– Потом закончите. Сначала костюм, потом разговоры…
– Нет, это философский вопрос, Кустарь. – Эркки твердо решил довести до конца. – Если не выскажу сейчас, меня это сгрызет, вот буквально сгрызет изнутри! Ты все правильно сказал… Ну, Кустарь, погоди. Я должен сказать! – Эркки дернул рукой, сделал несколько шагов по мастерской. Раздраженный Кустарь, видимо, понял, что нет смысла спорить, махнул: «А ну тебя!..», сел в кресло, залпом осушил стакан вина и принялся крутить себе новую самокрутку. Эркки продолжал: – Я о другом хочу сказать… Про Феликса ты верно, и вообще, про нашу аферу, все верно… Меня другое гложет… Я о своем жизнеощущении хочу поведать. Это недавно появилось. Оно точит меня каждый день. Мне кажется, что я упустил не удачу, а что-то большее. Может, направление. Некий источник силы и мудрости и чего-то еще. Захлопнулась дверца. Мне скоро пятьдесят пять. Я тут подвис, в этом глухом месте, идти некуда. Понимаешь? В Эстонии ты в пятьдесят пять легко идешь в отходы. Если не специалист по каким-то делам, если не в струе, а вот как я, без постоянной работы и – прямо скажем – с двусмысленной биографией. Никто меня никуда не возьмет, хоть я и говорю по-эстонски и по-фински и… Что, в Финке мало своих безработных? Утки носить да асфальт долбить… А что еще мне предложат? Куда ни гляну, вокруг другие люди. Я для них даже не вчерашний день, а кусок хлама из Театра ужасов. На меня прийти посмотреть… На всех нас прийти посмотреть – запросто, поприкалываться, посмеяться над нами, с нами даже можно выпить, а чтобы взять ответственность и замутить с нами что-то – никто не станет связываться со старичьем. Молодое поколение выбирает молодое поколение. Вот он – закон. Мы говорим на одном языке, но не понимаем друг друга. Начинать свое дело у меня тяги нет, нету тяги. Сдулся. Снимаю, клепаю, что-то делаю, но знаю, что фильма не доведу до конца, не смогу. Чего-то не хватает. И что потом? Ну, залью я его в торренты, в YouTube и Vimeo выложу… Ну кому это нужно? Какой будет выхлоп? Ноль. Что остается? Таксерить я не хочу. Сторожем работать или в супермаркете стоять в форме секьюрити – унизительно. В том-то и дело, я могу многое, я еще не отсырел до конца. Я не вижу поля. Не вижу. Туман!
– Послушай, Эркки… Ты же скала.
– Нет.
– Гранит!
– Да нет же! В тупике я. Мой поезд ушел.
– Я тебе новый поезд подгоню! Твой фильм доделаем. Я обещал, что помогу найти людей. И найду! Сам буду делать монтаж. – И неожиданно я соврал: – Да есть уже человек. Конечно, Эркки, он есть, просто он сейчас занят. В начале года он к нам присоединится. А пока мы сами начнем. Фильм, считай, готов.
– Да?.. Точно?.. Ну, спасибо… Спасибо тебе… Хотя бы фильм закончить…
– Ну, все, давай, завязывай с этой ерундой, – строго сказал Кустарь, потушив сигарету. – Надоело на эти сопли смотреть. У нас элементарно нет на это времени. К делу. Так, испытуемый, как себя чувствуем?
Больше о Феликсе мы не вспоминали. Нас целиком занимал костюм. Мы сосредоточились на нем. Кустарь был доволен своей работой, хотя это было трудно прочитать по его сине-желтому от отеков лицу. Его заплывшие глаза смотрели на меня кровавыми зрачками, он поднял бокал и воскликнул:
– Ты отлично выглядишь! В этом костюме ты можешь идти на медведя!
Я прошелся по мастерской. Отличные стекла чуть-чуть искривляют дистанцию – все предметы кажутся немного ближе, они выпуклы и осанисты, но видимость в целом отчетливая.
– Ну как?
Кустарю не терпелось услышать мое мнение.
– Хорошо.
Дыхание тоже вроде бы не затруднено. Никакого давления на шею и плечи.
– Коробочка, что, не заряжена? – Я постучал рукой по коробке над головой.
– До отказа. Сейчас, я… – Кустарь подошел, щелкнул какой-то кнопкой на мне и сказал, что можно не надрывать глотку.
Я был поражен: никакого неудобства. Я был цельным с костюмом, хоть сейчас в бой. Я еще прошелся, присел, покачался из стороны в сторону, представляя себя на ветру… Поведет? Нет – не ведет!
– Офигительно!
Они схватились за уши.
– Да не ори! – завопил Кустарь. – Я ж включил динамики!
– Ой, извините. Я не знал. Обалдеть какой звук, – говорил я, прислушиваясь к тому, как дробится у меня голос, – психоделия такая… А!.. А!.. У!..
– Ну, не балуйся! Больше не надо орать, – сказал Эркки, улыбаясь.
А мне все еще хотелось крикнуть…
– А!.. Ух!.. Ну, все, все, больше не буду…
Даже говорить было непривычно. Мой зверски искаженный динамиками голос с небольшим отставанием выплывал в комнату из-за моей спины. От этого эффекта немного кружилась голова, как в лифте, и моя речь замедлилась.
– Непривычно немного. Эхолалия… В остальном все просто шик-блеск, – сказал я, показывая большой палец. – Кустарь, ты – гений!
– Ладно. Главное – удобно. Я ж говорил. – И он посмотрел на Эркки, тот развел руками:
– А то я сомневался.
– А ну давай походи еще! Наклонись, присядь, – командовал Кустарь, довольный собою невероятно, – ага, ляг на живот, встань… Ну, что?
– Отлично. Superfit!
– А дышится?..
– Запросто!
– И не ори, не ори. Вот кнопка света… попробуй, вот эта…
Я включил свет, озаряя мастерскую. В этот свет вошел Шпала, ухмыляясь или просто щурясь.
– Ну, вы даете! Это что, второе пришествие с Марса?
Кустарь и Эркки стали меня перед Шпалой крутить и нахваливать, похлопывали по спине и плечам, постучали по стеклам и попросили присесть, встать на карачки, упасть, встать и так далее.
– Очень хорошо, – говорил он, ехидно улыбаясь, – да, ну просто очень хорошо, крепыш. – Он похлопал меня по плечу и сделал замах, будто хотел ударить. – А въебать ему можно? Да шучу я, шучу, что ты дергаешься… – Я вовсе не дергался. – Ну что, как думаешь, в Лабиринте сможешь в нем погулять?
– Да, смогу! – крикнул я.
Они все схватились за уши.
– Да не ори!
Эркки погрозил мне пальцем (он понял, что я сделал это специально).
– Ну, пошли, – сказал Шпала и слегка дернул меня за один из ремешков, прищелкнув по-жигански губами. Я вырубил свет и пошел за ним. Заметил, что Эркки как будто напрягся и через силу пошел с нами. Кустарь, помрачнев, налил себе вина, включил музыку погромче и уселся в кресло.
Мы вышли из мастерской и направились к «шлюзу», так мы называли спуск в Лабиринт, – длинная обрывистая лестница, по которой надо ходить очень осторожно. Не дай бог оступиться: костей не соберешь. Шпала гремел ключами, прочищал нос и сплевывал, пока открывал дверь в «шлюз». Мимо нас прошел сторож, Фрида в вольере скулила и вертелась, он вошел в клетку, погладил ее и выплеснул воду из миски. Мы вошли внутрь. Темнота. Эркки хотел включить освещение, но Шпала задержал его руку, включил фонарик.
– Пусть он первым идет, – сказал Шпала, сдвигая Эркки в сторону.
Мне это не понравилось, но я пошел, включив все свои лампы, и было очень удобно, я все вокруг видел. Циркуляция воздуха в костюме и шлеме была отменная, стекла не запотели. Да, замечательные стекла, превосходные галогены. Я буквально заливал светом узкий тоннель, и они шли за мной, в кругу света. Я шел очень медленно, и Шпала надо мной подшучивал.
Внизу было полно воды. Шпала сказал мне идти в левый коридор.
– Почему в левый?
– Сейчас сам увидишь. Иди!
Я пошел. Что я увижу? Они остались стоять. Я пошел один. Воды было еще больше, я шел осторожно, чтоб не загребать. Я немного злился, потому что не понимал, в чем суть прикола, почему он хочет, чтобы я один прогулялся по левому коридору. Я знал Лабиринт как свои пять пальцев, но тут все переставили… Мой свет играл дурные шутки – он приводил в движение предметы. Коридор казался то шире, то уже. Черт! Я грохнул левым коленом о трубу… Откуда этот шкаф? Шкаф выступает вперед и тут же прячется, точно вбирая в себя живот, вытягивается передо мной по струнке. Дверца. Не люблю я дверцы… кто знает, что там внутри… Какая-нибудь мерзкая кукла… Что-нибудь новенькое… Давно я сюда не спускался… а Кустарь ходил – с ехидной улыбочкой – значит, что-то сделал: каверзу…
Миновал дверцу шкафа – и почти сразу все понял.
В середине коридора, где сняли трубы и пробили стену, сделав своеобразную пещеру, Кустарь построил инквизиторский закуток: там стояли инструменты для пыток, естественно, муляжи замученных – две ведьмы со вспоротыми животами и один чернокнижник на углях с пронзенными спицами руками и ногами. Кустарь постарался, сделал и двух отвратительных палачей в кожаных масках. Старое кресло, обив металлом, украсив шипами, он превратил в инквизиторский стул, прикрепил к подлокотникам зажимы для рук, к ножкам – зажимы для ног, на спинке – для шеи и головы. На этом стуле, закованный вдобавок цепями и защелкнутый на замок, сидел живой человек в синей футболке, в белых боксерах, без штанов, у него был скотчем заклеен рот, на лбу и ушах кровоподтеки. Он жмурился, глядя на меня. Я встал в нерешительности. Растрепанные светлые волосы. Лет двадцать – двадцать пять. Худенький. Что он здесь делает? Я напрочь забыл о Шпале. Под стулом была вода, его ноги без ботинок, в одних носках, в холодной воде на каменном полу, он трясся от холода и ужаса. Я хотел подойти, сделал шаг, он заскулил и задергался. Догадавшись, что напугал его, я разозлился, повернул обратно с намерением высказать Шпале и оказался с ним нос к носу.
– Иди к выходу, – сказал он весело, похлопал меня и пошел расковать парня, но я стоял и смотрел. Гремя цепями, щелкая замками, он что-то говорил парнишке… и смеялся, а тот хныкал и стонал. Я посмотрел на Эркки, он выглядел виновато. Я не стал ничего спрашивать, хотел начать подъем, но Шпала крикнул, чтоб я ждал.
– Теперь жди! Ты целый час будешь взбираться. Жди внизу. Эркки, иди сюда. Помоги!
Они потащили парнишку наверх. Когда я поднялся, их уже не было. Я вернулся в мастерскую к Кустарю.
– Что это за хуйня там была?
– Парень, который меня подстрелил, – сказал Кустарь и, снимая с меня костюм, рассказал, что, пока я ездил в Финляндию на концерт, Шпала нашел и изловил стрелка, привез его в багажнике, притаранил в Лабиринт и заковал в инквизиторском стуле, и так оставил там в полной темноте, без всяких разговоров, на всю ночь.