Затем, мне приписали фразу, что никаких разногласий в Театральной секции не было. Я этого не сказал, а сказал, что, несмотря на разногласия и различные течения, у нас в секции враждебного отношения к марксистской постановке вопроса, к марксистской методологии не замечалось. Так что приписывать мне вещи, которые я не говорил, а затем с победным щитом и веером прохаживаться на счет Театральной секции легко, но такая критика цели не достигает.
Не помню, кто сказал, что не было помощи клубам. Простите, товарищи, если Николай Иванович говорит, что мы виноваты в том, что не осведомили, то извините. Разрешите если не глазами, то хотя бы носом уткнуться в наш доклад. (Зачитывает текст.)
Опровергните, что этого не было. Так что говорить, что никакой работы не было, – это значит не читать доклада и не слышать того доклада, который был сделан здесь. Может быть, это плохо сделано, но тогда покритикуйте нас, и мы с удовольствием послушаем эту критику. Может быть, эта работа отрицательная, мы не умеем работать, может быть, не делаем того, что нужно. А то у вас получается критика в виде махания крылом ветряной мельницы по воздуху, которая никому никакой пользы не дает. Если бы вы сказали о нашей работе несколько резких несочувственных слов, то, может быть, это принесло бы пользу, но вы просто говорите, что работы нет.
Отсутствие четкой принципиальной установки. Не могу этого принять за Театральную секцию. Она обнаружила максимальную четкость, которую могла проявить в том составе, в котором была.
В чем заключалась моя задача как председателя Театральной секции?
Она заключалась в следующем: я получил наследие от старой Академии, в которой было много почтенных старых сотрудников, работавших в рамках старой Академии и которую упрекают в аристократизме и т. д. При ближайшем знакомстве с работниками я пришел к выводу (может быть, ошибочному, тогда критикуйте), что это люди, в театральных вопросах сведущие, что у нас в Театральной секции собрались почти все театроведы, которые имеются в Москве и имеют больший или меньший вес; что эти театроведы не марксисты, но что некоторые из них могут работать по заданиям, которые даст марксистское руководство, а некоторые не могут (они от нас отпали).
Затем моя задача заключалась в том, чтобы пополнить секцию новыми работниками. Мне на это средств не отпустили. Тут был целый ряд моментов, о которых здесь не место говорить. Перевес был дан другим секциям. Я в этом отношении проявил меньшую заботливость, чем другие. Это моя вина.
При наличном составе моя линия заключалась в том, чтобы новых работников примирить со старыми, так, чтобы получилась дружная работа, чтобы не было раскола. Мы, старые работники, спелись, привыкли друг друга уважать, а с другой стороны – новые работники, молодые (не в смысле возраста), которые, как Павлов, с некоторым наскоком шкипера дальнего плавания легко разрешают все вопросы.
Что же можно было сделать за это время? Ничего головокружительного не сделано, к сожалению, конечно. Главная задача новых работников – сделать переворот в секции. Это сделано не только новыми работниками. Об этом знают все. Знают, какая работа была раньше и какая имеется теперь.
Вы, Роберт Андреевич, должны взять <себе> упрек, который бросили мне. Ведь производственная программа разбиралась и утверждалась вами. Теперь же вы говорите, что это «идиотская» программа. Она не моя, а ваша, и если это так, то потрудитесь за нее отвечать вместе со мной, а не умывать руки. Это ваша установка, а не моя. Но я вас не очень виню за эту установку, ибо другой при таком составе Театральной секции нельзя было дать. Это было бы нецелесообразным. Все делается постепенно. Можно ставить очень четкие и резкие задачи, но выполнять их нужно осторожно, оценивая те реальные силы, на которые мы надеемся. Я лично очень надеюсь на товарища Львова. Я пойду ему навстречу в смысле работников, о чем он мне до сих пор не говорил. Все, что возможно, будет сделано.
Но эти три работника тоже работают в разных плоскостях: аристократические работы Волкова, аристократические работы Крейна. Это неплохо. Павлов берет проблемы аристократические, проблемы стиля Художественного театра. «Аристократическая» проблема – это вопрос живой. Разрешение вопросов не аристократических, которыми вы заняты, без разрешения этих «аристократических» проблем очень мало продвинется вперед, потому что ваше дело молодое и без учета старых капиталов строить вам работу не придется. Так что работа Крейна и Павлова в аристократическом разрезе наших стариков вам очень пригодится.
Деревенский театр. Конечно, товарищи, рада кобыла играть, да ей сто лет. Мы все городские жители. У меня времени немного, чтобы заниматься этим делом, не говоря уж о других, которые ушли глубоко в очень ценную, полезную работу, как товарищ Гуревич. И отрывать ее для деревенского театра было бы нецелесообразно. Сюда нужно привлечь работников, которые любят это дело, которые живут на нем. Это новый идеологический материал, и нужны новые работники, которые на этом деле вырастут. Незачем брать работников, которые выросли на другом и заканчивают свой жизненный путь в очень почтенной и нужной специальности. Это требование похоже на то, почему уши не растут на лбу.
То, что мы могли сделать для театра Красной Армии, мы сделали. Мы сблизились с ним, посещали его, обменивались мнениями и приносили пользу.
Дальше. Вы говорите, что сделаны сущие пустяки по вопросу театрального строительства. Это с упреком заявляет авторитетно товарищ Роберт Андреевич Пельше. Я был бы очень рад, когда мы будем проходить вашу секцию, чтобы вам также не пришлось этой фразы услышать. Что вам скажешь, когда у вас ни одного работника и лаборатория на замке? А у нас работники были в полном ходу.
Сделали мы не сущие пустяки. Я только и сказал, что мы поставили вопрос. По всей Москве первый, кто поставил вопрос о целесообразной трате средств, – это была Театральная секция. Мы первые пришли с этим в Госплан, и он за это ухватился. В Главискусство пришли, и нас приветствовали, в ВЦСПС нас встретили с распростертыми объятиями. Вы спрашиваете, почему же ничего не сделали. Товарищ Пельше, у нас обрубили руки. У Академии нет денег, она может получить эти деньги от других органов, а другие органы могут дать эти деньги только тогда, когда при деле стоит лицо, которому они доверяют. Поставлю я товарища Павлова, или Крейна, или самого себя во главе этого дела – да кто же мне деньги даст? Все же знают, что Павлов может хорошо распотрошить театр, но никакого отношения к театральному зданию не имеет.
Нужно было найти не только компетентное лицо, а лицо, которое вызывало бы доверие, потому что нужно было бы дать десятки тысяч рублей для того, чтобы сберечь десятки миллионов. Таким лицом, нравится вам это или нет, был Сахновский. Ему верили и деньги давали. Может быть, он этого доверия не заслуживал, но это уже дело не мое. Он им во всяком случае пользовался. Когда встал вопрос о том, чтобы найти еще такое лицо, которое будет пользоваться таким же доверием, то оказалось, что это не так просто. Вы знаете, что вопросы личностей иногда играют большую роль.
Сергей Иванович <Амаглобели> говорит, что мы отстали от других секций. Я не совсем этому верю. Я был на отчетах других секций. Я думаю, что наша секция в ее составе и материальных условиях сделала максимум. Я виноват, может быть, во многом. Мне стыдно сознаться, но такие театральные работники, которые работали под руководством товарища Гуревич, они получали бессмысленные гроши по сравнению с другими секциями. Мы мало отпускали средств, но работа все-таки шла. Ее делали иногда люди, которые ни гроша не получали. Товарищ Павлов делал доклады, имевшие для нас большое значение, и не получал ни гроша. Такие работники есть и сейчас. Я считаю, что это неплохо. Мы должны организовывать работу не только платных работников, но должны привлекать и все культурные силы, которые интересуются этим вопросом.
Одна из главных задач, которые я себе поставил, – наладить дружную работу, несмотря на разногласия. Дружную не в смысле примиренчества, а в смысле взаимного уважения, без которого никакая работа немыслима, при признании некоторых научных достоинств друг друга. Мне кажется, что в этом отношении я достиг максимальных успехов. Мне кажется, что мне удалось старых и новых членов свести таким образом, что если они сначала и ершились, то в конце концов взаимный обмен мнений и мыслей привел к тому, что они не без интереса и не без удовольствия слушают выступления друг друга. Хотя были и неприятные моменты.
У некоторых членов (считаю неудобным называть фамилии) я заметил очень желательный и определенный сдвиг. Об том мы говорили уже не раз. Если взять таких работников, как товарищ Волков, или таких, как товарищ Марков, мы видим в их работах, что они от марксистской установки как будто бы далеки. А когда посмотрим на их выступления в прениях, то оказывается, что вся современная жизнь не только, может быть, в нашей секции, но и во всем Советском Союзе заставляет этих товарищей, я не скажу, менять фронт, но пересмотреть свои позиции. А то, что происходило у нас в Академии, несомненно, эту работу облегчило.
Я должен констатировать, что навстречу пересмотру своих позиций шли все, начиная с самого пожилого члена нашей секции, с товарища Гуревич, с большой охотой. Они видели не давление извне, а внутреннюю необходимость этого. Каждому хотелось, чтобы его работа получила максимальное научное признание. Поскольку нам удалось этого достигнуть на пути сближения молодых и старых работников, я считаю, что задачу, которую я поставил, я выполнил с успехом. Похвалюсь.
Очень торжественно говорит Владимир Александрович <Павлов> насчет «авансов», которые неизвестно, окупятся ли. Это не аванс. Мы никаких авансов не получаем. В смысле молодых сил авансы есть, мы на них рассчитываем, и я думаю, что эти авансы целиком окупятся. Если же вы думаете о другом, то мы там ни гроша не истратили. Если же вы думаете об авансах в смысле результатов работы, то мы имеем уже признание от Союза металлистов, где наша работа признана лучшей, принята к сведению, и руководству и нам выражена благодарность. Я считаю их в этом деле более компетентными, чем ваш шкиперский наскок не с корабля, а с маленькой лодочки.