Он прервался и снова разразился смехом. С ловкостью ящерицы пополз вниз. Лицо его странно преобразилось, раскраснелось, приобрело нечеловеческие угловатые черты. Он был наг, но дети после рощи Диониса, да и вообще всех приключений в Засценье, наготы уже не стеснялись.
Мыша и Ветку окатила волна жара, словно от внезапно вышедшего из-за облаков южного солнца. Жар был плотным, осязаемым и исходил от парня.
Мыш испугался, что на них сейчас загорится одежда, схватил Ветку за локоть, чтобы вместе броситься наутёк, как вдруг всё прекратилось. Парень остановился прямо перед ними, склонив голову набок и глядя сверху вниз.
– Вот так, детки, вот так, – произнёс он шёпотом, от которого кожа пошла крупными мурашками, словно изнутри их тел стала прорастать трава.
– Я могу управлять своим огнём. Сдерживать его, когда надо. А могу дать ему волю и сжечь всё вокруг. Правда, не все из нас желают себя стеснять, – он махнул рукой на разбросанные по льду каменные сооружения. – Поэтому к некоторым лучше не приближаться. Температура, при которой лёд мгновенно превращается в пар, довольно опасная штука.
Парень взял Ветку за кисть и рывком головы откинул упавшие на глаза спутанные волосы. Мыш почувствовал, как тело его немеет от страха, а кости словно покрываются инеем.
– Хорошо, что я умею управлять этим даром, да?
Мыш подумал, что те же чувства, наверное, должны испытывать люди, живущие на склоне спящего вулкана.
– Я могу превратить вас в пепел за минуту.
– Отпусти её, – сказал Мыш, кладя руку на запястье парня.
Тот расхохотался.
– Да ладно вам! Что вы такие серьёзные?
Мыш потянул Веткину ладонь.
– Хватит, – строго сказал.
– Гордый, – снисходительно заметил ныряльщик, отпуская Ветку.
Странные чувства владели детьми. Парень был неряшлив, грязноват, больше того, он был очевидно опасен и не факт, что вменяем, но вместе с тем его голос, манера говорить, мимика, жесты, всё источало необъяснимое очарование. За ним хотелось наблюдать, будто за красивым свободным животным, слушать его речи, наконец, просто быть рядом с ним. Казалось, одно это само по себе уже редкая удача.
– Может, вы хотите есть? – неожиданно спросил ныряльщик. – Я вот, к примеру, очень хочу.
И, не дожидаясь ответа, схватил детей и всё с той же ящеричьей ловкостью поволок на вершину «муравейника».
Откуда-то из расщелин камней достал мешочек с кофе, дрова, большую турку, наколотил льда. Разжёг огонь и принялся ждать.
– Мне кажется, с твоим-то даром разжигать огонь совершенно не обязательно, – заметила Ветка.
– Ты имеешь в виду, что я могу вскипятить кофе в руках? – переспросил парень, колдуя над медной туркой.
– Да.
Мышу показалось, что ныряльщик подавил в себе желание сказать что-то резкое и неприятное.
– Это слишком скучно, и мне лень, – наконец произнёс он.
Взметнулись искры, пламя облизало закопчённый бок турки.
Парень с аппетитом съел кусок хлеба, закинул в рот несколько сушёных фиников. Оглядел синие поля с чернеющими каменными насыпями, от которых тоже поднимались дымки.
– Ладно. Дальше сами справляйтесь, – сказал он детям, словно разом потеряв к ним всякий интерес.
Ныряльщик сделал несколько шагов вниз, детей снова окатила волна жара. Парень сильно оттолкнулся и взлетел. На какое-то мгновение он, раскинув руки, завис в воздухе, а затем ударился плашмя о лёд. Дети вскочили на ноги, но он, к удивлению, не разбился о сияющую под солнцем гладь, а вошёл в неё, как входят путники в густой туман.
Дети ошарашенно смотрели на дыру, повторяющую контуры человеческого тела.
– Невероятно, – только и смогла произнести Ветка.
Ныряльщик долго не возвращался. Полынья затянулась прозрачной коркой. Солнце, ворочая тенями от конусов, проделало существенную часть своего дневного пути по небосводу. На соседних «муравейниках» появились и исчезли дымки.
На небе засветилась первая звезда. Ветер напитался холодом, стал жёстче, пронзительней. Потянуло настоящей стужей.
Дети принялись искать спички, собираясь снова разжечь огонь, но тут из-подо льда появился ныряльщик и вскарабкался на вершину.
В одно мгновение, простым движением пальцев он разжёг приготовленные дрова и при свете разгоревшегося пламени разложил перед детьми принесённые из ледяных глубин находки.
Некоторые находки выглядели довольно обыденно: перламутровые раковины, морские звёзды, голова древней статуи… Вот только из раковины, если поднести её к уху, доносилась музыка, странная, варварская, будоражащая, морская звезда пульсировала и переливалась светом, а в глаза статуи было страшно смотреть. Другие трофеи с трудом поддавались описанию. Как, например, назвать нечто, соединяющее в себе свойства музыкального инструмента и заката над океаном? Или предмет, одно прикосновение к которому причиняло самые острые душевные страдания, вытерпев которые некоторое время, начинаешь видеть мир яснее и чище? Или что-то бесформенное и безразмерное, но более всего похожее на инструмент для копания в самом себе?
Была тут деревянная птица, которая влетала в грудь человеку и парила там, будто в небесах, а человек чувствовал от этого небывалый восторг и самое искреннее детское счастье. Рыбка, ныряющая в зрачки и обгладывающая с сердца омертвелые ткани. Сгусток тьмы, ощутимый для рук, страшно притягательный для взгляда и вместе с тем, тревожащий всех вокруг, даже когда носишь его в кармане. Будильник, который звонит в переломные моменты жизни хозяина, страны или планеты. Фонарик со светом звезды, угасшей задолго до рождения Земли. Череп животного, которое появится только через много миллионов лет. Кабаса, в которой вместо бисера секунды…
– Вот ты добытчик! – изумлялась Ветка, и глаза её, когда она глядела на парня, горели так восторженно, что Мыш почувствовал самую настоящую ревность. – Это невероятно! Невероятно!..
Темнота сгущалась. Звёзды горели ярче московских фонарей, откуда-то временами доносился треск льда.
Ныряльщик, улыбаясь сквозь спутанные волосы, выкладывал перед гостями всё новые и новые находки.
Нечто, обладающее свойствами бумажного самолётика и солнечного луча. Пляшущее безумие. Нечто, непрерывно уходящее и вызывающее тоску по ушедшему. Бегущая тень от облака. Понимание, что всё навсегда. Возможность вернуться в любое из мгновений своей жизни и остаться там на любое время, хоть бы даже и насовсем. Нечто, похожее на расплавленное олово, горячее и текучее, но вместе с тем неразделимое и неразрушимое. Предмет, не имеющий ни одного из свойств предмета…
– Что ты будешь делать со всем этим богатством? – спросила Ветка.
– Обменяю на дрова, еду и кофе у береговых людей, – ответил парень, рассматривая предмет без свойств.
– Много дадут?
– Их не поймёшь, этих береговых. За что-то готовы отвалить чуть не целое состояние, а на что-то даже и не посмотрят.
– Тут всё бесценно, – сказала Ветка, глядя, как убегает, не убегая, тень от облака. – Это же чудо, а любая цена, предложенная за чудо, это унижение.
– Иногда платят очень прилично, – не согласился парень.
– Да я о другом! Ты приносишь им нечто совершенно небывалое, невозможное в обычном мире, а они платят тебе вязанкой дров, мешком гречки и чашкой кофе.
– Нет! – возразил парень. – Мешок кофе! Не меньше. Я знаю цены.
Он держал в ладони камень величиной с яблоко и, раскалив его докрасна, перекидывал с руки на руку.
– Ты многого не понимаешь.
– Конечно, не понимаю, – фыркнула Ветка. – До этого ты не хотел вскипятить на ладони турку с кофе, а теперь просто так раскаляешь камень.
– «Просто так»! Именно! Главное, что «просто так»!
– Но когда ты прожигал лёд, там, внизу, ты же делал это для того, чтобы заработать на дрова, гречку и кофе.
Парень, вдруг взбесившись, ударил кулаком в самую середину костра, так что искры и головёшки взорвались огненным фонтаном.
Он вскочил.
– Неправда! Я делал это без цели! Просто потому что мне нравится бегать во льду и собирать странные вещи. Только поэтому. Именно поэтому я живу здесь. И именно поэтому завтра береговые сами придут ко мне и захотят купить мои находки. Они не умеют прожигать лёд! Они пугливы, немощны и никчёмны. Не умеют ничего, кроме как выращивать гречку и собирать палые ветки в лесу. А я живу как хочу! Хочу, раскаляю камни, хочу, бегаю во льду. И никто не прикажет мне, что делать. Именно поэтому я здесь, а они там!..
Он долго ещё бушевал, выкрикивал, плевался. По венам его пробегали огненные змейки, раскалённые ногти светились.
Жар от него шёл, как от печи. Камни под ногами наливались алым.
Было страшновато от того, что он может схватить кого-то за руку или встряхнуть за плечи.
– …Свобода для меня всё. Ради неё я ушёл от них. И именно потому, что я свободен, береговые теперь приходят ко мне. Они приходят за тем, что может дать свобода, потому что без моих находок их жизнь превращается в пустыню…
Мало-помалу он успокоился, голос его звучал тише, камни под ногами остыли, перестали светиться и покрылись бурой коркой.
– Знали бы вы, как красиво выглядит океан, когда смотришь со дна на солнце!.. Лёд переливается голубым и зелёным. Трещины похожи на тончайшие белые стены. Вот где красота! Вот где жизнь!
Парень говорил негромко. Даже дрова, трескающиеся в костре, звучали громче его.
– Если глядеть оттуда, мир совсем другой. Когда ты остыл и слышишь, как за тобой зарастает тоннель во льду, понимаешь, что играешь со смертью. А что, если я не смогу снова стать достаточно горячим и растопить лёд? Это щекочет нервы. В нашем краю много огненных парней, но я самый раскалённый из всех. Я был чуть постарше вас, когда лёд стал для меня не плотнее тумана. И с тех пор… – он обвёл руками темноту вокруг себя, – всё это моё. Никто не может принести из глубин то, что приношу я.
– Почему?
– Чем глубже погружаешься, тем тяжелее плавить лёд. И ни один, даже самый юный из нас, не может добраться до тех глубин, куда могу попасть я. С возрастом огонь внутри нас угасает. Хотя я встречал людей за сорок, которые могли опуститься на вполне приличные глубины. Но, по большому счёту, достать дна под силу только молодым – тем, кому лет восемнадцать-двадцать. Двадцать пять максимум.