Стоит привести всего один пример. «Когда Шпет был уже арестован по сфабрикованному делу, – вспоминала его дочь Марина Густавовна Шторх, – на одном из допросов его спросили, правда ли, что на дне рождения президента ГАХН Когана в 1927 или в 1928 году, он „произнес такую-то крамольную или просто несколько вольную фразу“». Ответ был неординарен. Вместо того чтобы безоговорочно отрицать реплику десятилетней давности, профессор с привычной академической ясностью формулировки ответил, «что помнить он этого не может, но не исключает такой возможности»[670]. В результате на вопрос «Меморандума главного управления НКВД», возможна ли вербовка допрошенного, ответом стала запись: «Вербовать нельзя»[671].
Первые аресты гахновцев прошли в октябре 1929 года. Той же осенью началась чистка и в ленинградcкой Академии наук: «Правительство продолжило сложные маневры по советизации Академии»[672].
После увольнения из Академии 11 февраля 1930 года Густав Густавович напишет «Оправдательное письмо»:
«Я прожил жизнь суровую. От уличного, почти нищего мальчишки через революционную школу и до профессора университета при старом режиме лежал путь нелегкий. А смею утверждать, что для ученого я сделал больше, чем требовалось по средней мерке профессора. <…> Я читаю не только свою специальную, но и художественную литературу почти на всех европейских языках. Но вот итог всех трудов моей жизни на сегодняшний день: на революцию я хотел и хочу работать, мои специальные знания однако признаны ненужными. <…> Два года я еще работал полным темпом, хотя до того никогда не знал ни каникул, ни домов отдыха, ни отпусков для отдыха, а мне было уже 49 лет. И вот сегодня, когда я поставлен перед угрозою не иметь возможности принести на ужин картошку моим собственным детям, я все-таки говорю: не верю, чтобы остатки моих сил не могли найти применение в нашей стране, не верю, чтобы здесь, в центре советской культуры, где бесконечна потребность в знании и культуре, мои знания и моя культура были объективно бесполезны и не нужны»[673].
Самоотверженная многолетняя работа во славу науки не спасла ученого ни от ареста и ссылки, ни от расстрела.
Шпета арестовывают 14 марта 1935 года в одну ночь с другими гахновцами – М. А. Петровским, А. Г. Габричевским и Б. И. Ярхо. Вначале им инкриминируется сотрудничество с группой специалистов, работающих над словарем (так называемое «дело словарников» – создание «фашизированного большого немецко-русского словаря»[674]). Но никакой связи с этим делом отыскать не удается, и выделяется «антисоветская группа бывших сотрудников ГАХН». Шпет проходит как ее организатор[675]. Следует ссылка в Енисейск, затем друзья и близкие добиваются переезда Густава Густавовича в университетский Томск. Здесь Шпет работает над переводом сложнейшей «Феноменологии духа» Гегеля (от работы над которым в пользу ссыльного отказались все коллеги). Но 27 октября его вновь арестовывают и по обвинению в принадлежности к «офицерской кадетско-монархической повстанческой организации» приговаривают к высшей мере наказания. Шпет расстрелян 16 ноября 1937 года[676].
И наконец, расскажем о еще одном сотруднике Теасекции, новом назначенце, старом партийце Михаиле Владимировиче Морозове (1868–1938). Его заслуги не сугубо научного порядка, хотя ему приходилось и участвовать в дискуссиях, и писать театральные рецензии, его роль оказалась иной, но не менее важной.
Идет энергичная чистка ГАХН, кто-то из сотрудников арестован, кто-то – в ссылке. Филиппов отстранен от должности, и на его место назначается Морозов, известный марксист и революционер со стажем, до революции побывавший в тюрьмах, ссылках, эмиграции. Задачи, поставленные ему, понятны: осуществить разгон мягкотелых и идеологически сомнительных интеллигентов и начать решительно проводить в жизнь решения и установки власти.
Вся предыдущая биография Морозова не дает ни малейшего повода усомниться в его идеологической выдержанности. Он не из московских бар, весь его прежний жизненный путь определяли цели революции, отнюдь не гуманитарная наука. Но происходит нечто неожиданное. Оказавшись среди академических («высоколобых», как с нескрываемо негативной коннотацией определяет их новое руководство) ученых, Морозов занимает позицию их безусловной поддержки, опирается на те же ценности, что и гонимые профессора. Культурные связующие нити, человеческие приязни, пронизывающие толщу российской жизни, оказываются живее и действеннее начальственных понуждений.
Был Михаил Владимирович человеком крутого нрава, жизнь его изобиловала бурными событиями. В различных биографических словарях он выступает в разных ипостасях – то как «профессиональный революционер, участник революционного движения в Туркестане», то как «журналист и литературный критик». И то и другое было правдой. Литературная работа Морозова тесно связана с его революционно-социалистическими идеалами.
С 18 лет он вел нелегальные марксистские кружки, участвовал в акциях протеста. В 24 года арестован и после двух лет тюрьмы отправлен по приговору в Западную Сибирь на пять лет, «писал корреспонденции из Якутии, куда попал после ряда скитаний за буйное поведение»[677], – вспоминал Морозов. В 1901 году вступил в РСДРП (еще без «уточняющего» фальшивого «б») и именно тем, прежним, социал-демократическим идеалам оставался верен всю жизнь.
За стремительными перемещениями будущего главы Теасекции в пространстве Российского государства и за его рубежами трудно уследить. «Самарканд. Веду кампанию против армянских погромов… Ташкент. Издаю „Русский Туркестан“[678]. Участвую в выборах во II Государственную Думу. Меня садят в тюрьму»[679]. Результаты выборов в январе 1907 года оказываются неожиданными и крайне неприятными для правительства: во II Государственную думу проходят кандидаты революционного списка, в результате край лишается избирательных прав. Морозов в качестве лидера туркестанского социал-революционного крыла партии от самаркандской организации отправляется в Швецию – для участия в Стокгольмском партсъезде[680]. «Возвратившись, отбываю свой срок тюрьмы за статьи в „Русском Туркестане“, – невозмутимо сообщает Морозов. – В 1907 году, кончивши срок отсидки, еду вместе с Л. Б. Каменевым в Петербург. Организую „Литературный распад“»[681].
Первый сборник статей «Литературный распад»[682] печатается в 1908 году в издательстве «Зерно». Статьи Морозова «Перед лицом смерти» и «Старосветский мистик» (о творчестве Бориса Зайцева) противостоят упадочническим настроениям российской интеллигенции, воцарившимся после поражения революции. Сборник тут же выходит вторым изданием (в государственном «Товариществе „Издательское бюро“»), но ряд авторов, в их числе Морозова, арестовывают.
После ареста и двух с половиной лет нелегального пребывания в Петербурге, в 1911 (по другим источникам – в 1910) году Морозов эмигрирует во Францию. «В эмиграции принимаю участие в секции большевиков. Пишу в „Летопись…“ Горького»[683].
В 1917 году Морозов возвращается в Россию. И в том же году в петербургском издательстве «Прометей» выходит его книга «Очерки новейшей литературы». В 1920‐е годы Морозов работает в Союзе революционных драматургов[684], ВССП[685], посещает «Никитинские субботники»[686]. Пишет и печатает статьи и заметки под псевдонимами МРУЗ, Гудаш, М. Ц. и пр. «Работаю в худсоветах театров, с 1926 г. пишу театральные рецензии»[687]. Среди его печатных выступлений – статья о юбилее МХАТа в 1928 году (под псевдонимом МРУЗ: «О шелестящих тараканах и юбилее МХТ первого»)[688] и о мейерхольдовском спектакле «Список благодеяний» («Обреченные»)[689]. Его преданность идеалам революции искренна, но интонации, осуждающие бесспорный для него аристократизм и «барственность» искусства МХАТа либо персонажей пьесы Олеши, не отменяют проницательности и точности суждений об этих, явно не близких ему художественных явлениях.
Интерес к драматургии и театру приводит Морозова к знакомству с сотрудниками Теасекции, он начинает появляться на ее заседаниях, и в марте 1929 года очередной Протокол сообщает, что Михаил Владимирович утвержден действительным членом ГАХН[690].
Именно этот человек на последнем обсуждении работы Теасекции примет бой, отстаивая подчиненных ему «интеллигентов-аристократов», тех самых «обреченных», о которых он спустя год напишет в рецензии на «Список благодеяний».
Заседание обновленного Президиума ГАХН, цель которого – обосновать необходимость разгона Теасекции, проходит 14 июня 1930 года[691]. Морозов читает отчет о работе (написанный Н. Д. Волковым, еще несколько дней назад – ученым секретарем секции). Михаил Владимирович уверен в своей правоте и правоте своих коллег и вовсе не пуглив: в его жизни бывали ситуации и покруче. Судя по стенограмме обсуждения, 60-летний Морозов, не раз проявлявший «буйное поведение» и непослушание властям, побывавший в тюрьмах и ссылках, исколесивший пол-России от Волги до Сибири, от Туркестана до обеих столиц, не лезет за словом в карман, отстаивая свою позицию.