– Почему две болгарки? – удивился Мыш, когда она оформляла заказ.
Та повернула к нему освещённое светом монитора лицо.
– Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одного? И неужели ты думаешь, что я не буду тебе помогать?
– Хорошо, пусть будет две, – согласился Мыш.
Несколько дней до операции дети тренировались работать с инструментом – пилили металлические пруты, листы, трубы.
– В этом деле главное – себе ничего не оттяпать, – сквозь сжатые зубы говорила Ветка.
Ночью они, сменив в целях конспирации несколько машин, добрались до Болотной площади. Опустили «балаклавы», спрятали лица.
– Мне кажется, я эффектно смотрюсь в ней, – сказала Ветка.
– Камеры наблюдения оценят, не сомневайся.
Прошли к ограде сквера, перекинули верёвочную лестницу, просунули сквозь прутья стремянку и инструмент.
– Как тут пустынно ночью, – огляделся Мыш.
Дети подбежали с тыла к статуе Равнодушия, установили стремянку, вскарабкались и, усевшись на поднятых к ушам руках демона, принялись отпиливать ему голову.
Искры салютными снопами летели из-под дисков. Снег внизу покрывался чёрной окалиной и таял. Дети вгрызались в металлическую шею демона, кричали от возбуждения и сами себя не слышали за визгом пил. Металл поддавался медленно, сопротивляясь. Мускулы порока напряглись, борясь с дисками, рассекающими его плоть. На лице, висках, шее статуи вздулись и зашевелились, чуя опасность, крупные, как черви, вены. Демон пробуждался…
– А-а-а! – вопил Мыш, терзая плоть Равнодушия.
Рядом, в унисон ему, верещала Ветка.
– Идёт! Идёт! – завывал Мыш, видя, как металл поддаётся под натиском пилы.
– Вот тебе! Вот! – кричала Ветка.
Мыш пребывал в каком-то убийственном экстазе, но всё же заметил краем зрения движение чёрных фигурок.
– Охрана!
Чоповцы бежали довольно быстро, но были ещё далеко. Мыш с сожалением и отчаянием поглядел на глубокий пропил на шее демона и бросил болгарку. Та, оставшись без управления, некоторое время пометалась по гранитным плитам постамента и затихла. Ветка, сидевшая спиной к бегущим охранникам, тут же всё поняла, кинула инструмент, и, цепляясь за тело демона, соскользнула вниз. По верёвочной лестнице они перемахнули через ограду, обрезали верёвки, чтобы отсечь охрану, и побежали к забору, ограждающему ведущуюся неподалёку стройку. Пролезли в заранее присмотренную дыру, затаились среди груды плит. Прислушались, всё спокойно. Охрана то ли отстала, то ли совсем не побежала за ними.
Осторожно крадучись, Мыш и Ветка выбрались со стройки и скрылись среди тёмных домов.
В ночных дворах Замоскворечья тишина. Пахнет снегом и холодом. Дети шли, крепко-крепко держась за руки и временами вздрагивая от всё ещё блуждающего в крови адреналина.
– Явись они на пять минут позже, мы бы отпилили ему голову, – уверенно сказал Мыш. – Хотя, может, зря мы не взяли ножовки. Это же искры и визг нас выдали.
– Ножовками мы бы до утра пилили. И не факт, что отпилили. А заметить нас за это время раз десять могли, там же камеры.
Дома, храмы, стены, каждый кирпич которых был раз в двадцать старше детей, нависали над детьми, прятали в тень, укрывали.
Потом они пили кофе в круглосуточном кафе и тихо смеялись, избавляясь от напряжения этой ночи. Впрочем, никто не обратил бы на них внимания, смейся они хоть во всё горло. В кафе было пусто, бармен в наушниках смотрел кино по смартфону.
Снаружи пошёл снег. Лёг горностаевым воротником на плечи Москвы. Опушил ресницы её проводов и антенн и таял от дыхания её большого тёплого тела.
Дети вышли из кафе. Идти в ТЮЗ не хотелось, уснуть они сейчас всё равно не смогли бы.
– Ничего не вышло… – ловя снежинку на голую ладонь и наблюдая за её обрушением, сказала Ветка.
– Ну, хоть от охраны смогли сбежать…
– Говорят, на Старом Арбате несколько лет назад кто-то отпилил голову статуе актрисы возле Вахтанговского театра.
– А Русалочке в Копенгагене вообще регулярно что-нибудь отпиливают.
– Может, их просто не охраняют? В отличие от наших демонов.
– В любом случае у нас ничего не получилось.
Газета
С шумом распахнув дверь, Альберт вошёл в часовую и с порога закричал:
– Спите, террористы?
Мыш задвигался, нащупал под рукой блокнот, похоже, ночью он опять пытался что-то писать сквозь сон.
Режиссёр поднырнул под занавес.
– Подъём, «Аль-Каида!»
Дети завозились под одеялом, принялись зевать, протирать глаза.
Альберт потряс над ними газетой.
– Свежий номер «Московского комсомольца»!
– Да и пёс с ним, – буркнул Мыш.
– О нападении вандалов на памятник в Репинском сквере не хотите почитать?
Мыш резко сел, но Ветка, лежавшая с краю, опередила его и выхватила газету из рук режиссёра.
– Акт вандализма… Скульптурная группа… Один из самых одиозных памятников Москвы… – забормотала она, бегая глазами по строкам. – «Равнодушие»… Вандалы, вооружённые болгарками, пытались отпилить голову… Охрана задержала двух лиц без определённого места жительства… Ведётся следствие…
Альберт внимательно следил за их лицами.
– Бомжи тут вообще ни при чём! – порывисто высказалась Ветка.
– Да что ты! – делано изумился Альберт. – Тебе-то откуда знать?
– Зачем бомжам памятники пилить?
– На цветмет.
Ветка смутилась.
– Ну да. Возможно.
– Но ведь это ж вы, да? Ваших рук дело?
– Почему мы-то сразу? – не очень уверенно возразил Мыш, листая блокнот и стараясь не глядеть на режиссёра.
– А кому они ещё нужны, кроме вас? Вы? Признавайтесь?
Мыш шелестел страницами, Ветка отвернулась от режиссёра, посмотрела в окно.
– И что? Всё равно у нас ничего не вышло, – произнесла она нехотя.
– Ах вы дураки, дураки, – только и сказал Альберт, качая головой. – Думаете, распилите их на куски и они исчезнут?
– Конечно.
– Памятник, может, и исчезнет. Но демон-то, порок, никуда не денется. Памятник – только форма. Более или менее удачно пойманная.
– Мы думали, появление памятника – это что-то вроде их легализации в нашем мире.
Альберт поднял руки.
– Простите, я всё время забываю, с какими развитыми детьми имею дело. Конечно, появление памятника пороку означает, что теперь он в нашей жизни так же реален, как я или вы.
– А что, раньше не было, допустим, наркомании? Или торговли оружием?
– Конечно, были. Но размеры их были такими, что никому и в голову не приходило волноваться за своих детей. Они, пороки, были, как помарки на полях тетради, как случайная описка. Памятники поставили именно потому, что с некоторых пор эти демоны перестали быть опиской, случайностью, а стали знаком времени.
Альберт забрал газету из рук Ветки, поднял занавес и исчез. Дети услышали, как закипает чайник, звякает посуда.
– Кому чёрный? Кому зелёный? – раздался голос режиссёра.
– Мне чёрный, – сказал Мыш.
– Мне зе-е-елёный, – зевая, сказала Ветка.
Когда они расселись вокруг стола, Альберт, глядя в сторону, поинтересовался:
– А если бы вы попали в милицию, тьфу! полицию, всё время путаю.
– Нет, мы всё продумали…
– Так, чтобы не попасть…
– Пути отступления приглядели…
Альберт полез во внутренний карман пиджака, достал фляжечку, потряс её над чашкой, вытряхивая последние капли, раздражённо заглянул внутрь.
– Надеюсь, это было хотя бы весело…
За сценой. Синие бабочки боли
У Ветки болела голова. Болела невероятно сильно, так что девочка утром не смогла встать с постели и, прижав ладони к вискам, лежала в позе эмбриона, иногда чуть слышно постанывая.
– Это подростковое, – слабо улыбаясь, говорила она Мышу, когда боль отступала. – Сердце не успевает расти за сосудами. Ну, или сосуды не успевают за сердцем.
Мыш укрыл её одеялом под самое горло.
– Отдыхай.
– Спасибо, – ответила Ветка и закрыла глаза.
Вечер не принёс облегчения.
– Может, отменить спектакль? – спросил Мыш у Альберта, когда они стояли у подоконника и глядели на бледную Ветку.
Альберт молчал, лишь нервно перебирал пальцами скрещённых на груди рук.
Ветка, не открывая глаз, села на подоконнике и стала вслепую нашаривать тапочки.
– Актёр либо играет, либо мёртв, – сказала она.
Мыш тряхнул головой, откидывая волосы:
– Ты красивыми фразами не прикрывайся. Куда тебе играть в таком состоянии?!
– Девочка права.
Альберт кивнул и пошёл открывать двери театра.
Ветка на ощупь нашла кисть Мыша, сжала её.
– Всё будет хорошо… – сказала она. – Я сейчас соберусь, и всё будет хорошо.
Мыш с трепетом и дрожью погладил по голове. Она слепо прижалась к нему.
– Спасибо.
– За что? – спросил Мыш.
– За то, что ты у меня есть.
Устроила голову у него на груди, обняла за пояс.
Мыш подумал, что сейчас упадёт. В голове шумело, в глазах плясали конфетти.
– Ты точно сможешь играть? – не зная, что ещё сказать, спросил он севшим голосом.
– Я буду очень стараться, – шёпотом ответила Ветка и, вздохнув, добавила: – У тебя в животе урчит. Ты голодный?
– Перед спектаклем, как перед боем, нельзя есть.
– Правильно.
Мыш гладил её по волосам, и его уносило куда-то высоко, в космос, за границы Млечного Пути… Они были такие гладкие, Веткины волосы, так лежали под его рукой… Словно ладонь Мыша была создана для того, чтобы гладить по голове эту девочку.
– Когда ты так делаешь, мне становится легче, – сказала она.
– Переодеваться и на сцену, – коротко бросил Альберт, заглянув в часовую.
Перед спектаклем Мыш с ужасом представлял, что будет, если в зале снова появятся незваные гости, но, по счастью, обошлось. Мальчик тешил себя мыслью, что демонов напугала их ночная атака и теперь они не решатся явиться сюда снова.
Ветка едва могла стоять на ногах, но добросовестно отыграла свою роль.
Она добралась до костра Гнома за сценой и опустилась возле него без сил.