Мыш поднял несколько осколков, вгляделся. С одного на него смотрел с болью и тоской человеческий глаз, другой нёс на себе изгиб мускулов. Чьих? Не понять.
Всё выглядело даже не старым, а древним. Такими видятся Ника Самофракийская и Дельфийский оракул в учебнике истории. Меж камней, выстилавших землю, не пробился ни один росток, лишь сухие травинки и лепестки цветов лежали тут и там, и ветер играл с ними, словно кот с клочками бумаги.
От камней поднимались волны жара, и воздух вокруг детей дрожал, будто подёрнутая рябью вода.
Подошли к основанию колонны. Камень цвета сливочного масла оказался пористым, словно пемза или губка. В кавернах[4] прятались насекомые, набилась труха и пыль. Края блоков и соединявший их раствор раскрошились, словно специально создав полости, за которые можно было цепляться.
Мыш огляделся и, увидев, что Ветка ушла на другую сторону колонны, стал поспешно, с бешено колотящимся о рёбра сердцем карабкаться наверх.
Он двигался довольно быстро. Рядом то и дело с круканием пролетал ворон, и в криках его мальчику слышалось одобрение.
Мыш очень боялся, что Ветка увидит его снизу и начнёт просить, чтобы он возвращался, но, поглядывая вниз, не обнаруживал её. Видимо, девочка так и оставалась с другой стороны колонны, и Мыша это радовало.
По лбу и спине его катились капли пота, одежда вымокла и липла к коже.
Смотреть вниз становилось всё страшнее и страшнее. Скоро он забрался на высоту девятиэтажного дома. Потом выше двенадцатиэтажного. Потом высота стала и вовсе невообразимой. Мыш уже начал клясть себя за безумную затею, как вдруг каменная кладка кончилась, и мальчик оказался на ровной и абсолютно пустой площадке на самой вершине.
Здесь не было ничего. Ни сухих травинок, ни крыльев погибших насекомых, лишь неровный камень и пустота вокруг.
Мыш встал посередине площадки и на секунду растерялся перед объёмом воздуха и неба. Пока он лез, взгляд его всё время упирался в камень, скрывавший от него пространство, а теперь мир вдруг распахнулся, став до невозможности огромным.
Он сел и, обхватив себя за колени, огляделся. Кругом была степь. Плоская, без конца и края, без берегов и границ.
«Как прекрасно и страшно…» – подумал Мыш, почувствовав свою малость и беззащитность.
Одиночество и пустота захлестнули его.
«Я такой маленький… Меня почти нет…» – думал он, глядя на волны ветра, бегущие по травяной глади.
«Степь есть. Она огромная. Ветер есть. Такой же огромный, как степь. А я? Я точка, клочок паутины. Меня словно бы и нет…»
Он провёл рукой по искрошившемуся камню, посмотрел на пыль на своей ладони.
– А вот и я! – раздался голос, заставивший мальчика вздрогнуть. – Заждался?
– Ветка…
Она, тяжело дыша, забралась на вершину колонны, села рядом.
– Ты зачем здесь? – спросил Мыш.
– Дурацкий вопрос. За тем же, за чем и ты.
Она опустилась рядом, Мыш нашёл её ладонь и сжал в своей.
Ветка откинула мечущиеся под ветром волосы.
– Сколько здесь всего, а? Свобода, солнце… – сказала, глядя вокруг.
Хотелось кричать. И непременно каким-нибудь отчаянным птичьим криком, чаячьим ли, вороньим…
Мыш встал, набрал полную грудь воздуха и завопил. Ветка заверещала ему в тон. Они кричали, как птицы, с вершины колонны в огромную, не имеющую конца и края степь.
Потом набили карманы каменной крошкой, травяным прахом, сухими лепестками степных цветов и бросали их в зал во время спектакля.
…Через несколько лет в одном большом городе появился памятник детству.
На вершине высокой колонны, похожей на Александрийский столп в Питере, стояли мальчик и девочка и прижимались друг к другу плечами.
Архитектор памятника был на том спектакле.
Нищета
В воздухе висел лёгкий стеклянистый морозец, от которого краснеют щёки и легко дышится. Мыш и Ветка сидели на лавке возле Чистых прудов, которые со дня на день должны были подёрнуться льдом. Как часто бывало в последнее время, разыгрывали сценки из «Ромео и Джульетты».
…Ведь ты влюблён, так крыльями Амура
Решительней взмахни и оторвись, —
декламировала Ветка-Меркуцио, сидя вполоборота к Мышу-Ромео.
Он пригвоздил меня стрелой навылет.
Я ранен так, что крылья не несут.
Под бременем любви я подгибаюсь, —
отвечал Мыш.
Он чуть скомкал середину фразы, но быстро выправился и закончил реплику безупречно.
Повалишься, её не придави,
Она нежна для твоего паденья, —
насмешливо посоветовал Меркуцио.
Ромео, не распознав насмешки, грустно продолжил:
Любовь нежна? Она груба и зла.
И колется и жжётся, как терновник.
Ветка-Меркуцио вскочила на ноги и, патетически жестикулируя, принялась советовать, перемежая фразы смешками:
А если так, будь тоже с ней жесток.
Коли и жги, и будете вы квиты.
Затем огляделась по сторонам и закончила:
Однако время маску надевать.
Не имея маски, поглубже натянула вязаную шапку, одинаково подходящую и мальчикам, и девочкам и в просторечии именуемую «носком».
Мыш, на голове которого была такая же шапка, тоже приспустил её.
Ну, вот и всё, и на лице личина,
Теперь пусть мне что знают говорят.
Я ряженый, пусть маска и краснеет.
К ним, звонко цокая палками по плитке тротуара, приближалась странная, одетая в майку без рукавов и истрёпанную, доходящую до земли юбку, скрюченная фигура.
Звуки раздавались ритмично и раздражающе громко на ставшей вдруг пустынной и неуютной набережной пруда.
Мыш повернулся на металлические щелчки и стал непроизвольно следить за приближением старухи.
Руки её работали неровно, чуть нервно, но удары раздавались с совершенно невероятной, нечеловеческой ритмичностью, словно само время, отстукивая мгновения, приближалось к детям.
Стучитесь в дверь, и только мы войдём —
Все в пляс и пошевеливай ногами, —
Ветка произнесла реплику Бенволио и, смешавшись, замерла.
Любительница скандинавской ходьбы подошла к ним и остановилась, глядя на Мыша и опираясь всем весом на две новенькие палки, совсем не вязавшиеся с её истасканным видом.
Мыш оглядел голые предплечья с обвисшей старческой кожей, майку с выцветшей, еле читаемой надписью «No future».
Старуха смотрела на мальчика бледно-карими глазами с опавшими веками.
– Подайте, прекрасный юноша, – протянула она к нему руку.
Мыш неподвижно молчал.
– Подайте, – протянула она ближе ладонь.
Мыш смотрел на оставленную старухой, но оставшуюся стоять вертикально палку.
– Подайте, – нищенка протянула ладонь к самому его лицу.
Мальчик не отвечал, сидя с прямой, как струна, спиной. Молчала и Ветка. Глаза её в панике перебегали от старухиной палки к Мышу и обратно.
– Ну, нет так нет, – не стала возражать бабка и взяла руку Мыша.
Погладила её, словно котёнка, который нравится, но которого в то же время не жалко и утопить, если будет докучать.
– Какой ты молодой, хороший.
Из глаз нищенки прямо-таки сочилась нежность, словно это она хотела дать Мышу подаяния.
– Руки… Ах, нежные какие… Как сметана… – прошептала она и, оставив вторую палку, обняла ладонь Мыша обеими руками.
Вторая палка, так же как и первая, осталась стоять вертикально, будто вбитый в дубовую доску гвоздь.
– Молодой, нежный, – постояла старуха, с вожделением обтирая, словно облизывая, ладонь Мыша.
– У нас ничего нет для вас! – твёрдо сказал Мыш, вырывая руку. – Уходите!
– Совсем ничего? – делано скисла старуха, и лицо её притворно опало складками.
– Девушка, шли бы вы отсюда. Сказано же, нет ничего! – повысила голос Ветка, и по неуверенному тону было заметно, насколько ей не по себе.
Попрошайка, совершенно не расстроившись, взялась за палки и пошла вдоль берега, чётко, будто метроном, отстукивая железками по камню.
Следуя за ней, на воду пруда с тихим треском ложились похожие на стрелки огромных часов иглы льда.
Дети провожали её глазами, пока она не исчезла за поворотом.
– Что там дальше? – произнёс, словно в забытьи, Мыш.
Стучитесь в дверь, и только мы войдём —
Все в пляс и… —
произнесла Ветка, но Мыш тут же оборвал её.
– У неё железные руки! – вскинув на Ветку расширившиеся глаза, произнёс он.
– Что значит железные?
– Холодные!
– Ну, это-то понятно. На улице мороз, а она в одной майке.
– Очень холодные. И твёрдые, как железо…
Ветка вспомнила стоящие вертикально безо всякой поддержки палки и не нашлась, что ответить.
– Ещё она очень похожа… Ты не заметила? Очень похожа…
– На кого?
– На «Нищету».
– Все нищие в каком-то смысле похожи друг на друга.
– Нет. Она похожа на «Нищету» из Репинского сквера. Одну из фигур. Помнишь?
Ветка неопределённо пожала плечами.
– Ну, не знаю…
Мыш вскочил на ноги, прошёлся по аллее взад-вперёд.
– Точно тебе говорю. Она самая.
Девочка смотрела с сомнением.
– Фигура «Нищеты». Один в один. Только у той палок не было. А так, рот, нос, волосы… Я помню, это она. И…
Мыш остановился, глядя в чёрную зимнюю воду в свежих стрелках льда, и повторил:
– У неё железные пальцы.
Он ощупал свою кисть, словно пытаясь найти там следы старухи.
– У меня до сих пор рука онемелая. Какой-то могильный холод.
– У тебя, похоже, и мозг онемел. Мерещится всякое.
Ветка встала. Взяла руку Мыша, спрятала у себя за пазухой.