Далее – разворачивается обсуждение. Стенограмма выступлений дает полное представление о проблемах, возникших в два последних года у исследователей, рассказывает, что им удалось сделать, чем ученые горды – и с чем не могут справиться из‐за изменившихся кардинальным образом обстоятельств.
Недавний реперткомовец, а ныне – новоиспеченный «действительный член» ГАХН Р. А. Пельше[692] среди прочего упрекает театроведов: «Тратятся десятки миллионов на возведение новых театров, клубов и домов культуры, а ГАХН, который имеет специальную секцию, только говорит, что в этом отношении много сделано. Надо показать, что именно сделано…»[693]
Морозов не намерен скрывать истинного положения дел: «Был разработан только проект. Нужно было ассигновать средства, нужно было выехать на места, сделать фотографические снимки, собрать проекты строящихся театров, а также предполагающихся к постройке, критически их осветить, отметив недостатки. Эти работы нужно было организовать <…> Как раз в этот момент мы лишились главного организатора. <…> У Академии нет денег, она может получить эти деньги от других органов, а другие органы могут дать эти деньги только тогда, когда при деле стоит лицо, которому они доверяют. Поставлю я тов. Павлова[694]<…> или самого себя во главе этого дела – да кто же мне деньги даст? <…> Нужно было найти не только компетентное лицо, а лицо, которое вызывало бы доверие, потому что нужно было бы дать десятки тысяч рублей для того, чтобы сберечь десятки миллионов. Таким лицом, нравится вам это или нет, был Сахновский. Ему верили и деньги давали»[695].
Тон заключительного выступления Морозова весьма решителен, от него ждут оправдывающихся интонаций, а он нападает. Морозов обвиняет члена комиссии И. Л. Мацу[696] в том, что тот и не прочел доклада, и не слушал его. Грубый упрек Пельше (в том, что программа работы Теасекции «идиотская»), Михаил Владимирович резко парирует: «Вы говорите, что это идиотская программа. Она не моя идиотская программа, а ваша, а если это так, то потрудитесь за нее отвечать»[697]. (План работы, представленный Теасекцией, был отвергнут руководством Академии, новый же план действительно был навязан сверху, и, хотя этот факт во время обсуждения пытались отрицать, истинное положение дел было всем хорошо известно.)
Но несмотря на то что присутствовавшими было понято: абсурдность идеологических упреков здесь и сейчас недоказуема, произошло кардинальное изменение сущности заседания: запланированная публичная порка с предрешенными оргвыводами не удалась. И именно Морозов возглавил отчаянное сражение Теасекции за научную истину и человеческое достоинство.
Даже краткий рассказ о театроведах, стоявших у истоков нашей науки, делает очевидным то, чем мы от них отличны. Это и отсутствие (как правило) фундаментального гуманитарного образования, прежде всего – философского и исторического, неуверенное владение иностранными языками, что в немалой степени затрудняет включенность в общемировой процесс движения науки. Но еще это и утрата практических навыков, связанных с привычным управлением немалыми деньгами и возможностями: созданием журналов и издательств, меценатством, порой приносящим художественно богатые плоды (как вскользь вспоминал Бахрушин, пришел молодой художник, показал свои работы. «Посмотрел я и заказал ему несколько не то головок, не то цветков. Потом, прошло время, оказался – Врубель»[698]); благотворительностью, не ждущей возврата дивидендов, и пр.
Эти люди работали в профессии, избирая в самом деле интересующие их самих проблемы, не сомневаясь в необходимости для страны накопления знаний, руководствуясь представлением о высоком назначении человека. Причастность людей науки, собравшихся в Теасекции ГАХН, театральному искусству коррелировала с этим видением как нельзя лучше.
И вот как заканчивалась их научная карьера – и жизнь: В. Э. Мориц арестован, сослан, братья М. А. и Ф. А. Петровские сосланы, С. А. Поляков сослан, В. Г. Сахновский (арест, ссылка), В. А. Филиппов (арест, ссылка), Б. В. Шапошников (арест, ссылка), братья Б. И. и Г. И. Ярхо (арест, ссылка)[699], Г. Г. Шпет, (арест, ссылка, расстрел)… И лишь три немолодых профессора – Н. Е. Эфрос, А. А. Бахрушин, П. С. Коган – умерли в своих постелях.
Неудивительно, что после разгрома ГАХН сотрудники Теасекции не торопились афишировать свое недавнее место службы. Многие не то что исчезли из профессии – во всяком случае, постарались быть менее заметными. Те, кто уцелел, не остались прежними, утратив безрассудный азарт, безоглядность самоотдачи, отказавшись от риска занятий самостоятельно избранными темами. О времени службы в Академии публично не вспоминали ни страстный участник строительства театрального дела Марков, ставший профессором ГИТИСа, ни Мориц, после возвращения из ссылки преподававший в Большом театре, ни Филиппов, служивший сотрудником Музея им. А. А. Бахрушина, ни сохранивший интерес к изучению психологии художественного творчества Якобсон.
Современный исследователь общественной психологии, анализируя особенности публичного поведения человека в ситуации революционной смены ценностей, предлагает концепцию «спирали молчания». Она означает, что, если индивид не чувствует поддержки в обществе, он умолкает, становясь «неуловимым», превращаясь в невидимку. Эта спираль раскручивается, зона молчания расширяется, втягивая все большее количество неуверенных в собственной правоте людей. «Вначале мы имеем дело с испугом человека…»[700] Наша «социальная кожа» чутко реагирует на изменения в климате эпохи, а на рубеже 1920–1930‐х (и позднее, в 1930‐е) угрозы репрессий, от увольнений до лагерей, были не абстрактными страхами, а составляли значительную часть повседневности.
Столь ярко и многообещающе начавшееся изучение феномена театра было прекращено, произошел, по формуле математиков, «разрыв непрерывности»: традицию насильственно обрубили, ее носителей преследовали, они вынужденно рассеялись в пространстве иных занятий.
Коллекция «самолутчих ученых людей» перестала существовать.
Глава 8Новые веяния и ученое упорство: теасекция в 1927 году
В 1927 году Теасекция обсуждает немало важных тем: «Режиссерский текст спектакля» анализирует Сахновский, «Театральную критику» – Волков[701]. Гуревич рассказывает о еще не вышедшей «Работе актера над собой» Станиславского, Марков, обещая разобрать современное «Сценическое оформление спектакля», на деле существенно расширяет проблематику доклада, Родионов говорит о прежнем «Театральном законодательстве» и изменениях в нем.
Продолжается работа над Терминологическим словарем и дискуссия Сахновского – Якобсона о сущности театра как искусства, идут исследования актерской техники (в частности, Мих. Чехова), не забывают и о составлении библиографии по театроведению. Театроведы не остаются в стороне от споров в связи с очередной мейерхольдовской премьерой – «Горе уму». Наконец, выходит в свет давно ожидаемая книга Станиславского «Моя жизнь в искусстве», и Теасекция организовывает ее обсуждение.
Но центр тяжести деятельности Теасекции передвигается на иные, не сугубо научные проблемы. Основным событием для театроведов, пожалуй, становится подготовка к совещанию при Агитпропе (в связи с которым Марков выступает с докладом «Социальный заказ», а на Пленуме Теасекции с установочным выступлением появляется П. М. Керженцев).
Кратко напомню, что происходит в стране в год десятилетия Октябрьского переворота: Сталин окончательно выходит из тени и разворачивает сражение за власть. 25 февраля 1927 года вступает в действие новая статья УК – 58-я, о борьбе с контрреволюционной деятельностью. В мае на пленуме исполкома Сталин заявляет о начавшемся за границей «походе против коммунистов», и 1 июня ЦК ВКП(б) призывает трудящихся готовиться к войне. (За границей подобным обвинениям немало изумляются.) Но кампания затеяна не для обороны от мифической угрозы извне, она направлена на разгром внутрипартийных сталинских противников. «Чтобы укрепить тыл, надо обуздать оппозицию теперь же, немедля», – ставит задачу вождь[702]. Начинаются аресты «бывших людей» – оставшихся в России дворян, промышленников и оппозиционеров.
В СССР растет безработица, а вместе с ней – число забастовок и подпольных кружков. «В 1927 году, в начале агонии НЭПа, ситуация становилась все серьезнее. Признаки кризиса начали множиться по стране осенью, когда партия, раздираемая конфликтами между сталинским большинством и объединенной оппозицией во главе с Троцким, Каменевым, Зиновьевым, готовилась торжественно праздновать 10-ю годовщину Октябрьской революции»[703].
Увеличилась инфляция, вновь перестало хватать хлеба. Все чаще в разговорах можно было услышать фразу: «Жить стало хуже, чем при царе», поднималась волна народного недовольства. «Отношение рабочих к тому, что тогда называлось диктатурой пролетариата, было в СССР одним из главнейших табу официальной истории, поскольку болезненно затрагивало проблему легитимности режима».
В деревне настроения не лучше: крестьяне «требуют от своих сыновей в армии помощи и противодействия хлебозаготовительному нажиму <…> в отдельных случаях просят вооруженной поддержки»[704]. Осенью власти снижают цены на хлебозаготовки и устанавливают твердые цены на мясо, что означает свертывание нэпа.