7 ноября в Москве оппозиция устраивает альтернативную демонстрацию, ее подавляют, часть участников арестовывают. В декабре (2–19) проходит XV съезд ВКП(б), закрепивший победу Сталина. На нем объявлен курс на коллективизацию, осужден троцкистско-зиновьевский блок и утверждены директивы по первому пятилетнему плану. Вскоре грядут кардинальные перемены в общественно-политическом и культурном климате страны.
В том же 1927 году на заседании Политбюро ВКП(б) вносится поправка в пункт 22‐й Устава АН СССР: отныне звания академика, ранее дававшегося пожизненно, можно лишить, «если его деятельность направлена явным образом во вред СССР». То есть научные достижения и репутация ученого, закрепленные статусом академика, теперь могут быть ликвидированы политическим решением.
ГАХН, сосредоточившая в своих стенах немалое количество авторитетных людей с либеральной репутацией, была слишком заметным учреждением, чтобы бури пронеслись, не задев ее.
Подготовка совещания при Агитпропе начинается еще зимой 1926/27 года: в печати развернуто обсуждение театральных дел, проходят многочисленные заседания по проблемам современного театра в Наркомпросе. В них принимают участие руководители всех крупных театров, театроведы, критики и государственные чиновники. В центре дискуссий – проблема цензурования театральных работ, за которой отчетливо прочитывается общая тенденция управленцев от культуры: превратить театр из культурной институции и художественного инструмента познания человека в одно из звеньев агитационно-пропагандистского государственного аппарата.
В конце 1926 года на закрытом заседании подсекции Современного театра Марков выступает с докладом «Социальный заказ»[705].
Тезисы, представленные докладчиком, развернуты и чрезвычайно интересны. Бесспорна подготовленность критика, размышляющего о сущности нового явления с максимальной объективностью и пониманием различных сторон, влияющих на реальное театральное дело. Марков стремится к возможно более широкому видению проблемы, перенося акцент с узкоидеологических требований – на понимание театра как уникального художественного института, резонирующего на настроения общества. Марков апеллирует к понятиям «внутреннего опыта» или «психологической установки», что свидетельствует о знакомстве молодого исследователя с новейшими теориями психологической науки. В соединении с существенным театральным опытом, накопленным за десятилетие критической работы, это придает основательности суждениям исследователя.
Марков предлагает анализ социального заказа, разделяя его на формально-политический, государственно-социальный и собственно зрительский, и говорит, в частности, что «государственно-социальный заказ исходит из твердого учета роли искусства и театра в общей жизни страны. Задачи театра, выражающиеся в возбуждении жизненной энергии и в зрителе, и в осознании проблем текущей современности, выполняются особенными художественными приемами и предполагают наличие в зрителе достаточного внутреннего опыта, помогающего ему воспринять и „чистое“ искусство, и „психологический“ театр, и „публицистическую“ драму, и т. д. Общая экономика жизни страны, имеющей в своем распоряжении ряд мощных средств агитации и пропаганды, обязана учитывать их наличие при определении роли театра – места театра среди газеты, книги, лекции, всей текущей жизни и т. д. Результаты художественного воздействия длительны и отлагаются во внутреннем опыте зрителя».
Прения, начавшиеся тут же, настолько важны для Теасекции, что обсуждение не укладывается в одно заседание и будет продолжено в январе 1927 года.
Подытоживая, Марков говорит: «Вопрос теперь ставится о судьбах театра. Надо внести в тезисы, если они будут признаны подходящими, соответствующие поправки. Надо подготовить и соответствующий материал. Самое страшное, что есть в театре, – мещанство формы, которое прикрывает мещанство содержания. Не надо думать, что мелодрама ведет к мещанству – это неверно. Она как форма может быть могучим действием в современности. Мещанство – это „Любовь Яровая“[706], где под предлогом значительного содержания показываются не живые люди, а шаблоны. Опасность театральной политики реперткома в том, что она учитывает только мнимую современность содержания и не учитывает формы, в которой это содержание подносится. В совещание при Главполитпросвете надо внести еще вопрос о театральной критике»[707].
Сахновский, резюмируя прения, указывает, что данному вопросу надлежит посвятить больше внимания. «Обсудив все, надо <сделать> конкретные практические шаги, которые должны последовать за данным докладом.
Постановили:
а) Донести до сведения Президиума, что комиссия Современного театра постановила, что в связи с подготовкой особого Совещания по делам театральной политики при Главполитпросвете и на основе соответственно уточненных тезисов П. А. Маркова, необходимо связаться с соответствующими организациями и учреждениями.
б) Поручить Н. Д. Волкову и П. А. Маркову представить доклад на тему „О театральной критике“.
в) Организовать Комиссию по редактированию тезисов „Социальный заказ“ в составе Н. Д. Волкова, В. Г. Сахновского и П. А. Маркова.
г) Просить Президиум поставить вопрос о получении материалов от объединений драматургов»[708].
Выступление Маркова, интонации докладчика говорят о том, что его настораживает и тревожит направление дискуссий и подготовительных совещаний Главреперткома. Марков ищет пути обхода предполагаемых решений по усилению цензурных возможностей (акцентирует влияние зрителя на театральные устремления, видит конъюнктурную фальшь в результате переделок Малым театром «Любови Яровой», надеется на возможность разъяснений со стороны специалистов надзирающим органам всей сложности и тонкости художественного дела).
Доклад Маркова о социальном заказе обозначил новые веяния в государстве, которые незамедлительно изменят и ход научной жизни. Надо отдать должное чутью театроведов, первыми почувствовавших важность проблемы и серьезность формулы. Широкая дискуссия о теории социального заказа на литературном материале пройдет двумя годами позже, и позиции спорящих будут заявлены без какой бы то ни было двусмысленности.
В том же 1927 году со статьей «Критические заметки. Художник и классы (о теории „социального заказа“)» на страницах «Нового мира» выступил его главный редактор – Вяч. Полонский. С редкой ясностью видения сути дела он заявил, что эта теория неверна, потому что она «отрывает художника от класса, ставит его в <…> положение <…> ремесленника <…> работающего на хозяина по заказу»[709].
Теория «социального заказа», полагает Полонский, «отрывает художника от класса пролетариата как „заказчика“ – а чтобы быть „рупором“ класса, художник должен быть его „органической частью“, „кость от кости и плоть от плоти пролетариата“, „извилиной его <класса> коллективного мозга“, которая своим положением в сложной мозговой системе предназначена выражать эстетические, психологические, эмоциональные и идеологические потребности коллектива»[710].
Обращает на себя внимание количество кавычек, отгораживающих автора от предлагаемых властью формул: так обозначается чужое слово.
В начале 1929 года «Печать и революция» вернется к обсуждению проблемы, предоставив страницы широкой дискуссии. Ошибочно мыслящий либерал получит возможность еще раз предъявить основные положения (в эти недели Полонский остается главным редактором «Печати и революции»). Публикацию статей, составивших дискуссию «Спора о социальном заказе», предварит развернутое вступление, состоящее из выжимок его статьи в «Новом мире». Уверенный, по-видимому, в своей правоте Полонский повторит:
«Теория „социального заказа“ – идеалистическая по существу – дает неправильное представление о взаимоотношениях, которые должны существовать и действительно существуют между общественными классами и их художественными выразителями. Являясь попыткой деклассированной революционной интеллигенции перебросить мост к рабочему классу, теория эта указывает на фактическую оторванность этой революционной группы интеллигенции от рабочего класса. Оторванность же обрекает на неудачу попытки этой литературной группы выявить в художественных формах пролетарское мироощущение»[711].
Под «деклассированной революционной интеллигенцией», по-видимому, автор понимает массу активных конъюнктурных сочинителей.
Неприемлемым, даже оскорбительным в недвусмысленно-четких положениях Полонского оказалось все: и квалификация партийных руководителей, курирующих культуру, вкупе с «пролетарскими писателями» как деклассированных элементов, и их уподобление ремесленникам, исполняющим чужую волю, и предвидение провала затеи.
В том же 1929 году Полонский будет снят с поста главного редактора «Печати и революции».
Среди нескольких участников печатной дискуссии отметим краткую реплику Н. И. Замошкина, договорившего мысль Полонского с предельной резкостью. Замошкин писал: «…теорийка „социального заказа“ возникла у „бедных духом“ людей, видящих, осязающих только факт, а не природу его (явление), заказ как обменную операцию, а не как функцию пан-общественных отношений. История искусства не знает момента, когда бы заказ-функция не существовал. Что же у нас? Т. е. как представляют „социальные заказчики“ свое детище? У них завидное прямомыслие: заказ как заказ, т. е. с заказодателем и заказовыполнителем. <…> И даже сохраняется коммерческая тайна! <…> А явление, смысл, феноменология заказа? Где она?»[712]
В дискуссии принял участие и Коган, ответивший заблуждающемуся Полонскому с должных позиций: необходимости, естественности и полезности этой формы социального диктата.