, а не я их.
Вскочив на ступеньку, вытянувшись как военный, он смотрит в коридор на свою маленькую бригаду.
– Ну, все готовы? Показались! Не вижу! – Все выровнялись. Наконец, ему отвечает нестройное мычание: «Да, да, да-а-а…» – Ну, тогда на выход!..
Он уходит по ступеням вверх, подталкивает Хромого. «Давай, шевелись!..» Поднимает засидевшегося на ступеньках Кустаря. «Хорош самокрутки крутить! Пошли, пошли, пошли!»
Кустарь с ворчанием поднимается, идет за ним, прихрамывая на обе ноги, держится за поясницу, со всех сторон слышатся вздохи, кряхтение, сопение. Они идут мимо меня, кто-то жалуется: «На ночь глядя носом в грязь неохота». «Не говори», – соглашаются с ним. Выходят, закуривают – «последняя перед боем», вяло смеются этой шутке. Я тоже вздыхаю, мои колени, спина, лестница далась мне с трудом – встаю недалеко от казематов, больше никуда идти не хочу, они уходят в поле. Встали. Выстроились. Постояли в ожидании. Я тоже стоял, ждал, думал, не закурить ли, и решил, что лучше не буду. Вдруг появляется свет фар, далеко. Я не вижу машин. Все очень расплывчато. Зрение мое совсем испортилось… Я приближаюсь к бригаде, слышу, как Эркки негромко говорит:…июля, две тысячи шестнадцатого года, Поле Смерти, Пыргумаа, над полем туман, одиннадцать часов ровно, свет в отдалении – это светят фары…
– Идем на фары!.. Все идем на фары… Первые номера со мной, вторые отстают, третьи номера отстают от вторых, вы знаете, как идти…
Люди мычат устало:
– Да знаем, знаем… Да, да, на фары…
Из дверей другого каземата появляется цепочка людей в масках – это люди Севы; самая длинная тянется из бункера № 3 – там командует Шарпантюк, слышно, как он лает на своих: «Смехуечки, прекратили!.. Маски на-де-вай!.. все!.. вперед!.. ать!.. два!.. Блять, копытами, мув-мув-мув!..».
Вышли на воздух и вертухаи, встали в сторонке – высоченный Шпала, его уродливая тень Лутя, и еще два каких-то незнакомых субъекта – они курили, потирали руки, негромко разговаривали:
– Посмотрим, как им наш сюрприз…
– Обосрутся…
Смех. Это были Миня Забей и Трефф (скользкие типы из свиты Нивалиды).
Отовсюду доносились команды:
– Идем на фары!..
– Идем на огни!..
Я тоже пошел на свет. Силуэты людей на холме: в плащах с капюшонами на головах, в руках ружья.
У кого-то включилась рация: «Казематы, давай голоса!..»
Эркки громко отвечал: «Есть» – и негромко: «Начинаем!..»
Замычала его бригада, застонала: идут медленно, нелепые, квелые, словно пьяные, отупело изрыгают утробные звуки, шипят, завывают… Силуэты на холме замерли. Насторожились.
– Новенькие? – сказал кто-то.
– Еще не видали такого…
Другие отряды зомби идут, идут, волоча ноги и шатаясь, тоже рычат, а кто-то идет и о своем болтает. Я среди них себя чувствую странно: все в масках, один я без маски. Нас становится значительно больше. Вот еще две группы вливаются. (Да, в тот год было много людей – армия!) Грозное рычание расползается по полю, туман, огни машин, фигуры пошатывающихся безработных в масках
– Бывали случаи, когда убегали… – рассказывал один на ходу. – Приехали пострелять, заплатили, выпили, расположились, заняли позицию, увидели нас, развернулись и уехали.
– Может, эти тоже сбегут?..
– Да нам хуже – впустую ходили.
– Не, эти не сбегут, – сказал третий голос. – Вон, смотри, ружья поднимают…
– Сейчас начнется мочилово.
Я встал. Мимо шли люди в масках, поглядывали на меня, самый последний, маленький и щуплый, сказал жалобным голоском «Была не была», втянул голову в плечи и побрел на огни. Послышались негромкие хлопки выстрелов.
По ржавой лестнице забрался на пожарную площадку, все поле как на ладони. Машины грозно светили с пригорка на полянку, по которой надвигались медленные человеческие мишени, все схожие друг с другом, люди-силуэты, они двигались одинаково, и у всех были одинаково белые головы, похожие на противогазовые маски. В темноте я не сразу заметил Шпалу с братом, они тут же, на пожарной площадке, курили, тянули пиво, в ожидании зрелища, с рациями наготове, чтобы направлять толпу. Я встал в сторонке от них. Фигурки у машин, не суетясь, заняли позиции, деловито заряжали, стреляли стоя или с колена, навалившись всем корпусом на капот. Они стреляли, но из игры пока никто не выбывал.
– Мазилы какие, – сплюнул Лутя.
– Погоди, наши не вошли в радиус. Еще с десяток метров, смотри по флажкам.
И точно, толпа прошла еще шагов десять – двенадцать, прежде чем попали в первого, что шел в голове этого жуткого клина, он был высокий и плечистый, с далеко запрокинутой головой, он шел размашисто и уродливо, выламывался из общего строя резкими дергающимися движениями, точно его била электрическая дрожь или был он паралитиком. Видно было, как заряд ударил его в лицо. Его большая голова дернулась. Он пошатнулся, сделал шаг в сторону, его перекосило. Он застыл. Его обходили другие. А он, ослепленный, постоял, будто соображая, что делать дальше, и драматично рухнул.
– Красиво грохнулся, – сказал Лутя.
– Опытный, – сказал Шпала.
Другие шли мимо упавшего, они покачивались, рычали, первые ряды, приблизившись к холму, вскинули руки и начали взбираться, тут по ним ударил залп, и сразу несколько тел попадало, выступили другие и тоже дружно дали, упали трое или четверо, легко и красиво, вскинув руки, падали плашмя на землю, все они незаметно отползали, юля промеж ног подступавших.
– Молодец Эркки, – похвалил Шпала, – хорошо надрессировал своих. Все бы так работали – цены бы нашему Зомбипарку не было!
Сколько же возни, подумал я, смотреть тут не на что, и начал спускаться.
– Ты что, уходишь? – крикнул мне Шпала. – Шоу еще не окончено.
– Погоди, – подхватил его брат, – сейчас второй отряд с оврага зайдет. Вот будет умора.
Но ничего смешного я не увидел. Нападавшие с тыла получили больше краски и заодно тумаков, – стрелки не собирались сдавать позиции, сблизившись с противником, они пускали в ход кулаки и ноги, не без удовольствия, – зомби отступали, изображая, будто их убили, они не падали, а, получив хотя бы неточный выстрел или легкий тычок, разворачивались и ныряли в темноту леса. Шпала был недоволен.
– Вот говнюки! Ты посмотри, что делают! Куда? Ебттвоюмать!
– Пойду им разнос устрою, – поторопился его брат вниз.
– Давай! Разворачивай этих скотов! Пусть давят! Пусть давят, чтоб они побегали от них! Мы сомнем этих уродов!
Я ускользнул с площадки вслед за Лутей. Через полянку, в направлении казематов, неторопливо шел один из убитых, без маски, на лице и шее его была краска. Он отплевывался и ворчал:
– Все равно натекло… и за шиворот… во зараза…