А двое побеждённых, и в этом тоже жестокость страны, зачем так подробно снимать, для меня, может быть, вот эти самые дорогие сцены в этой бойне. Цветы бандитам, гангстерам. А этот с трудом ведёт своего товарища, готовится к новому старту.
Милые мои японцы! Почему же вам не показывают «На всю оставшуюся жизнь», «Фантазии Фарятьева»? Да у меня не хватит страниц, чтобы назвать все наши добрые талантливые фильмы. Вы же нежные, добрые, удивительные ребята, те, которых я узнала, и которые узнали меня. У нас ведь у всех одно сердце, одно ощущение матери, сына, внука, бабушки. Спасибо вам, японцы! А особенно тем, которые были у нас в плену! А почему тем, которые были у нас в плену? Эти пожилые японцы, понимая, что мы иностранцы, неизменно задавали вопрос – мы уже даже по-японски понимали: «Вы откуда приехали?» И мы гордо говорили: «Россия! Ленинград!» И в ответ: «Карасю! Спасибо! Мы в плен были у вас! Такой коросий плен!» Потому что у них понятие плена совсем другое.
Пишу это уже в Ленинграде – прочла в «Новом мире» замечательные «записки» «Пленники Сталинграда. Записки переводчика». Оказывается, в городе Суздале, в городе русского изящества, русской невыносимой красоты, – 33 церкви – 133 купола, в Спасо-Евфимиевом монастыре поселили весь, сдавшийся в плен генералитет и высшее офицерьё. Да! Пока их везли в Суздаль… Это страшно даже подумать! 42-й год, а им в поезде чистые постели; завтраки и ужины в своё время.
* * *Город Нагоя.
Приехали в 7 часов вечера – распоряжение – из гостиницы не выходить. А гостиница-то с каким прекрасным названием «Сад принцессы». Ночью по номерам обзвон, в газетах сообщение, в три часа дня начинается антисоветская демонстрация, всему коллективу ехать в театр в 13.30. Начало спектакля в 18.00. Потом кто-то разумный решил – зачем всему коллективу, незанятые могут оставаться в номерах. Я подумала, что я буду делать «в номерах» – беседовать со своим начальством или с одним из нашей пятёрки – Трофимовым? А поеду-ка я вместе со всеми. И не пожалела об этом.
Выходим мы из «Princess Garden» через аллею роскошно одетых молодых людей в штатском, садимся в автобус, доезжаем до театра, снова аллея, «красавцы» уже с передатчиками, что-то, куда-то, кому-то сообщают, но с совершенно невозмутимыми лицами.
Сидим в театре час, другой, знаем, что в три часа начнётся. Спустились в вестибюль к главному входу, – ага! – начинается! Насколько пунктуальны: без десяти три подъезжают громадные серые бронированные автобусы, откуда-то появляются настоящие полицейские в касках, с дубинками, с какими-то щитами. Откуда-то издалека организованные вопли, нам ничего не видно за этим заслоном из серых авто-махин. Поднимаемся на лестницу в вестибюле, значит, на второй этаж театра, и только знамёна, знамёна, белое знамя, потом знамя страны восходящего солнца, – и всё это проносится на автомобилях, которых мы не видим, только знамёна и крики. Постояли, посмотрели, вроде бы кончилось, наш серый бегемот уехал за демонстрантами. Слава Богу, кончилось.
Но полицейские не расходятся.
Мы голодные: вчера нельзя было выйти в магазин, сегодня целый день нельзя, посылаем нашего милого, славного переводчика в «Супермаркет». Составляем список, кому что купить, мне молока и простокваши, как всегда, кому-то растворимого супу. Наташка Данилова: «Милый, что-нибудь, у меня голова кружится, какой-нибудь зелени, салата и немного чего-нибудь хлебного!»
Роман отправляет этого милого мальчика с напутствием «ни пуха, ни пера!»
Возвращается наш мужественный мальчик с полным пакетом «продовольствия». Как говорится, «накушались», немножечко подкрепились.
Снова слышим ор! Опять идём на лестницу – второй заход демонстрации, наш серый бегемот поперёк улицы, полчаса происходит движение новых флагов, новых криков.
Последний заход был в 17.50 за десять минут до начала спектакля.
Итак, остаются 10 минут до начала спектакля. В зрительной части зажигают полный свет. Буфетчицы раскладывают поразительной красоты коробки с конфетами, печеньем, мороженым.
Ни одного зрителя!!!
И всё же пришли! И всё же не побоялись! Их было человек сто, не больше. Играли «Холстомера». После спектакля – овации и сто букетиков невероятной красоты цветов!!!
Письма о любви
Март, 1978 г.
Сократовские диалоги. Вместо письма
– Привет!
– Привет!
– Пишет?
– Нет, а что ей писать? У неё свои дела…
– Да, но у меня и у тебя тоже дела, но мы ждём.
– Ты знаешь, раньше, когда мы писали, что мы далеко, что наши письма невпопад, – это была рисовка. А сейчас, действительно, далеко. Полное молчание.
– Да, мы даже не знаем, чем она занимается: может, снимается, может, играет, а может, – влюбилась…
– Раньше знали – страдает. Конечно, страдает, – это плохо. Но хоть какая-то информация, стабильность. Позвонишь, бывало, Ленке: «Ну, как Зэмэ? – Лежит, сломала ногу!» – Волнуешься, но всё-таки определённость.
– Может, ещё напишет. Подождём.
– Да, нет, а что писать, всё уладилось, успокоилось.
– Как думаешь, по Неве уже лёд прошёл?
– Скоро Вербное воскресенье.
Родная Зэмэшенька, нам как-то очень неспокойно. Напишите что-нибудь.
Неотправленный ответ на открытке 8 Марта!
Пишу на старых бланках, бумаги в доме нет.
Ну, вы – молодцы!
Насмешили меня!
«А может, она влюбилась?»
Во-первых, и рада бы, – да покажите в кого???
Во-вторых, влюбишься тут, когда с утра до ночи борюсь со своей красотой – ложусь спать человек-человеком, а утром просыпаюсь с перекошенной набекрень рожей, глаз заплыл и красуется трёхступенчатая опухоль на левой половине части организма под бывшим названием «лицо».
Варю дубовую кору, полоскаю без конца пасть, чтобы играть спектакли, от концертов отказываюсь.
Вероятно, сказывается 49-я весна, как это ни прискорбно.
Писем вам написала множество, как всегда, – мне ведь некому, кроме вас, рассказать обо всём, что произошло вчера, сегодня и позавчера. И вы это прекрасно знаете!
Так что всё в порядке, если не считать эту сучью половину физиономии.
Целую вас и обнимаю.
Ваша Зэмэ.
Вчера ночью написала вам предыдущий листочек, а сегодня приехали киношники из Москвы – в мае вызывают в Москву на переговоры, а если, Бог даст, всё будет хорошо, то съёмки в Москве в июле-ноябре.
Очень хороший сценарий. Одно меня в нём смущает – моя героиня такая омерзительная стерва, которой нет и не может быть никакого оправдания. Ваня уговаривает меня не отказываться. А я говорю: «Ванечка, ты пойми, после этого фильма с твоей бабушкой в Чебоксарах никто не будет здороваться, все будут возмущаться, какая у неё мерзкая дочка». Правда, сегодня утром на концерте я своим знакомым объясняла свою сложную ситуацию, одна мудрая женщина сказала: «Что? Она заведующая РОНО? А там другие и не работают. Это всё неудачники учителя, которых в своё время ненавидели дети, получив партийный билет, они обрели власть и теперь откровенно и последовательно мстят талантливым учителям».
Ну, в мае приеду – поговорим.
Лёд на Неве идёт.
Ещё раз целую и обнимаю!
Ваша Зэмэ.
11.06.1978 г.
…Конечно, прекрасный болгарин в этом виноват! Я ощутила себя женщиной, – и так стало славно и интересно жить на свете. Оказывается, я ещё кому-то нужна из этих, как я называю их, «не людей», то бишь мужчин.
Видели бы вы меня сегодня, 11июня 1978 года, – я такая красивая, даже чуть-чуть молодая, и очень загорелая!
Ну, спасибо тебе, болгарин, я ведь до тебя только хныкала, теперь я весёлая, красивая, загорелая, опять мне стали интересны и Эрмитаж, и Павловск, и город Пушкин. Даже город Пушкин! Мне даже интересно сейчас поехать к моей бывшей трагической любви, летчику-асу О.Н.
Господи! Как я его любила!!!
Это же полный анекдот моя любовь к О.Н.!
Все нормальные бабы провожают своих любовников утром. Мой Ас приезжал ко мне из города Пушкина перед полётом, – именно в пять часов утра. Я его очень любила именно за эту странную, ни на что не похожую любовь, ограниченную временем вылета, – с пяти до семи утра. А потом я его провожала.
По-дурацки провожала, – едем в машине, молчим, потом у аэропорта я выхожу из машины, обнаруживаю, – у меня ни копейки денег, – зато вся в белом платье, красивая и опять счастливая…
1981 г.*
И посреди этого, а, может быть, и потому, – не смейтесь, – ваша старуня вдруг влюбилась!
Влюбилась с первого взгляда!
Спросите в кого?
В литовского актёра Масюлиса!
Я видела его в бесконечных фашистах-гестаповцах, эсэсовцах, – и пошла на кинопробу, как настоящий советский человек, жёсткая, собранная. И вдруг навстречу мне идёт милый, улыбчивый человек.
Репетируем.
Перерыв.
Он подходит ко мне и спрашивает:
– Простите, Вы курите?
– Да.
– Большое спасибо.
Мне показалось это странным.
– А почему Вы об этом спросили?
– Да, нет, просто так, ничего.
– Ну, а всё-таки, я хочу понять.
– Я просто хотел выкурить сигарету и подумал, что Вам будет неприятно, если от меня табачный запах!
А ну-ка наши, самые удивительные актёры, кто-нибудь когда-нибудь подумал о партнёре настолько тонко и нежно, чтобы заботиться о своём запахе.
Пробы были замечательные. Так хотелось, чтобы были ещё и ещё дубли. Мы так друг друга почувствовали. И потом, уж простите свою етаруню, ничего не могу с собой поделать, я так люблю, когда мужчина выше меня, тогда я чувствую себя такой беззащитной девочкой.
Наши русские мужчины разучили нас быть женщинами.
Вот сейчас сижу, пишу вам и всё прокручиваю в башке.
А имя-то какое! Альгис!
Будто я попала в страну Грина: Альгис! Да ещё выше меня! Да ещё руки такие крепкие, удерживающие меня (на кинопробе)! Я знаю, что никогда и ничего не будет, и быть не может, – у меня же вставные челюсти. Но всё равно, я сегодня, счастливая!