Я заметил, большие актеры в какой-то период своей жизни иногда кажутся бездарными. Думаю, главная причина – их актерский организм сильно отличается от среднестатистического уровня.
Долгое время она была никому не известна как актриса. Лишь почти в 50 лет после вышедшего на экраны фильма-спектакля Б. Равенских «Свадьба с приданым» пришла всесоюзная любовь и бешеная популярность. Потом были «Солдат Иван Бровкин» и галерея других блистательных работ в театре и кинематографе.
С Татьяной Ивановной мы очень дружили. Казалось, друзей у Пельтцер много, и все-таки она была одиноким человеком. Не замужем, без детей, рядом лишь домработница – типичная актерская старость. Время от времени бабушка Пельтцер ездила в Германию навестить Ганса, который когда-то был ее мужем, и сына Ганса от другой жены. Она их очень любила, регулярно писала письма. И они как-то приезжали в Москву. До войны в столице существовал клуб иностранных специалистов, в котором среди прочих состоял и Иосиф Броз Тито. Некоторые товарищи, ходившие в клуб, впоследствии стали руководить народно-демократическими республиками. Там, в клубе, Татьяна Ивановна познакомилась со своим Гансом, вышла за него замуж, уехала жить в Германию и даже слышала выступление Гитлера, который ей очень не понравился, прежде всего как мужчина.
По рассказам Пельтцер, однажды на немецкие автомобильные заводы приехал в командировку русский инженер. Они познакомились, Татьяна Ивановна не устояла перед его шармом. «Это стало известно Гансу, который меня выгнал. И совершенно справедливо», – рассказывала бабушка Пельтцер. Инженер, умыкнувший Татьяну Ивановну из Германии, на ней не женился. А Ганс спустя годы свою бывшую жену простил, и в пожилом уже возрасте между ними возникла добрая и трогательная дружба.
Актерская судьба у Пельтцер тоже складывалась непросто. Куда бы она ни показывалась, везде ее считали бездарной, и она долго работала машинисткой в каком-то театре, зарабатывая скромные деньги. Первое время по возвращении из Германии Пельтцер была под большим подозрением у надзирающих органов. Когда театр выезжал в Сталинабад (нынешний Душанбе), ее туда не пустили: она же могла передать важную информацию врагам на таджикско-афганской границе. Но потом времена изменились, и Татьяна Ивановна стала ездить и в Америку, разыскав там дальних родственников, и к Гансу. Ольге Аросевой, которая хорошо знала Пельтцер, я как бы между прочим задал вопрос:
– А какой актрисой была Татьяна Ивановна в молодости?
– Да она никогда и не была молодой.
Ответ мне понравился. Ольги Александровны не стало, никого нет, кто бы мог рассказать о Пельтцер, кроме меня, со мной ниточка обрывается…
В телефильме «Формула любви», когда встал вопрос, кто же должен сыграть антипода Калиостро, мы со сценаристом надолго задумались. По идее, это должен был быть мужчина – столь же харизматичный, как и сам Нодар Мгалоблишвили. Но сколько ни мучились, подходящая кандидатура не находилась.
И тогда мы с Григорием Гориным неожиданно решили, что это будет… Татьяна Пельтцер, которая сыграла в фильме роль тетушки Федосьи Ивановны. И все встало на свои места. Это только она (как выяснилось, правильно определили мы) сумеет совершенно естественно оставаться веселой и живой в гротескных ситуациях, в экстремальном режиме и противостоять магическим проискам заезжего итальянца. Моей любимой актрисе не надо было ничего объяснять и показывать – она давно знала эту самую «формулу любви». Только вычертила она ее не на бумаге, а в собственном щедром и многострадальном сердце. Она научилась самому хлопотному и непростому делу на земле – любить людей.
Феерический комедийный талант Пельтцер со временем перерос в трагикомический, достаточно вспомнить ее «бенефис» в ленкомовском спектакле по пьесе Л. Петрушевской «Три девушки в голубом».
Татьяна Ивановна была не просто одаренной и мудрой актрисой, но еще сумела выразить какую-то неистовую российскую отвагу, замешенную на доброте и душевном сострадании.
Мы ее звали «наша баушка». Ее все обожали. Любили и немножко побаивались. Она иногда могла врезать прямо со сцены, если ей кто-то мешал, что-то не то говорил, реплики путал.
Не имея собственных детей, Татьяна Ивановна была щедра на помощь. Так она участвовала в судьбе моей дочери Александры, которая в детстве не была пай-девочкой. Саша, бывало, прогуливала школу, ездила с подругой в «Детский мир» и рассматривала там разные притягательные для детей вещи. В старших классах, если обстановка в школе из-за ее нерадивости накалялась, в бой вступала «тяжелая артиллерия». Мать звонила за поддержкой бабушке Пельтцер, которая уже была сверхпопулярной в то время. В Сашиной школе ее появление всегда становилось событием. Татьяна Ивановна обещала, что Александра Захарова обязательно возьмется за ум. И ей в который раз верили.
Татьяна Ивановна в бытовой жизни вообще-то была педантичным человеком. И очень старалась продлить себе жизнь. На гастроли брала с собой не только коврик для зарядки, которую делала всегда, но даже плитку, кастрюльки, ложечку серебряную, салфеточки. Готовила себе еду в номере. Но педантичность в быту не соответствовала ее веселости на людях, на сцене. Там она была вихрь.
Татьяна Пельтцер была работящей женщиной. Неплохо зарабатывала. Думаю, что, даже если бы и не было у нее материального достатка, на жизнь она бы все равно не жаловалась. Выпить любила, но только в компании, и никаких переборов я не замечал. Очень любила играть в карты, играла с Ольгой Аросевой в преферанс вечерами, а то и ночами… Была начитанной, но не козыряла этим. Все ее книги теперь стоят у меня в кабинете – полное собрание сочинений Ромена Роллана, Луначарского, Островского, Анатоля Франса. Это был ценный подарок.
Она всегда хорошо понимала, где правда, а где наигрыш и штампы. Она могла быть скучной на репетиции, но всегда была правдивой. Ничего не изображала голосом. И мне это было очень ценно. Мало кто знает ее с этой стороны, но Татьяна Пельтцер очень внимательно наблюдала, что происходит в театре, в кинематографе – нашем и зарубежном. Она была продвинутым человеком.
Счастливые зрители встречали ее хохотом, а потом украдкой смахивали слезу. Она обладала феноменальным чувством правды, знала цену высокой комедии, доходила до немыслимого гротеска, но при этом никогда не фальшивила, щедро одаривая людей своим ласковым вдохновением. Наверное, ей удалось воплотить народную мечту о несокрушимой старости, где мудрость дерзко соседствует с юной и озорной жизнестойкостью. Татьяна Ивановна служила для нас живым примером стародавнего подвижничества и святой любви к сценическим подмосткам. Качества, увы, ныне дефицитные. Халтуры не терпела. Любила и тянулась к молодым. Стремилась приобщить новую актерскую генерацию к могучим ценностям российской театральной культуры.
В нашей стране часто большие актеры уходят не очень складно и не очень красиво. У нее было тяжелое заболевание – потеряла память, потом сознание начало меркнуть… Хотя она до последнего держалась и играла с Абдуловым финал «Поминальной молитвы», роль, специально написанную для нее Григорием Гориным. Саша был человеком открытым, талантливым. Она это ценила, а он расточал ей особые комплименты. К Саше у нее было особое отношение. Они как-то очень весело дружили. Как встанут болтать и хохотать возле расписания – водой не разольешь.
Когда они в «Молитве» выходили на сцену, Саша ее незаметно щипал – тогда она говорила свою реплику. Иногда невпопад, что тоже было смешно. Она появлялась в финале ненадолго, ей было далеко за восемьдесят, но мы безумно радовались, ликовали зрители, и многие действительно не стеснялись слез, понимая, что прощаются со старым русским театром.
Татьяна Ивановна Пельтцер была великой и истинно российской актрисой. Ведь ее мать была еврейкой, а отец – немцем.
Контакты со среднестатистическим зрителем
Наши отношения со зрительным залом – интереснейшая тема для неторопливого театроведческого изыскания, и вместе с тем эти же отношения – хороший повод для резкого, саркастического памфлета. Это особый, волнующий мир, сотканный из непомерных восхвалений и яростного рева взаимных претензий.
Зритель только прикидывается ангелом, когда входит в театр, он еще и тайным образом недолюбливает нас, если не сказать больше. И недолюбливает он не обязательно конкретных лиц, иногда вообще всех нас сразу, всю актерскую братию. Недаром в народе бытует насмешливая интонация: «Ну, ты артист!» Интонация замешена не на одной только доброте. Очень часто обожание кумира сменяется вспышками почти ненависти. Как в семье, между близкими людьми. С сослуживцами и дальними знакомыми отношения, как правило, ровные, а любимого человека можно ненароком и убить. От любви до ненависти – один шаг. Верно. Но мы тоже хороши! В нас тоже бродит «гремучая смесь», и мы подчас слишком высокомерно рассуждаем о нашем кормильце. За примерами недалеко ходить – да взять хотя бы все только что написанное!.. А ведь зритель стоит того, чтобы ему поклоняться. Петь дифирамбы. Ни один самый умный театровед не может подарить нам такого счастья, какое дарит рядовой зритель; не передовой, тонко организованный ценитель, а самый «темный», начинающий, «первобытный» наш поклонник, от которого вдруг начинает исходить волна неземной благодарности. Спасибо тебе за эту волну, прекрасное творение земной цивилизации! Спасибо, зритель! Если бы ты только знал, как мы тебя все обожаем и как мы тебя иног– да, иной раз, очень редко, в отдельных, нехарактерных случаях… тоже не любим.
Если я начну сейчас перечислять все свои претензии к зрителям вообще, а также к их величайшему и любимому грозному орудию – эпистолярному жанру, – я погрязну в обилии ядовитых подробностей, гнев закроет глаза пеленой и придаст мыслям моим излишнюю торопливую нервозность. Потому прежде всего – спокойствие! Мстить надо, как граф Монте-Кристо, не спеша, обстоятельно, с непременной улыбкой. И не надо сводить счеты сразу со всеми дурными зрительскими наклонностями, лучше взять какое-нибудь одно дьявольское его изобретение, например целевой спектакль, и, придав своим рассуждениям крайне объективный характер, попытаться хотя бы слегка дискредитировать эту химеру XX столетия.