Оказалось, что нападавшие пришли сюда тоже вполне подготовленными. У некоторых в руках появились телескопические резиновые дубинки.
Зрители зашумели, послышался детский плач, истерические женские крики. Толпа с грохотом ринулась к выходу. Вскоре в зале остались только десяток нападавших, Гном и двое детей.
Альберт, стоя за занавесом, знаками показывал Мышу и Ветке, чтобы они уходили за сцену.
– Туда! Туда! – громко шептал он.
– А ты?
– Уходите, не переживайте за меня.
Однако дети медлили, наблюдая за схваткой.
К их удивлению, Гном орудовал палкой ловко и уверенно, что хоть снимай его в азиатских боевиках. Отбивал и наносил удары, так что треск стоял. Из толпы нападавших то и дело вываливались пострадавшие – кто со ссадиной, кто с ушибом, а кто, возможно, и с переломом. И всё-таки нападавших было слишком много. Мало-помалу они оттеснили Гнома к лестнице, потом выдавили на сцену. Когда он понял, что скоро его окружат и задавят массой, то схватил детей и подтолкнул их вглубь сцены, под ветви плакучих ив. Альберт, увидев, что те, наконец, отправились в нужном направлении, спрятался в складках занавеса и удивительным образом стал почти незаметен.
Нападавшие преследовали Гнома и детей, пока не упёрлись в стену.
– Тихо! – сказал Гном детям, прислушиваясь к тому, что происходит по ту сторону стены.
Голоса нападавших доносились глухо, будто из-под воды.
– Где они?… Что за дела?… Только что же здесь были… Я ж видел… Может, тут ход какой-то есть?… Ищите…
Пришлые обыскали всё вокруг, простучали стену в поисках потайной двери.
– Как там Альберт? – прошептала Ветка Мышу. – Он-то сюда уйти не может…
Мальчик лишь пожал плечами, продолжая прислушиваться к голосам.
– Гном, а где ты научился так ловко палкой орудовать? Я смотрела и восхищалась.
– Я был мастером спорта по фехтованию в прошлой жизни.
– В какой прошлой?… А, ну да… – она оборвала вопрос, вспомнив о выхваченном из костра письме.
– Кажется, ушли, – произнёс Гном, выждав, пока затихнут голоса чужих. – Я пойду разведаю и, если всё спокойно, вернусь за вами.
Гном двинулся вперёд. Дети, проигнорировав его приказ, отправились следом.
На сцене их встретил Альберт. Лоб его украшала приличная ссадина, скула заметно припухла, так что говорил он с трудом.
– Всё нормально, – заверил их режиссёр. – Они ушли. Я проверил, в здании никого не осталось.
– Что, досталось тебе? – со скрытой заботой в голосе спросил Гном.
– Чепуха. Так, приложили пару раз. Считай, легко отделался.
– Как-то подозрительно быстро они ретировались, – заметил Гном. – Я, честно говоря, вообще не понимаю, зачем они явились.
– Я, кажется, понимаю, – сказал Альберт. – Им не нужен был весь театр, они хотели попасть на сцену. Помните, – повернулся он к детям, – того назойливого человека, который хотел участвовать в наших спектаклях? По телефону мне названивал. Я вам тогда ещё дал его послушать по громкой связи…
– Да, в чёрном пальто и шляпе с серебряным ободком, – подтвердила Ветка.
– С эспаньолкой, – добавил Мыш.
– Откуда вы знаете, как он выглядит?
– Мы в окно смотрели, когда ты с ним возле входа в театр разговаривал.
– Понятно, – кивнул Альберт. – Так вот, он был там, среди нападавших. Только держался в тени и в свару не лез. Я за ними подглядывал, завернувшись в занавес. Они возле стены походили, убедились, что в ней ни ходов, ни дверей нет, а потом этот, с эспаньолкой, скомандовал им отбой, и они ушли. Как будто выяснили всё, что хотели.
– А если не всё? Если вернутся? – спросила Ветка.
– Попробуем не допустить такого развития событий.
Альберт отошёл к небольшому столику за кулисами, выдвинул ящичек, достал свой мобильник. Включил, пролистал список последних звонков, благо, тот не был длинным. Поставил на громкую связь и нажал кнопку вызова.
– Алло, это Альберт Аркадьевич Тыжных.
– Здравствуйте, – произнёс знакомый голос.
– Виделись уже. Я собираюсь писать на вас и ваших отморозков заявление в полицию.
– В чём обвиняете?
– В нападении на театр. Я видел вас сегодня и узнал.
– Не думаю, что в этом есть смысл.
– В чём? В том, чтобы упечь вас в тюрьму? Отчего же? Мне очень нравится такая перспектива.
– Не стоит даже пытаться. Во-первых, даже если вы и сможете что-то доказать, а это будет непросто, уверяю вас, нам грозит максимум штраф. А во-вторых, я обещаю, что ни я, ни кто-либо из тех, что были со мной, у вас больше не появятся.
– Клянётесь? – несколько удивлённо спросил Альберт.
– Клянусь, клянусь, – в голосе говорящего послышалась усмешка.
– Иначе смотрите! Я этого так не оставлю… – прорычал в трубку режиссёр.
– Теперь вами займутся совсем другие… – оборвал его человек с эспаньолкой.
Из трубки послышались короткие гудки.
– Ну что, победа? А? – мрачно спросил Альберт, убирая трубку.
– Победа, как же… – проворчал Гном. – Ладно, поживём – увидим. Я к себе. Не скучайте тут.
Он открыл дверцу в дубе, подтянулся на руках и перебросил ноги внутрь.
Незваные гости – 3
В каждом театре есть занавес. Это знают все. Не все знают, что в каждом занавесе есть дырочки, сквозь которые актёры, да и режиссёры тоже, до начала спектакля смотрят на собравшуюся публику. Кого-то интересует, много ли пришло зрителей, а кто-то ещё до начала действа начинает таким образом устанавливать контакт с публикой.
Ветка любила стоять возле дырочки в занавесе и смотреть на входящих в зал. Время от времени она отрывалась от подглядывания и принималась изображать кого-нибудь из них. То показывала вальяжно идущую меж рядов гранд-даму, то пенсионерку, робко и суетливо оглядывающуюся в поисках своего ряда и каждую секунду сверяющуюся с билетом. Изображала девочек, смущённо и косолапо протискивающихся к своему месту, задевая локтями и коленками других зрителей. Представляла угловатых подростков, стесняющихся своих прыщей и при этом старающихся выглядеть взрослыми и уверенными в себе. Или старушек-театралок, ей вообще очень удавались старушки, приходящие в театр как в храм и постоянно готовые отчитать всех и всякого за отсутствие должного пиетета.
Ветка была очень пластичной, легко входила в образ, легко покидала. Мыш сидел на полу посреди сцены и наблюдал за её этюдами, то смеясь и зажимая рот ладонями, чтобы не расхохотаться, то морща нос и сообщая тем самым, что импровизация не вполне удалась. В случае последней реакции Ветка удваивала старания, и следующий образ получался не в пример лучше.
Ветка старалась, ах как она старалась для этого единственного зрителя. Едва ли не больше, чем потом для полного зала.
И вот однажды, когда Мыш сидел, опершись спиной о дуб, из которого через некоторое время должен был появиться Гном, а Ветка устраивала для мальчика своё шоу, произошло нечто странное.
Публика заполнила зал. Вслед за первым и вторым звонками с минуты на минуту должен был прозвучать третий. Ветка внезапно отшатнулась от занавеса и бледная, как сорочка покойника, замерла, глядя на Мыша.
Мальчик встал и медленно, с предчувствием чего-то очень нехорошего, подошёл к занавесу. Заглянул в дырочку, и его словно прошил разряд электрического тока.
Зал наводнили демоны из Репинского сквера. Кто-то уже уселся на свободные места, кто-то бесцельно блуждал по проходам.
Тут была и Нищета с обвисшими грудями, и Пропаганда насилия с длинным обрубком вместо носа, и Война с Наркоманией, оба с косами-крыльями, торчащими из лопаток…
– Как они будут сидеть в креслах? – сквозь накатывающий ужас подумал Мыш. – Косы же мешать будут…
Он разглядел Невежество с ослиной головой, Лженауку с двухголовой безобразной тварью на поводке. Воровство весело водило пятачком и потряхивало мешочком, наполненным монетами. Садизм устроился в первом ряду, широко расставив ноги под сутаной и весело поигрывая притороченной к поясу петлёй. Рог его сиял, глаза блестели красным.
Обычные зрители ничего не замечали, искали свои места, обмахивались программками, негромко переговаривались.
Мыш отошёл от занавеса.
– Они все пришли. Все до единого, – прошептала девочка, вцепившись в его плечо.
– И ближе всех Садизм, которому… Которому мы тогда попали по голове снежком.
– Я, – поправила его Ветка. – Это я попала. И это моя вина, что они пришли. С меня всё началось.
– Не говори ерунды, – оборвал её Мыш.
Из-за занавеса доносился привычный шум рассаживающейся по своим местам публики, в котором диссонансами выделялись звуки, издаваемые демонами, – громкий каркающий смех, бульканье, клёкот, тучное сопение, повизгивания…
– И что теперь? – Ветка посмотрела на мальчика.
– Станем играть. Как обычно. «Что бы ни случилось, спектакль будет продолжен». «Show must go on», короче.
Ветка сжала ладонь в кулак, поднесла к губам и сказала:
– Сейчас будет третий звонок…
…Играя, дети, как ни старались, не могли не обращать внимания на происходящее в зале. Ожившие статуи оказались весьма беспокойными зрителями. Когда кому-то из них надоедало пребывать в неподвижности, они поднимались с мест, прохаживались меж рядов, заинтересовавшись, останавливались возле людей, принимались беззастенчиво и брезгливо осматривать их, трогать лица, оттопыривать уши, растягивать в самых отвратительных гримасах рты, оттягивать веки. После их лап со щёк и лбов долго не сходили красные пятна.
Проституция вела себя особенно беззастенчиво. Она ощупывала мускулы на руках мужчин, трогала пресс, хватала за бёдра, будто выбирала мясо на рыночном прилавке. Обнимала без разбору мужчин и женщин, что-то шептала им в уши своими огромными жаркими губами, садилась на колени, заглядывала в глаза неподвижными зрачками, целовала, облизывала длинным, похожим на щупальце, языком, била по щекам, отталкивала и, хохоча, шла к следующей жертве.
Воровство, похрюкивая от усердия, ковырялось в карманах зрителей, доставало кошельки и бумажники, шелестело купюрами, противно чавкая, слюнявило пальцы, перетряхивало содержимое дамских сумочек, кривило недовольно лицо: «нищебродские зрители, нищебродский театр».