Мальчик умолк.
– Ветка, останови меня, иначе я расплачусь…
За сценой. Тень птицы
– В прошлый раз ты очень глубоко уколол, – сказал Мыш, протягивая палец. – Кровь долго шла.
Гном сосредоточенно ткнул его шипом дикой розы и, глядя на точку, которая стала быстро набухать красным, сказал:
– Мужчине, а тем более актёру, не пристало жаловаться на такие мелочи.
– Скажи, это правда, что нас ничто не сможет убить во время этих наших… путешествий? – спросил Мыш, провожая взглядом упавшую в траву каплю.
Гном занялся Веткой. Та пискнула.
– Гном, признайся, ты скрытый садист? – недовольно проворчала она. – Больно же.
– И эта туда же. Что ж вы такие неженки-то?
Гном выпустил руку девочки.
– Теперь насчёт «убить», – произнёс он с расстановкой. – Я, наверное, был не прав, что не рассказал вам сразу. Честно говоря, боялся…
– Чего? – спросил Мыш, глядя, как Гном теребит бороду.
– Боялся, что, если скажу, вы откажетесь идти за сцену.
Гном продолжал мучить растительность на лице. Когда он нервничал, то становился похожим на Альберта, пусть тот и был ниже ростом и в два раза шире.
– Да говори уже! – не выдержала Ветка.
– Вы же знаете, что Дионис – бог театра, вина и…
– Безумия, – закончил за него Мыш.
– Верно. И у его безумия есть конкретное воплощение. Видели леопардов?
– Конечно.
– Вот. Они-то и есть его безумие. Пока они под надзором Диониса, их можно не опасаться. Но когда они отправляются самостоятельно рыскать по Засценью… Тут всякое может случиться. Особенно если вы чем-то досадили им. Вы же ещё не успели поссориться с этими милыми котятками?
– Нет вроде, – переглянулись дети.
– Вот и молодцы, вот и прекрасно. Так и продолжайте.
Гном был искренне рад их ответу. У него даже морщины на лбу разгладились.
– Звери опасны, только когда действуют сами по себе: они могут однажды взять ваш след, выследить и…
– Убить? – закончил за него Мыш.
– Не обязательно убить. Могут только покалечить…
Он выразительно посмотрел на детей.
– Вы же слышали об актёрах, сошедших с ума, спившихся, покончивших с собой? Всё это последствия встреч с леопардами. И поэтому, ради всего святого, осторожность и ещё раз осторожность!
На лице его появилось просительное выражение.
– Ясно.
– Понятно.
– Гном, раз уж у нас сегодня такой вечер откровений… – немного смущённо начал Мыш. – Может, ты знаешь, что происходит с Альбертом?
– А что с ним происходит?
– Погоди, дай я расскажу, – вклинилась Ветка. – Понимаешь, раньше он был так расположен к нам. Ну, просто родной отец и родная мать в одном лице. А теперь замкнулся, разговаривает подчёркнуто вежливо, не орёт, как раньше, не обнимает. Как будто мы обидели его или подставили как-то…
– Так. А когда это началось?
– Ну, примерно… Я точно не скажу.
– С тех пор, как вы стали ходить за сцену, верно?
– Да. А ты откуда знаешь?
Гном глубоко вздохнул.
– Он завидует вам, дети. Самой лютой и чёрной завистью. И ничего не может с этим поделать. И рад бы, да не может.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, мне ли его не знать. Столько лет вместе.
– Чему он завидует-то? Тому, что мы можем ходить за сцену?
– Ну, конечно. Дело в том, что раньше он сам играл Ганца, каждый спектакль оказывался в Засценье и был самым счастливым ребёнком, какого только можно вообразить.
– А потом?
– Потом он вырос и однажды вместо Засценья увидел перед собой кирпичную стену.
– Почему?
– Не знаю. И никто не знает. Дети вырастают, меняются. Обрастают чем-то лишним, что мешает им бывать за сценой. Не физически обрастают, конечно. Да и не факт, что обрастают. Может, теряют что-то. Я же говорю, неизвестно.
– И это обязательно случится с каждым?
– А вот нет! – повеселел Гном. – Не обязательно. Некоторые, я слышал, могут до самой старости ходить за сцену. Так что повод для оптимизма есть.
– Мы до самой старости будем, – уверенно заявила Ветка и поглядела на Мыша.
– Конечно, – немедленно согласился тот.
– От всей души желаю вам этого.
Гном склонился в лёгком поклоне, и сделал это безо всякого шутовства и иронии.
– Мы пойдём? – сказал Мыш.
– Не вижу смысла задерживаться. Только помните о леопардах! – спохватился он напоследок.
Когда дети отошли от Гнома на порядочное расстояние, Мыш спросил:
– Ты не боишься? Может, нам лучше не ходить в Засценье?
– Ты с ума сошёл, Мышон? Как это не ходить в Засценье? – искренне удивилась Ветка. – Ты вообще о чём думаешь?
– Я не за себя, я за тебя переживаю.
– Ага! Не видеть больше Диониса, сатиров, купидонов, по колоннам не лазать… Нет, ты вообще представляешь, чтобы кто-то в здравом уме отказался от этого?
– Согласен, – не очень охотно, но с внутренним облегчением признал Мыш.
– Как говорил старик Мольер: что бы ни случилось, спектакль будет продолжен.
– Отлично!
…Судя по всему, это была Восточная Азия.
Залитые водой поля с ровными рядами пучков зелёных травинок и фигурки людей в тёмной одежде и конических соломенных шляпах.
Мыш и Ветка беззаботно шлёпали по водной равнине, перебрасывались фразами, иногда неосмотрительно наступали на зелёные ростки. Лёгкий, будто тюлевая занавеска, ветер летал над полями.
Невдалеке начинались окраины большого, простиравшегося до самого горизонта города с разношёрстыми – черепичными, соломенными, металлическими – крышами. Среди двух-трёхэтажных деревянных построек виднелись и довольно высокие, почти современные здания. Деловито дымили кирпичные трубы заводов, изгибались кошачьими спинами крыши пагод, недовольно гудели сигналы автомобилей.
Навстречу попалась узкогрудая тонкорукая девочка в холщовой рубахе, просторных, закатанных до колен штанах и остроконечной смешной шляпке.
Девочка, ровесница Мыша и Ветки, живо забормотала что-то высоким голосом, указывая на стебли под ногами детей.
– Что ей надо? – озадаченно спросила Ветка.
– Похоже, она недовольна, что мы давим ростки риса.
– Неудивительно. Я бы на её месте тебе вообще что-нибудь из карате прописала.
Мыш прижал руки к груди и слегка склонил голову, всем видом показывая, как ему жаль и как он извиняется, а кроме того, обещая, что они не сомнут больше ни единого рисового побега.
Девочка легко уловила смысл его пантомимы и принялась кивать в ответ.
Она попыталась что-то сказать им, но дети не поняли ни слова, и та рассмеялась, признавая поражение в попытке завязать диалог.
Она была очень милая, эта узкогрудая тонкорукая девочка-азиатка.
Затем, словно вспомнив о чём-то, вытащила из кармана горсть хлебных крошек и засвистала причудливыми переливами, оглядываясь вокруг из-под соломенного козырька шляпы.
– Интересно, что она делает? – осторожно спросила Ветка, наблюдая за девочкой.
– Если б я знал…
Издалека послышалось бодрое чириканье, и вокруг детей, теребя воздух проворными, почти неразличимыми в полёте крыльями, заметалась небольшая птаха, напоминающая нашего воробья. Птица зависла на мгновение и села на край ладони. Глаза девочки засияли восторгом.
Воробей принялся клевать хлебное крошево, не забывая при этом то и дело задорно и задиристо поглядывать вокруг.
Девочка, с любовью глядя на пташку, стала что-то вещать на своём, тоже отчасти похожем на птичий и по-птичьи же непонятном, языке.
Мыш и Ветка вежливо кивали.
Воробей неожиданно прекратил трапезу и принялся настороженно вслушиваться в окружающее пространство.
Девочка в шляпке ворковала ему что-то вежливо-приглашающее, но птица не успокаивалась.
А потом, не прошло и нескольких секунд, птаха поднялась в воздух и принялась с громким исступлённым чириканием метаться вокруг детей.
Тонкорукая смотрела на своего пернатого приятеля с удивлением и непониманием.
Из-за птичьих криков проступил низкий, идущий откуда-то с самых верхов неба, звук.
– Самолёт? – вопросительно взглянула на Мы-ша Ветка.
Тому только и оставалось, что пожать плечами.
– Похоже.
Воробей метался, крики его резали уши.
И тут волна света, чудовищно яркого и беспощадного, окатила поле, заставив воду вскипеть. Детей накрыла волна жара, гораздо более горячего, чем кипяток, смола или расплавленный металл. Крики детей, птахи слились воедино, и жар унёс все звуки.
Земля под ногами дрогнула, по рисовому полю пошли невысокие волны.
Мыш едва успел обнять Ветку и закрыть её собой.
Пепел одежды осыпался с плеч детей.
Над городом появился и принялся расти серо-солнечный, будто слепленный из горящей ваты гриб.
Волна плотного, как бетон, воздуха швырнула детей в воду.
Когда дети пришли в себя, рядом не было и следа от зелёных рисовых пучков, девочки-азиатки, воробья. Вода вокруг них исходила пузырями и паром. Над тем, что ещё недавно было городом, висело облако горячей пыли, в которую превратились дома, машины, люди, собаки, коты, аквариумные рыбки…
– Что это было? – крикнула Ветка, кривясь от боли.
Дети бросились бежать от страшного места.
Ветер гнал им вслед лёгкие хлопья, которые ещё недавно были городом…
…
Гном вытащил из-за розового куста крепко сколоченный ящик средних размеров. Покопался там и выдал детям одежду взамен сгоревшей.
– Спасибо, – прошептала сорванным голосом Ветка.
Гном оглядел мальчика и произнёс:
– Повернись.
На правой лопатке Мыша осталось выжженное изображение воробья. Клюв птицы был открыт, крылья распахнуты, словно птаха пыталась прикрыть кого-то своим крошечным телом.
– Странно, – заметил Гном. – Обычно такие следы быстро исчезают. Но в любом случае не переживайте, все ваши раны, ссадины и прочие неприятности исчезнут, едва лишь вы выйдете на сцену.
Мыш застегнул пуговицы на курточке. Ветка расчесала ему волосы.
– Откуда тут одежда? – спросил мальчик.