С ним, конечно, согласились, выпили за то, как с нами нельзя, и за то, как с нами можно… и еще хер знает за что… поговорили обо всем помаленьку… то да се… а дома как?.. а дом – это где?.. хе-хе… в стране бардак… да и по хуй… ха-ха…
– Да, – вздохнул Шпаленков, угощая сигаретами. – Я тя понимаю, – говорил он мне, – как мужик мужика. Ногой по ребрам – ох, как я тя понимаю. В армии духом раз десять на дню получал. А мы ведь теперь все деды, а? – И все загалдели: мол, все мы еще те деды!.. – Во, Эркки, тебе сколько? Пятьдесят два? А мне пятьдесят четыре. Тобар, у тя внуки есть? Нет? А у меня уже есть, прикинь! – И всех обвел взором – шальные, изумленные глаза. – Охуеть можно… Внуки, ебть! Ты не нервничай, – говорил мне Шпала, закуривая, и я закурил, и Лутя, и Эркки, и хрычи в углу. – Все о’кей. Прально сделал, что наехал… Ну, прально. Меня надо иногда осадить. Я это сам чувствую – несет меня. Дел невпроворот, все успевай, давай-давай, аврал!..
– Ага, – невпопад говорил я.
– Ты меня пойми, у меня то коровы дохнут, то хардболом шмалят, то Хозяйка веревки из меня вьет. Отчеты, бухгалтерия, санитария и всякой дури сверх всякой меры. Голова кругом идет! Это я у вас просить прощения за сегодня должен. Лутя!.. Я ему звонил, этому качку… Лутя, налей, чо сидишь. – Лутя налил всем с два пальца. Я прошу мне больше не наливать, свой стакан отодвигаю. Они пьют водку, я пью пиво. Шпала предлагает войти в его положение, он требует понимания, каждый смотрит за собой и за другими, все вроде взрослые, да все как дети малые, а ему разгребай да нагоняй получай. – И это хорошо, что вы меня сегодня на место поставили. Только лучше бы это делать немного не так. – Он плавно распахивает куртку, и меня окатило холодом. Но ничего под курткой там не было. Он просто чешет ребра, невзначай показывая тельник. Чешет ребра и так же мирно закругляет: – А что до этого конкретного случая, то за травлю собакой клиенты претензий не имеют. Слава богу, эту хуйню мы уладили.
– Наоборот, им понравилось, – сказал Лутя, быстро выливая мою водку в свой стакан.
– А телка эта – чемпионка по таэквондо, что ли, просила за нее извиниться.
– Так что извини, – Лутя скорчил морду, я киваю, вот как хорошо-то все разрешилось, главное, ничего там под курткой у него нету, никто никому морду не бьет.
– Парень ее сказал, что они адреналина хапнули. Спасибо за приключение! Приедем еще…
– Пусть приезжают, – сказал Эркки, и все его поддержали.
– Прикинь, так и сказал. – Лутя сияет от радости. – Адреналинчику хапнули!.. говорят, что приедут и друзей привезут. Во какой рекламный ход! Так что, братуха, может, номер с собачкой повторим?
– Я те повторю, – прорычал Шпала, – никаких собак. Хватит с нас цирка. А вам троим… Мы тут подумали, – он посмотрел на Лутю, на мгновение умолкнув, – вам троим дадим премию: сто пятьдесят евро за эту ночь каждому! Каково?!
Хорошо! Сто пятьдесят за ночь! Да когда такое в последний раз было?! Мы очень довольны… Мы благодарим Шпалу… хряпнули водки (мне бы больше не пить, но как тут не выпить).
– Только держите себя в руках, лады? – сказал Шпала и пристально посмотрел на меня.
– Ага, – сказал я и махнул Тобару, – вторая бутылка за мой счет!
Есть мы, а есть иные – вурдалаки из фильма Юфита[20], люди в черных пиджаках, которые приходят, безмолвно насилуют, убивают, уходят; призраки с молотком или битой; в гладких облегающих одеждах, залитые светом фонаря, напитанные яростью ночи. Кто они? Воплощение разрушительной силы. Лишенные фантазии демоны. Скуластые хари. Толстые шеи. Ловкие гимнасты и фитнес-модели. Изящные садисты. Зрячие, но не видящие глаза. Безгубые трещины-рты. Руки, созданные для древка топора или блестящего стилета. Иные. Особи другого мира, по ошибке влетевшие в плоть человеческую.
Когда кто-то говорит, что ему нужно пойти в пейнтбол поиграть, чтобы стресс снять, не верьте, такие люди хотят не разрядиться, они идут не в пейнтбол играть, не жирок разогнать, не пострелять по мишеням – на самом деле они хотят кого-нибудь замочить, безнаказанно, но нагло и красиво, и идут стрелять по людям краской, дабы хоть как-то отвести свою мерзкую кровожадную душу. Когда кто-то рассказывает, как вытягивал из озера щуку или сома, а потом описывает, как он его распотрошил, знайте, он сделал это, чтобы почувствовать, будто потрошит человека. За этим ощущением безнаказанного убийства они и едут в далекие страны: вытаскивают акулу и рубят ее, режут на части с удовольствием; стреляют в льва, целятся в лося… И когда они целятся в лося, они видят в нем человека: лось ведь такой долговязый, неуклюжий, но по-своему грациозный, когда он идет неспешно, кивая тяжелой головой, разве не похож он на задумчиво прогуливающегося рассеянного старика, философа, поэта? – Конечно, похож! – Поэтому любят стрелять лосей: это все равно что стрелять в человека. За любыми подобными, на первый взгляд невинными, развлечениями таится безграничная неутолимая агрессия: даже не просто убить человека, а убивать людей регулярно, неограниченно, унижать, терзать, насиловать, всеми воображаемыми способами. Именно за этим они к нам в Zombiparken приезжают, а не пар выпустить… как они говорят: «Выпустить пар, ха-ха-ха!» Смех выдает их с головой, потому что они смеются утробой, а глаза смотрят на меня, как на жертву, глаза меня уже раздирают, разделывают, потрошат. Ох и невеселый же то смех, скажу я вам. Так смеются маньяки, смеются, а сами думают: «Мы тут поиграем с вами, а потом, в самом конце, мы вас всех съедим… и съедим по-настоящему… но сначала поиграем, по всем вашим правилам…»
Да, подпись здесь, подпись там. Только какое эти подписи имеют значение?.. Никакого!.. Они ставят подпись, мы тоже ставим подпись, но каждый ставит подпись по свою сторону баррикады, под своим столбцом-перечнем обязательств, почему и сказать, что некие мы подписали бумаги, нельзя, потому что мы в них стрелять не будем, а они в нас будут, и не только стрелять. Вот именно, не только стрелять. Затем бумаги и подписываются. У нас строгие ограничения, а для клиентов придуманы всякие лазейки, позволяющие им раздвинуть свои границы, чтобы нас поиметь. Видимость такая, будто все подписывают бумаги затем, чтобы сверх стрельбы никаких штучек не было, никаких других издевательств, тычков, избиений и тому подобных безобразий, на какие сподобятся клиенты, увлекшись охотой. Но мы-то, жертвы, прекрасно знаем нашу роль, и мы знаем, что тычки и оплеухи все равно будут. Потому что так устроены люди, которые к нам приезжают. Ты только намекнешь, что помимо обычной стрельбы краской вы можете, если считаете, что ваш оппонент не соблюдает правила игры (скажем, не падает после вашего точного выстрела – как со мной это было), помочь ему упасть, например, дать ему тычка по шее или пинка, и ничего за это вам не будет, – тут же к тебе вырастет очередь, чтобы поиграть в такую игру. Клиенты и персонал – все об этих уловках знают. Для того аттракцион и создан. Не каждый второй, конечно, но один из пяти точно что-нибудь такое себе позволит. Раз в две недели кто-нибудь из нас получит. Они всегда потом платят сверху, щедры и улыбчивы, негодяи, богатые сволочи знают, что зомби все стерпят. Мы терпим, принимаем подарки, умасливаем пострадавшего, даем ему чаевые, наливаем побольше, похлопываем по плечу, иной бомж такие моменты очень любит, почувствовав себя в центре внимания, может даже растаять и прослезиться. На такие слезы грустно смотреть, грустно, не то слово…
«В Пыргумаа пострелять приезжают разные, – сказал как-то Эркки, – бывают наивные, дети – те не в счет. Я о других, о матерых сейчас говорю. Вот эти в чем-то одинаковы. В лице, в повадке, голоса такие властные, жестокость, привычка к насилию, это же как наркотик. Большинство из них наверняка отправлялись в сафари и побивали шлюх. Я вот что хочу сказать: к нам приезжают те клиенты, которым надоело избивать шлюх, они приезжают сюда, в Zombiparken, проверить: а нельзя ли тут что-нибудь такое провернуть, кому-нибудь ногу или руку сломать, в глаз дать, или избить, помочиться на кого-то и уйти безнаказанно?.. Смотри в оба!»
Мой отец был охотником. Любил стрелять. Любил вытянуть и распотрошить рыбу. Стреляли в утку, убили лебедя. Не беда. Съели лебедя. Вкусно. Он бы тоже приезжал. Пострелять краской по людям в масках. А что?.. Забавно… Так и вижу, как он улыбается. Он бы смеялся, если б узнал, что я натягивал маску, спал в казематах, получил от бабы ногой по ребрам… Он бы посмеялся. Отец… Исполнитель воли закона. Запросто мог бы быть преступником. Сам говорил, что нарушал и дрался на улице до того, как пошел в школу милиции. Он был малолетним хулиганом. Выбрал ментуру, чтобы не сесть. С гаишниками дрался. Вождение в нетрезвом виде. Однажды я нашел в нашем почтовом шкафчике бумагу из ГАИ: лишение прав на тридцать шесть месяцев. Он клал на них и ездил. «Москвич-426», универсал, четыре фары, матовый. Теперь такой редко встретишь, но, если вижу, сердце замирает. Никогда не сяду за руль. Где эта машина теперь? Давно заржавела. Расплавлена. Последний раз видел возле его дома в Пяскула. Когда отец вышел на пенсию, зажил хуторским диким образом, он собрал вокруг себя банду бродяг, у которых был атаманом. Они собирали металл, сдавали, пили… В Holy Gorby один дурак, спившийся, за соседним столиком своей шайке зомбаков рассказывал историю из своего легендарного прошлого, как сдавал металл, он работал на каком-то заводе, завод шел на слом, он охранял его, по ночам он бегал по цехам, шустрил, пилил, жег, прятал, в свою смену и в смену напарника, старались идиоты, насобирали кучу, вдвоем не унести, а машины не было. Кто-то им посоветовал… и приехал мой отец… я по его рассказу не сразу понял, что речь о моем папаше… сидел, краем уха слушал… курчавый цыган на ЗИЛе… я не врубился… думаю, ну-ну… кретин не знал имен, не помнил, дело было в самом конце девяностых или чуть раньше… в общем, они второпях загрузили ЗИЛок, водила с хануриками своими слился, и все, ищи-свищи, дебил за голову: мой металл! Он знал только, что шофер живет где-то в Пяскула. Тут я аж вздрогнул: отец! новая байка о моем отце! – ну-ка, насторожил ухо. За соседним столиком тоже крякнули: ага, Славка из Пяскула, ну, конечно, знаем, слыхали о таком, ментом был, ЗИЛок водил… Меня забила мелкая дрожь, кругом смотрели Лигу чемпионов, пили пиво и болтали, я притворился, что увлеченно смотрю, болею, переживаю, пью пиво, а сам слушал, да так, что ничего не видел и не слышал, кроме разговора за тем столиком по соседству… Так вот, кретин продолжал, хихикая, металла было много, мужик увел целый кузов, блин, долларов на триста – четыреста, я, конечно, не дурак такое отдавать… Ну, ну… Он был не дурак, этот идиот, на что же он сподобился, интересно? Он нашел дружка, который владел боевыми искусствами, высокий, под два метра, чем-то похожий на Шпалу, они сели в «Вольво» этого бугая и поехали искать в Пяскула шофера, и очень скоро нашли ЗИЛ, машина стояла у отца прямо во дворе, или на дороге возле дома, или чуть дальше у березы… коротко говоря, издалека видно… Они постучали, открыл мой отец, они: твой ЗИЛок там стоит? Ну, мой. Что надо-то? А вот ты металл с завода увозил… Что, какой металл? Кончай придуриваться, где деньги? Он: ничего не знаю. Бугай только рукой махнул, складуха вылетела, дубиночка знатная, отведать хочешь? Мой отец ему: пошел ты! Тот его палкой. Пьянь за столом аж взмок и пыхтел: ой, что тут было, смертным боем лупил того мужика мой приятель, он же в десанте служил, дубинка тонкая, но крепкая, сталь, а тому хоть ты тресни, уходит, удары блокирует, получает по башке, но терпит, а потом как заорал своей бабе: неси ружье, сейчас постреляю гадов! М