– Коллектив.
– Надо скорей их поймать… Кто этот щенок, который стреляет в человека вот так? Хардбол! Твою ж мать!
– Штраф ему, а мне премиальные! – крикнул Кустарь и заржал дурным голосом. – Мне премиальные причитаются… да, бригадир?
– Да, да, конечно… О том и речь… Всем казематом надавим, чтоб силу нашу почуял… Где его леший носит? Наруби льда, – сказал он мне и снова взял рацию: – Алё, Шпалик, казематы вызывают Шпалика… Где мой мобильный? Я его наберу… Алло, Шпалик?
Я сказал, что вот только видел его.
– Да? Что ж он… А вот… Прием! Шпалик, ты? Говори! А кто это? Лутя, ты? Где брат? Он мне срочно… Да не отвечает по рации… Ах, у Хозяйки… А, ну, ясно… Слышь, увидишь его, напомни, чтоб в казематы заглянул, тут срочное дело. Кустаря подстрелили… Пулей, блядь, подстрелили! Хардбол! Блядь, я сказал срочно, пока эти раздолбаи не уехали, намылить им загривки по полной! Что за нахуй!.. Бросил, вот сопля! Трубку бросил…
– Он уже знает, – хитро сказал Кустарь, – Шпала-то уже знает, вот и прячется у Хозяйки. Не хочет решать этот вопрос.
– Думаешь?
– Пуф! А ему оно надо? В принципе, рабочая ситуация. Такое ты разруливать должен.
– Я?
– А кто ж…
– Он!
– А по его понятиям – ты.
– Тьфу! – Эркки в сердцах пнул ногой чей-то ботинок.
– Потому собрать всех ты должен, и всем миром его давить… наставлять… сейчас дадим по себе палить, завтра он в положняк это дело введет, еще и рекламку даст: хотите по зомбакам из хардбола шмалять, милости просим. Нет, я, конечно, в последний раз в поле вышел, на хуй все, ухожу лабиринт чинить, до свидания, там все сгнило, мать его, но я уйду – другие пойдут, добровольцы, только свистни по каменоломням и коплям, придут…
– Не, ты гонишь, Кустарь. Никто на хардбол не подпишется.
– Вот увидишь, и за меньше, чем мы получаем…
– Не…
– Да бригадир, с кем ты споришь. Я людей знаю: на органы себя за гроши пускают, а тут – ха, подумаешь, ему в рыло звезданули: тьфу! Полежит с полчаса и снова в поле.
Я отбил большой кусок льда, вынул из ящика и разбил его на мелкие кусочки. Эркки все еще бурчал:
– Повесил трубку, сучонок… А этот, наверное, уродке отлизывает…
– Факт, под юбкой спрятался. Хе-хе-хе!
Эркки снова взял рацию и попробовал вызвать Шпалу, тот не отвечал, он выругался и собрал несколько кусков льда в пакет.
– Накось, – сказал он, вкладывая пакет со льдом в ладонь пострадавшего, – приложи, братуха. Во как тебе досталось… Ну и ну, малявки. Чего ждать от таких удальцов!
– Маленький мальчик купил пулемет – больше в деревне никто не живет, – сказал Кустарь, они оба посмеялись.
Эта взвинченность, переход от боли к ярости и от ярости к смеху – это состояние мне было очень знакомо, и я не хотел в него входить, я смотрел на них, и мне было не смешно. Эркки был весь в крови. Кустарь был весь в крови. Носком о пятку он сдирал с себя ботинки. Ботинки падали… сперва один шмякнулся, затем другой грохнулся так, будто весил несколько килограммов. Салфетки намокли и развалились, он их стряхивал с пальцев прямо на пол, негромко ругаясь. Он не носил носков. Его голые ноги были разодраны, волдыри на пальцах, страшная, в трещинах, грубая белая кожа на пятках. Ох, таких ног я давно не видел. Этот человек на себя совсем махнул рукой. А ведь не такой старый…
– Всю зиму ждали клиентов, – сказал он, – ждали и дождались. Пришла весна, получили по носу… – И вдруг: – А что, бригадир, может, водки накатим?..
Я достал бутылку из холодильника.
– Эркки, пиво будешь?
– О, давай! Ты принес? Молодец. Очень кстати… Водки я совсем не хочу, и так на взводе, а вот остудиться пивком самое то будет…
Я давно не пил, задумался… Он налил Кустарю с четверть стакана водки. Кустарь приподнялся, ловко выпил залпом и снова лег. Все это было проделано быстро, пластично, не отнимая от лица пакета со льдом.
Пакет подтекал, вода, мешаясь с кровью, стекала по щекам на шею и дальше убегала ручейками вниз, пачкая лежанку. Эркки подал ему еще салфетки. Кустарь небрежно отирался, бросал салфетки на пол, приговаривая: «Назвался гвоздем – получай по шляпке». Мы с Эркки переглянулись, он кисло улыбнулся.
– Поддержишь?.. – он приподнял бутылку. – Skål!
– Нет, я сейчас на автобус. Привезти чего из города?
– Ничего не надо. Все есть.
Через неделю мы сидели в мастерской Кустаря, примеряли на мне костюм «Нептун 2.0». Был он намного легче первой модели, надевался легко – я сам, наверное, справился бы, но Эркки заботливо мне помогал, все проверял, а я ему рассказывал о своих мрачных настроениях, скитаниях по городу, сказал, что ходил в «Рулетку». Эркки только крякал, выражая свое изумление. Кустарь, полулежа в раскладном кресле, все еще сильно гнусавя, направлял его руки советами – где подтянуть, с чего начать – и щелчками мышки включал музыку. Они крутили гранж девяностых – музыка, которую я зарекся слушать, но не мог же я им сказать, чтоб они вырубили ее. Эркки говорил: «Во-во, давай эту оставь», – «Да, да, наша музыка», – говорил почему-то Кустарь, покачивая головой и потягивая свое домашнее вино. Они были достаточно пьяными, чтобы не особо обращать внимание на мои ламентации. Эркки даже пропустил мой рассказ о том, что я встретил в баре С., и мои представления о ней, он ничего не сказал на это, хотя мог бы, наверное, потому что они встречались, она сказала, что видела Эркки, они разговаривали… О чем? Мог бы мне сказать, что встречал ее, но до сих пор не сказал, и теперь отмалчивается, любопытно, почему он насупился, когда я о ней сказал… Меня пробрал холодок подозрения, ревности…
Я сказал, что видел Феликса.
– Да не может быть! – воскликнул Эркки, и мне его восторженность показалась притворной (наверняка и его видел).
– Да, у дверей «Рулетки».
– Ого, как романтично! Я тоже его видел.
(Так я и думал.)
– И мне не сказал.
– Да забыл. Старею!
– Кого-нибудь еще видел?
– Вроде никого…
– Представляешь, он предлагал мне работу.
– Какую? Жиголо?
– Нет, почему? Он же на фабрике троллей пашет…
– Что за чушь! Он клеит баб на паромах. Он – жиголо.
– Да ты что!
– Конкретно тебе говорю. Он весь в фитнесе и шведках, он – альфонс конченый. У него совсем крыша потекла, он повернулся на внешнем виде и даже выступал в «Спарте».
– Что такое «Спарта»?
– Это клуб бодибилдеров. Там они и кучкуются. Ты что, с луны свалился?
– Господи, какая дрянь! Так называться должен клуб мазохистов, где уставшие от жизни денди последовательно и концептуально себя изничтожают.
– Не в этом мире.
– Вот, значит, что он предлагал мне – жиголить шведок…
– Да, конечно. Памперинг, массаж, интим, эскорт, быть компаньоном по путешествию, так сказать…
– Господи, каких же страшных баб, должно быть, он клеит, если мне предлагал включиться. Он сказал: у нас хорошо платят… У нас! Это что, целая организация?
– Мафия. Ты таких вещей не знаешь… ты меня удивляешь.
– Мне, конечно, льстит, что он считает меня для этой роли подходящим…
– Ха! Там шестидесятилетние тетушки в основном. Для них ты еще тот огурчик.
Кустарь ухмыльнулся и пробормотал:
– Слушаю вас и тихо офигеваю.
– Он и мне предлагал, не раскатывай особо, – сказал Эркки.
– Шестидесятилетние зажиточные скандинавки. Как это в его стиле! И все же в моих глазах он пал гораздо ниже, чем я думал. В работе на фабрике троллей больше романтики, в этом есть вызов, протест, извращение, моральный мазохизм, издевательство над собой и своими принципами. Идеология может быть очень сексуальной, когда принимаешь чуждую тебе, омерзительную идеологию, ты подчиняешься, выполняя ее заказ, и в этом что-то есть. Тебе не кажется?..
– Да, конечно, – соглашался со мною Кустарь, – об этом, собственно, весь мой театр!.. Подтяни вон там!
– Где?
– На его правом боку, на талии, вот тут, да…
– Да нормально вроде… – Эркки подергал меня справа за хлястик, затянул ремешок на одну дырочку туже. – Не знаю, может быть. Только в случае Феликса нет никакой идеологии. Пойми, чувак. В его жизни все просто: бабло надо качать, а богатые бабы – это бабло, а значит, его надо выкачивать из них, вот и все дела. Никаких моральных конфликтов. Из шведок он выкачивает больше, чем делал бы на фабрике троллей. Банальная калькуляция. Гораздо приятней сопровождать богатую датчанку в ее путешествии по норвежским бухтам и лагунам, купаться с ней в ваннах, тереть пятки в банях, заниматься с ней сексом на хиттах-дачках в норвежских горах, чем сидеть где-то в Питере на отшибе и строчить в ЖЖ всякую дрянь…
– Как это все пошло, друзья мои, и грустно! – сказал Кустарь, пополняя свой бокал. – Люди грустно живут. Мелкие радости, мелкие страстишки… Ну-ка, повернись-ка! – Он вдруг навострил глаз. – Что-то торчит… А, нет! Нет, показалось. Все хорошо, хорошо… Еще повернись… В груди не жмет?..
Нигде не жало.
– А знаешь, что он мне сказал… – Эркки грустно улыбнулся.
– Ну, что он мог тебе сказать, этот козел?
– Он сказал, что мы упустили большую удачу.
Я разозлился.
– Мы упустили удачу?! Он так и сказал? Мелкий засранец! Мы упустили удачу из-за него! И он это прекрасно знает. – У меня кровь стучала в висках. – Говнюк оставил гиро-карты[19] в офисе на столе, и списки клиентов, которым мы втюхивали наше дерьмо у Окстьерна за спиной!.. Ротозей думал, что Окстьерн тупой и ничего не видит… А потом он говорит тебе, что мы упустили удачу… – Я начал задыхаться. – Мы не удачу упустили – мы сами себя чуть не подвели под монастырь! В таком осином гнезде крутились… и так безалаберно себя вели… Нам повезло, что сухими из воды вышли…
– Тихо, тихо, успокойся, – сказал Кустарь. – И ты, Эркки, не поднимай эту тему. Мне не нужно этого всего на испытаниях. Успокоимся и сосредоточимся на работе.
– Я просто хотел закончить, – сказал Эркки.