– Почему?
– Не знаю, так распорядилась природа.
– А что происходит с теми, в ком нет больше жара?
– Они возвращаются на берег и предпочитают не вспоминать, что жили когда-то здесь.
– И береговые их принимают?
– Почему нет? Они теперь безопасны. Никого не обожгут, не обварят. Правда, им, как и обычным береговым, приходится копать картошку, ставить плетни и ухаживать за свиньями, но у них нет выбора.
– Печальная судьба. После того как рассекал лёд и достигал дна океана, отправиться выращивать картошку.
– Судьба не самая страшная. Этих я даже в какой-то степени уважаю.
– Бывают варианты похуже? – спросила Ветка.
– Да. У нас есть целая колония тех, кто когда-то прошивал океан, будто птица воздух, а потом погас. Однако уйти на берег им не позволила гордость, и они до сих пор притворяются, что приносят нечто из океанских глубин.
– Это как?
– Сидят дома и из барахла – веток, костей, войлока – делают всякую ерунду. Люди с берега, в основной своей массе, глупые. По инерции, помня прежние дела этих ныряльщиков, они покупают их поделки. Мы молчим. Ни к чему добивать остывших. Иногда к нам подходят береговые из тех, что повнимательней, спрашивают: «Но вот эта вещь от N, она же не из океана? Она сделана тут, на поверхности?» Я обычно молчу. Незачем лишать угасших их жалкого заработка. Хотя находятся и такие, кто открыто заявляет, что N уже лет двадцать не был подо льдом. Что он предатель дела, обманщик, и даже смотреть в его сторону уже преступление перед живыми и сгинувшими ныряльщиками.
Правда, есть ещё и те, кто, потеряв жар, не захотели уходить на берег по другой причине.
Обычное человеческое тепло тоже позволяет плавить лёд. Пусть медленно, но всё же. И они плавят. Миллиметр за миллиметром, непонятно на что надеясь. За год они проходят столько, сколько я за секунду. А сколько их заболело и простудилось насмерть, пока лежало на льду! Но у них тоже случаются очень интересные находки. Тут, наверное, важно, чтобы упорство было абсолютным.
Он улыбнулся.
– Они страшно упёртые. Маньяки. Люблю их.
Парень замолчал, глядя в темноту.
– Я уже придумал, как я уйду! Когда почувствую, что огонь покидает меня, выйду на лёд и стану уходить всё глубже, глубже, глубже, до самого дна… Буду смотреть на солнце, как его лучи пронзают воду, играют в кристаллах нарождающегося льда. Буду слушать песни китов и дельфинов. Лёд хорошо проводит звуки. Мы слышим, что говорят и поют эти прекрасные звери за тысячи километров отсюда, в других океанах, наполненных водой, а не льдом. Они замечательно поют, и я рад, что их песни станут сопровождать меня в последнем путешествии.
А когда станет совсем темно, я закрою глаза и буду слушать, как рождающиеся кристаллы льда запечатывают мою могилу.
Но это будет ещё не скоро. Я обещаю вам! – весело сказал он. – У меня нет никакой охоты остывать. Я горячий. Я раскалённый. Я сам огонь!
Он вскочил на ноги и, вскинув руки над головой, закричал в темноту:
– Я – огонь!
Темнота откликнулась далёким рокотом трескающегося льда, словно столкнулись плиты, на которых лежат материки.
Костёр угасал, разгоралось небо над океаном, полыхало холодным светом звёзд. Млечный Путь, будто чей-то выдох, застыл на морозе. Падали кометы и метеоры.
На прощание ныряльщик подарил детям деревянную птицу, что влетает в грудь и парит там, делая человека счастливым.
Во время спектакля дети отпустили её, и она невидимо порхала по залу, пролетая сквозь людей. Когда последний зритель покинул зал, птица уселась на плечо Ветке и уснула.
Явления леопардов
«Дон Кихот» не самая лёгкая книга. Мыш сидел в кресле у конторки, читал первый том, временами останавливаясь и давая себе передышку. Нет, в целом ему нравилось, но язык, как ни крути, архаичный, событий немного, характеры, пусть и выписанные с любовью и на все времена, тем не менее известные и не обещающие никаких неожиданностей.
Мыш то и дело отвлекался и смотрел на часы, в которых маятник словно всё шагал и шагал куда-то и никак не мог дойти. Тускло-блестящий, сделанный из полированной бронзы кругляш был похож на полную луну, участвующую в некоем безумном действе.
Часовой механизм издавал сверчковые звуки, свет вздрагивал, в стекле часов отражался занавес и книжные полки, своей правильностью напоминающие соты, если бы только в мире существовали пчёлы, делающие прямоугольные соты.
Мыш добрался до приключений на постоялом дворе. Ему стало по-настоящему интересно, он листал страницу за страницей, но в какой-то момент мимоходом снова кинул взгляд на часы и стекло, отражающее обстановку часовой.
В стекле он увидел леопарда. Тот сидел возле книжных полок за спиной Мыша, и золочёные корешки томов эффектно гармонировали с рисунком на его шкуре.
Мыш испытал мгновенный приступ паники, обернулся, но не увидел ничего опасного – всё тот же занавес, полки, книги. Он посмотрел на стекло – оно отражало леопарда. Через фигуру хищника ходил маятник, спокойный, безучастный, готовый качаться целую вечность. Зверь неподвижно смотрел на Мыша, словно и сам был из той самой вечности, куда шёл маятник.
– Ветка, – осторожно позвал Мыш, – подойди сюда.
– Это обязательно?
Девочка пригрелась на подоконнике, смотрела на Москву-реку и поток машин, который в каком-то смысле тоже можно было назвать рекой. Созерцание этих потоков ввело её в ленивый транс, выходить из которого очень не хотелось.
– Пожалуйста, – с нажимом попросил Мыш.
Ветка вздохнула.
– Ох, Мыш, умеешь ты кайф обломать. Ну, что там ещё?
Поднырнула под занавес, встала рядом с мальчиком. Тот указал глазами в сторону часов.
Ветка вгляделась, вскрикнула «мама!», обернулась, снова посмотрела на часы и опять на книжные полки.
– Вот так сюрприз… – выдохнула, прижимая руки ко рту.
Леопард перевёл взгляд с Мыша на Ветку, словно рыбак, следящий за двумя поплавками разом.
Ветка с опаской подошла к месту, где, судя по отражению, должен был находиться зверь, прошлась взад-вперёд, даже ощупала воздух руками. Вернулась к Мышу, тронула его за плечо.
– У него шрам, – сказала, указав на хищника.
Некоторое время они молча разглядывали спутника Диониса.
– Но до чего же красив!.. – произнесла Ветка. – Если это он нас убьёт, то чёрт с ним, даже не очень жалко.
Вздрогнули, угаснув почти до полной темноты, лампочки под потолком, стекло на мгновение подёрнулось чернотой. Когда лампочки снова разгорелись в полную силу, в отражении не обнаружилось ничего необычного.
…
Через неделю, когда они бегали по Красной площади, резвились, декламировали Шекспира, Мыш неожиданно остановился и указал Ветке на витрину ГУМа. Там отражался Мавзолей, башни, зубчатые стены, многочисленные туристы. Среди людей время от времени мелькали крупные чёрно-жёлтые кошачьи фигуры.
Ветка обернулась и, как, в общем-то, и ожидала, ничего подозрительного не обнаружила. В отражении же леопарды продолжали своё неторопливое шествие по брусчатке – ленивые, грациозные, текучие, как струи воды.
Прогулка разом потеряла всякую привлекательность, и дети поспешили вернуться в ТЮЗ.
– Мы что, теперь всегда будем их видеть? – спросила Ветка.
– Возможно, – поглубже засовывая руки в карманы шкиперского пальто, ответил мальчик.
– Мышик, мы так с ума сойдём.
– Ничего. То, что нас не убивает, то нас делает сильней.
…
Примерно через месяц произошёл ещё один случай.
Ветка стояла в ванной, заканчивая мыть голову. Выключила воду, последний раз отжала тугой сноп волос, открыла глаза.
В тысячах капель, осевших на кафеле, вспыхнули искры.
Ветка вспомнила ночь, когда Мыш впервые впустил её, вымокшую под ледяным осенним дождём, в двери театра. Ноги в мокрых ботинках ломило от холода, джинсы будто лягушачья кожа обтягивали ноги. Хотелось плакать от слабости, бессилия и химического похмелья, но она сумела улыбнуться стоящему перед ней в одних трусах мальчику и произнести почти не дрожавшим голосом: «Я по объявлению». Потом, обняв колени, долго сидела под горячими и жёсткими, как прутья веника, струями и пела в забытьи:
Летели качели без пассажира,
Без постороннего усилия,
Сами по себе…
Словно заговор против смерти, которая ходила за ней последние месяцы.
…Ветка тряхнула головой, отгоняя воспоминания.
Кафель перед ней был густо усеян разнокалиберными, то крупными, как жуки, то мелкими, как песчинки, каплями.
Взгляд скользнул по ним, и она увидела, что из каждой на неё смотрят глаза леопардов. Внимательные, жёлтые, с круглым, как у человека, зрачком.
Ветка, не вытершись, выскочила в коридор.
Оперлась спиной о дверь, постояла несколько минут, пока остывающая кожа не покрылась мурашками. Приоткрыла дверь ванной, заглянула внутрь. Никого. Капли искрятся, но больше не таят в себе ничего опасного. Ветка схватила висящую на полотенцесушителе одежду и захлопнула за собой дверь. Одевалась в коридоре, в полной темноте.
Вернулась в часовую, рассказала о случившемся Мышу. Тот оторвался от «Дон Кихота», кивнул, пожал плечами.
Говорить, по сути, было не о чем.
Наркомания
– Я кое-что вспомнил, – сказал Мыш.
Встал со стула, прошёлся взад-вперёд по часовой.
Ветка, сидя на шпагате, листала ленту в «Фейсбуке».
– Что?
– Сейчас одну историю расскажу.
Ветка, не вставая со шпагата, положила голову на кулаки и уставилась на мальчика.
– Помнишь, я тебе про борсеточников рассказывал?
Ветка кивнула.
– Мы, наша «бригада», жили все вместе в одной квартире на Цветном бульваре. Квартира шестикомнатная, огромная, как супермаркет. И при этом – буквально проходной двор. Каждый день застолье, толпы народа. Песни! Кавказцы же, какое застолье без песен? Они, вообще, были неплохими парнями, эти грузины. Мне нравилось бывать на их вечеринках. Бесконечные тосты, вино рекой, красноречие, цветы, шашлыки, мамалыга, купаты, хинкали… Столы ломились. Всегда много красивых женщин.