А почему бы и нет?
В Париже есть ресторан «Pourquoi pas…» (кажется, так). Забыла, как пишется по-французски – «Почему бы и нет».
Так есть ведь ещё одно: «Над вымыслом слезами обольюсь».
А я над вымыслом счастьем умываюсь.
Вот и всё.
Ваша влюблённая Зэмэшка!
Сегодня встретилась с Варварой и первое, что я ей выпалила:
– Варька, я влюбилась!
– Господи, в кого?
– В Мильтиниса!
– Господь с тобой, ему же 80 лет!
А в моём положении, какая разница, в кого влюбиться, – в Мильтиниса, в Масюлиса, – в моей жизни от этого ничего не меняется.
А самое главное в жизни, – не терять чувства юмора!
Тогда будет всё в порядке!
Часть IIЧерновики
В 70-90-е годы ХХ столетия мы писали друг другу длинные письма, письма были не только средством связи, но формой творческого воплощения. Письма, предназначенные ЗэМэ, мы придумывали долго, читали друг другу вслух, переписывали по многу раз, и только поэтому у нас сохранились фрагменты черновиков. Не знаю, что мы отправили ЗэМэ, что – нет. Но мы рады, что черновики сохранились.
1973 г., октябрь
…ЗэМэ, помните, однажды Вы сказали нам, что Вам бы очень хотелось, чтобы мы что-нибудь взяли от Вас?
Мы взяли и взяли очень многое: Вашу силу и нежность, ваше умение жить, верить, надеяться, когда уже кажется, что это невозможно. Мы очень многое поняли за время общения с Вами. Мы поняли, что на земле есть Любовь, большая, чистая и светлая, даже если она не взаимная, даже если вокруг тебя ад, даже если всё оборачивается Трагедией.
Зинаида Максимовна, Вы живёте по идее Христа. В Античности главным принципом жизни была Мера. Мера во всём: в меру любить и в меру ненавидеть, в меру трудиться и в меру наслаждаться, в меру наказывать и в меру прощать. Потом пришло Христианство с идеей БЕЗ-мерной любви, с идеей ВСЕ-прощения, с надеждой на воскрешение и воскресение. Это и есть принцип Вашей жизни, это и есть Ваша сущность, это Вы сама, страстно влюблённая в жизнь, несмотря ни на что, вся, до конца отдающаяся творчеству, театру (дай Бог Вам выпустить ваши «Бабочки.»!).
Ваша одержимая любовь к Цветаевой, любовь-страсть оправдывает и Вас, и Марину. Без этого вас нет!
И пускай многие наши современники пишут, что так нельзя жить, что и для нашего века рациональная мера во всём – есть закон жизни. Но. И мы это знаем, что где-то, пускай даже далеко, в Ленинграде, есть Вы, и нам становится легче жить.
Вы есть, Вы живёте – и это главное.
Нам очень хочется, чтобы Вы были счастливы.
Поздравляем Вас с именинами[34] и желаем Вам БЕЗ-мерного тепла, понимания, счастья и силы..
1973 г., октябрь
Зэмэшенька, родная, здравствуйте!
Как же пусто без Вас в Москве. Мы по привычке садимся на 19-й автобус и едем почти через всю Москву в Марьину рощу, в гостиницу «Северная».[35]
А там – нет Вас.
Москва кружится в вихре осени – площади, улицы, базары, колокольни и купола. Звон трамваев и колоколов, шум машин и шорох листьев – всё превратилось в звенящий, шуршащий, золотой ком осенних листьев. Солнце поджигает его, и Москва вдруг загорается жарким пламенем. Самосожжение лета! Ах, как пылает Москва!
Люди спешат, торопятся, не замечают, у них свои заботы, а у нас одна – нет Вас.
1974 г.
Дорогая Зэмэшенька!
…А недавно мы смотрели потрясающий фильм – Федерико Феллини «Ночи Кабирии». Феллини – удивительный режиссёр. Так остро, просто и сложно рассказать о такой огромной человеческой любви. О разломанных чёрных цепях, о распятых иллюзиях, о кресте человеческом. Сильно и страшно…
Режиссёрски фильм сделан неожиданно – тонкость, мера и простота. Музыка завораживает, расширяет пространство фильма в вечность. Композитор Нино Рота выстраивает её по контрасту с картинкой, это не иллюстрации, а внутренне-сопряжённое единство, как контрапункт. Героиня кричит, плачет, а за кадром звучит лёгкий фокстрот, он вовлекает человека в глубоко чуждый ему, кружащийся в бесконечном танце враждебный мир.
Огромное открытие – Джульетта Мазина! К её игре даже не подберёшь эпитетов: глубина, сила, мера, страсть, эксцентрика, лиричность, эмоциональность, трагизм, клоунада – всё, и ещё чуть-чуть, что и определяет Талант. А её глаза, полные слёз и света, – это уже что-то пушкинское. Её героиня идёт по дороге, увлекаемая бродячим балаганом. Она возвращается к жизни из страшного мира, из Бездны. Актриса стоит спиной к зрителям, и мы видим, как у неё по щекам катятся слёзы. Как мы видим? Это и есть сила искусства!
Мазина очень похожа на Вас. Вы играете с той же отдачей, экспрессией и сдержанностью…
1974 г., зима
Здравствуйте, дорогая Зэмэшенька!
На этот раз письмо у нас совсем не традиционное, даже трудно определить его жанр.
Вы знаете, мы с детства мечтали о театре, вернее – о ТЕАТРЕ. Сначала просто играли, был большой чемодан, в который складывали ненужное родителям тряпьё, старые платья, шляпы, шали. Называлось всё это – «Мейерхольд», то есть ТИМ, Театр имени Мейерхольда, Театр имени Маяковского, Театр имени Меня. Ставили спектакли, которые сочиняли сами: о поэзии, о революции, о Маяковском.
…Потом мы влюбились в Ваш театр, во всех сразу. Это было в девятом классе. В то лето Вы были на гастролях в Москве.
С Ленинграда начался прошлый год. Ленинград – величественный и чужой. Ленинград ещё на Вы. Огромный, холодный город. Хочется его обнять, отдать всё тепло, согреть своим дыханием. А он сам держит нас в своих могучих ладонях: мы бежим по Фонтанке, падает снег. Город одевается во всё белое, затихает, зажигаются фонари. Однажды мы попадаем в запретную часть БДТ. Театр – корабль. Внутри всё тихо и бело, в тишину струятся белые лестницы, белые двери грим-уборных, на них – медные таблички. Зеркала, они бережно хранят лики давно прошедшего.
Всё это театр. Но получился-то он у нас слишком идеальным. И ведь странно не то, что театр в действительности не из снега и ветра. А то, что театр по природе своей двулик, театр – чудовище, ломающее и корёжащее людей. Но не только людей, но, наверное, саму сущность искусства. Ведь любое произведение искусства – это поступок его создателя. Спектакль всегда рассказ о том, как его ставили. А что доброго может быть в спектакле, который состоит сплошь из актёрских самолюбий, склок и борьбы за роли. И борьбы этой театру не избежать, просто по-человечески, когда есть тридцать три нарцисса, главреж, а во главе всего – план и администрация.
Бог и царь театра – личность, личность-диктатор, со свойственными ей эгоизмом и самолюбованием, позволяющими порвать со всеми мирскими условностями. А иначе, где взять силы выйти на сцену, как на лобное место, исповедуясь перед всем честным народом. В этом какая-то непомерная гордыня, что-то сверхчеловеческое, презрение ко всему миру…
Зэмэшенька, родная, вот видите, письмо получается какое-то сумбурное, но постарайтесь понять нас, и, если можете, ответить. Нам очень важно понять всё это, найти гармоничное единство и оправдание противоречий.
Вы актриса милостью Божьей, от этого все Ваши горести и счастье, и это Вы знаете лучше других. Ваше поколение шло в театр, как в бой, для Вас театр – подвиг самосожжения. Сейчас для большинства – ступенька к славе, возможность острых ощущений без хлопотных затрат души. Поэтому мы пишем именно вам. И мы будем очень рады, если мы окажемся неправы.
1974 г., август
Зэмэшенька, сегодня 31[36] августа.
Нам хочется говорить c Вами, слушать Вас. Но так как это невозможно, то мы проводим этот день с Москвой. Сегодня мы встречаемся с ней, а Леник ещё и прощается, ей второго – на картошку.[37] Мы внимательно и нежно вглядываемся в улицы и в лица Москвы, как вглядываешься в лицо любимого человека, которого давно не видел.
Какая сегодня Москва? Такая же, как всегда: пёстрая, шумная и немного нелепая. Сегодня в Москве солнечно и сухо, мостовые шуршат шинами и листьями, а в лучах солнца летают пыль и мошкара.
31 августа. Поэтому с утра мы едем в Новодевичий. Тихие старушки сидят у входа в Собор иконы Смоленской Божией Матери, шепчутся об антихристе и здешнем священнике. В митрополичьих палатах открыты окна, занавески совсем не колышутся, на подоконниках стоит красная герань в горшках, а рядом сидит сиамский кот и хищно смотрит на туристов. В субботу их всегда много. Не знаем, кого ищет кот, но мы ищем Вас.
Мы входим в собор, зажигаем свечку у иконы Спаса. В окно врывается луч солнца и зажигает ещё тысячу таких же огоньков: вспыхивают поблёкшие глаза старух, оклады икон, свечи, и, кажется, что кто-то разбросал в церкви горящие шарики рябины[38].
На могиле Чехова тоже лежала гроздь рябины. И мы знаем, что это – от Вас. Мы знаем, что Вас нет в Москве, но никто не мешает нам придумывать.
И мы думаем о Вас, о Цветаевой, о стихах и о том, что Москва пахнет рябиной. Хотя каких только запахов нет в Москве: лошадьми и овощами пахнет Цветной бульвар, старыми переплётами и пылью кулис проезд Художественного театра, ароматами пирожных нежно обволакивает Столешников переулок, запах чая и кофе хозяин на Кировской, Солянка пахнет пирожками с грибами, Бульварное кольцо – осенними листьями.
А сколько сейчас красивых людей в Москве, пахнущих морем и солнцем. Сколько встреч! У кафе огромные очереди, стоят стройот-рядники[39], блестя улыбками и значками. Ждут, не дождутся, когда потратят свои «миллионы». Тогда сразу станет легче.
На двери «Пушкинской лавки»[40]