В заключительном слове Марков возвращается к своему утверждению (и настаивает на нем), что актер перерос драматургию. «Современные актеры создали много ценных образов, хотя они при этом оперируют почти негодным материалом. Сыграть какого-нибудь ходульно-благородного коммуниста – задача, для актера невыполнимая»[245].
12 июня 1926 года В. В. Яковлев читает доклад: «Исторические основания реформы русской оперной сцены»[246].
В июне же Волков возвращается из командировки в Ленинград. Его просили выступить с информацией о работе Теасекции ГАХН и «установить связь с работами Института путем взаимной информации и обмена докладчиками»[247]. Прошло четыре месяца со времени принятия Теасекции в Комитет по изучению русского искусства ГИИИ (4 февраля 1926).
Затем Теасекция уходит на двухмесячные летние вакации.
На организационном Пленуме Теасекции 16 сентября 1926 года, переполненном накопившимися за летние месяцы разнообразными делами, проходят выборы руководителей подсекций[248].
Новым председателем подсекции Современного театра избран Марков. Председателем исторической секции вновь становится Бахрушин. Председателем подсекции Теории остается Сахновский, Зрителя – Бродский, Психологии сценического творчества – Гуревич, подсекции Революционного театра – Родионов, в комиссии Автора Кашина сменяет Новиков.
Президиум Теасекции состоит из пяти человек, его возглавляет Филиппов (кроме него туда входят Бахрушин, Волков, Гуревич и Сахновский).
Десятый пункт повестки Пленума 16 сентября 1926 года – вопрос о получении рукописи Гоголя из Пушкинского Дома: в планах Теасекции на 1926 год намечена работа в связи с пьесой «Ревизор». Напомню, что Филиппов уже представлял программу изучения истории ее театральной рецепции. Пьесой, ее текстологией, вариантами, интерпретациями, а также историей сценических прочтений собирались заняться еще при жизни Н. Е. Эфроса, в самом начале деятельности Теасекции. Теперь пришел ее черед. Пленум намерен получить из Пушкинского Дома рукопись «Ревизора» с собственноручными пометками Гоголя (и театроведам ее вручают). Таким образом, когда в конце года Мейерхольд выпустит «Ревизора» и вокруг премьеры разгорится бурная дискуссия, Теасекция явит собой не только заинтересованную, но и основательно подготовленную публику.
Тем же числом (16 сентября 1926) датирована просьба некой Исследовательской театральной мастерской (за подписями А. В. Трояновского, Ю. В. Недзвецкого и Преображенского[249]) «войти в связь с ГАХН». Не найдя в деятельности мастерской ничего собственно исследовательского, в просьбе откажут.
Обращает на себя внимание необычно переполненный явочный лист Пленума, в котором отметилось свыше сотни посетителей: 53 сотрудника ГАХН и столько же приглашенных. Загадка разрешается, возможно, тем, что после заседания обещан концерт «Синей блузы».
И вот в стенах пречистенского особняка разливаются звуки слободской гармошки, голоса энергичных участников, перекрикивая один другого, представляют «ораторию». «Ударный коллектив „Синей блузы“ выступил с показом своих работ в Государственной Академии Художественных Наук. Программа вечера была составлена из последних номеров. В нее вошли: традиционный парад, „оратория“ к юношескому дню (МЮД), частушки под гармонь, водевиль „Раздвоение личности“, кооперативный чемпионат, монолог обывателя („Разговор с портретом А. И. Рыкова[250]“), куплеты пионера, обозрение „Москва на колесах“».
Автор отклика о выступлении синеблузников констатирует, что «ряд вещей просто стремились воплотить мажорное ощущение», но ограниченность реквизита, упрощенные донельзя костюмы и слабая техническая подготовленность актеров не могли дать художественного результата: «Вся программа идет на сплошном крике, слов в коллективной декламации разобрать почти нельзя, музыка сбивается на дешевую цыганщину». Достоинством выступавших остается разве только «сознательность в подборе номеров»[251].
20 сентября на заседании Ученого секретариата принимается решение о непременном ведении протоколов и предоставлении тезисов докладчиками. Специально подчеркивается, что «протоколы должны иметь научный характер», а прения в них – фиксироваться персонально. Порядок таков: протокол зачитывается на следующем заседании подсекции – и лишь затем подписывается и сдается в архив. С этого времени научные сообщения, обсуждаемые темы, дискуссии к удаче современного исследователя сохранены в относительном порядке.
Остаток года проходит в академических трудах над терминологическим словарем – и яростных спорах о мейерхольдовском «Ревизоре».
23 сентября на заседании специально созданной Терминологической комиссии, которая начала работу над Словарем художественных терминов (теперь так именуется Терминологический словарь), Филиппов выступает с сообщением об общих принципах Словаря.
На том же заседании в связи с предстоящей работой постановляют:
«просить Сахновского представить номенклатуру слов, относящихся к сцене,
Н. Д. Волкова – относящихся к зрительному залу,
Якобсона – представить дополнительный список слов.
Установить срок сдачи слов 15 ноября 1927 г.»[252]
27 сентября 1926 года на организационном Пленуме сообщается о принятии нового Устава ГАХН, новых штатах – и необходимости в связи с этим подготовить отчеты сотрудников за последние пять лет[253].
8 ноября на экстренном заседании Президиума Теасекции обсуждается проект нового распределения зарплат (по-видимому, в связи со вступлением в действие нового Устава ГАХН и, соответственно, обновленного штатного расписания)[254].
Каждая секция могла рассчитывать на 2000 рублей в год.
Зарплаты руководителей Теасекции осенью 1926 года таковы: П. С. Коган – 192 рубля, Л. И. Аксельрод и В. А. Филиппов – 96 рублей (ставка А); Родионов – 84 рубля, Бахрушин, Гуревич, Сахновский в качестве заведующих подсекциями – 60 рублей (ставка Б), основной массив «действительных членов» – 40 рублей. Рядовой «научный сотрудник» получал еще меньше.
Ставка А выплачивается при нагрузке в 96 часов в месяц. Рабочая нагрузка ставки Б составляет 72 часа[255].
Молодой Марков на протяжении пяти лет получал всего 48 рублей – с небольшой доплатой (по-видимому, за исполнение функций ученого секретаря Теасекции). Понемногу ставки росли, и к концу 1926 года (с 22 октября) Марков был переведен на зарплату действительного члена, которая составляла уже 72 рубля[256].
Новая редакция Устава еще не отменяет наличие почетных членов Академии. Кандидатами в почетные члены ГАХН предложены Л. И. Аксельрод, А. А. Бахрушин, А. М. Горький, П. С. Коган, А. В. Луначарский, П. Н. Сакулин, К. С. Станиславский, Г. Г. Шпет, А. И. Южин.
30 сентября протокол № 1 заседания подсекции Теории[257] рассказывает о производственном плане в наступающем (академическом) году.
Сахновский информирует собравшихся о плане работ подсекции Теории.
«Работа подсекции будет группироваться вокруг темы „Ревизор“ на русской сцене», терминологических статей и дескриптивной рецензии, согласно с общими заданиями, данными всей Секцией отдельным ячейкам (курсив мой. – В. Г.).
Наряду с этими общими заданиями п/секция будет работать и в других планах: по освещению теоретических проблем, по вопросам театральной критики и по вопросам декораций. По последнему вопросу дали обещание прочесть доклады следующие лица: Я. А. Тугендхольд[258], А. М. Эфрос[259], Д. М. Чужой (Аранович)»[260].
Далее Сахновский сообщает, что в связи с необходимостью выяснить проблему применения социологического метода к искусству театра он вел переговоры с работниками Философского отделения относительно методологического доклада на эту тему. Обещан доклад, где эта проблема будет освещена путем реферирования соответствующей части книги Дессуара[261].
В эти же недели в России в свет выходит книга Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Всемирно известный автор репетирует в своем особнячке неподалеку от проезда Художественного театра. Редактор книги – сотрудник Теасекции Гуревич.
Сахновский предлагает ряд небольших докладов, освещающих отдельные стороны этой работы.
В обсуждении принимают участие Гуревич, Волков, Марков.
Марков «считает совершенно необходимым уделить достаточное внимание книге Станиславского. Ввиду непонимания отдельных положений книги, как это выявилось в печати, надо создать как бы комментарий к книге, составленный из небольших докладов. Это необходимо сделать и по отношению к книге, и к театральной культуре.
Гуревич, соглашаясь с планом, напоминает о работе над Терминологическим словарем, предлагая больше внимания уделить проблеме словарных статей.
Волков указывает на необходимость осветить вопрос методики дескриптивных рецензий»[262].
Дело в том, что критика середины 1920‐х, увлеченно отрицая либо защищая спектакль, даже не воспроизводит его концепцию, а лишь оценивает идеологическую направленность. При этом собственно театральная плоть зрелища, от решения декораций до сценического рисунка ролей, остается незафиксированной. Ярким примером могут служить мхатовские «Дни Турбиных», в связи с которыми на страницы печатных изданий вылилось около трехсот откликов, статей, запальчивых заметок, даже – стихотворных эпиграмм. И из всего этого обильного слов