18.02.1975 г.
Мяу! Мяу! И ещё раз, Мяу! Вы будете смеяться, но я уже соскучилась без вас, девчухи мои.
Сегодня после репетиции ехала домой на такси, – поскольку получила зарплату, – смотрела на свой город в удивительном освещении, – солнца, вроде бы и нет, а отсветы его делают Неву розовой, каким-то странным розовым цветом сверкают шпиль, и стены Петропавловской крепости. Дома голубые, розовые, песочно-светящиеся.
Смотрела и жалела, что вижу всё это одна, без вас.
Уж если я, старожилка, была потрясена, – что было бы с вами!?
Купила у какой-то старухи ветки берёзы с почками, – много, много, – и теперь на берёзовом пне сверху в глиняном горшке свисают вниз эти почки. Очень красиво!
Купила на базаре ещё овса и душистого горошка, – завтра посажу. Будем ждать новых ботанических радостей.
Начали репетировать новую пьесу, – интересно. Директору театра позвонили из обкома – вызывают меня и Басю[1] 15-го числа на Ленфильм, ещё раз будет просмотр «Дня приёма…»[2], – хочут, наверное, услышать голоса виновников «торжества». Даже репетиции ради этого мероприятия заканчивают на час раньше. Поедем! Фраки наденем!
И выскажем!
Это явное продолжение известной вам компании. Ваша замечательная ручка не пишет на этом глянце. Целую вас, мои девчухи, держите за меня и за Басю 15-го в 15 часов кулаки, фиги, скрещенные пальцы. Что угодно! Потом напишу, ваша беспартийная большевичка.
Троекратное дружное – Мяу! Восторженное и счастливое!
Мы рады и нам опять хорошо: мы получили Ваше письмо. Оно было такое Ленинградское! Мы читаем его с начала до конца и с конца до начала, с середины до конца и с конца до середины, слева направо и справа налево, смотрим на свет и опять читаем, ещё немножко, и мы будем держать ваше письмо над свечой – авось какие-нибудь новые буковки появятся.
А 15-го именно в 15 часов мы, конечно, держали фиги за Вас с Басей. Хотя письмо было отправлено восемнадцатого, сработала интуиция (мы почувствовали, что сегодня держать фиги – совсем не лишнее). И теперь мы очень «хочем» знать, чем же закончился Ваш визит в столь «достопочтимое» собрание и помогли ли вам «фраки и фиги в карманах»?
В Москве сейчас много и шумно говорят о Ваших «Мешках»[3]…
Вы знаете, ЗэМэ, каждый раз, когда мы возвращаемся из Ленинграда, нам невыносимо тяжко втягиваться в нашу обыденную университетскую жизнь – мы перерастаем нашу Alma Mater. Происходит переоценка ценностей. Всё, что мы делали до Питера, нам кажется таким детским и никчёмным! Появляется иная мера, иные ценности.
Ленинград рождает чувство ответственности, и нам стыдно – стыдно писать никому не нужные курсовые работы, заниматься жанрами, хронотопами и журналистикой XIX века перед вашим «кровью деланным» Искусством, большим настоящим Искусством… Тут не может быть полумер, тут говорят «во весь голос», на пределе и иначе не могут.
Как заставить себя заниматься «изящной словесностью», когда понятно главное, что за всё надо не только платить (истина с бородой), но и бороться, бороться не за жизнь, а жизнью, до конца… кровью, без компромиссов…
ЗэМэ, ваше письмо, такое светлое, с берёзовыми почками, с вашей борьбой за то, что Вы делаете, для нас радость и опора!
Зэмэша, давно, давно мы Вам писали, что Вы – большая Актриса. И в этом ваше счастье, и ваша трагедия.
Скоро весна, пронзительная, с ветром и таяньем снега, потом лето. Летом Аня и Наташа уедут на целый год за Океан[4], Лена одна останется в Москве…
Но пока мы вместе.
Зэмэшенька, вот Вы пишете, что мы будем смеяться, – какое там! Мы кланяемся Вам и вашему Великому городу вместе с нашей сумасшедшей Москвой.
Спасибо Вам за силу и за смелость.
Зэмэша, а вот Вы смеяться будете точно: сказать Вам честно, что мы хотели выразить в этом лирико-эпическом письме? – Мы просто хотели поздравить Вас с весной, с 8-м Марта, с грядущим. И пожелать Вам быть такой, какой Вы хотите быть.
Мы принимаем Вас любой!
25.05.1975 г.
Зэмэшенька, если бы Вы были сейчас в Москве, мы поздравили бы Вас с первым весенним дождём, бурным и радостным; мы бы бродили с Вами в тополином снегу по московским бульварам с удивительными названиями, а на Цветном бульваре мы подарили бы Вам все цветы, что преподнесли мне и Наташе на защите. Да-да, мы защитили дипломы и спешим похвастаться.
Сейчас на душе радостно и немножко пусто, как бывает, когда уходит человек. или сделано дело, долгое время занимавшее всё внимание и отбирающее все силы.
Пять лет в университете прошли невыносимо быстро и скоро превратятся в воспоминание. Впереди у нас далеко не метафорический океан, дальние берега, неизвестность и прощанье с близкими.
Мы уезжаем на Кубу где-то в конце августа или в начале сентября (если не случится ничего неожиданного). А перед отъездом нам очень хотелось бы увидеть Вас. И не только для того, чтобы просто попрощаться. Хотя и для этого тоже: мало ли что может случиться за год в океане – тут можно ненароком оказаться в брюхе акулы или в пасти крокодила…
Лена даже сочинила об этом весёлую песенку, и всё время распевает её нам на дорожку:
А на Кубе водятся гориллы
и большие, злые крокодилы.
Там акулы жуткие живут,
они Гошу с Кошею сожрут.
Лена остаётся в Москве одна (уезжают всё-таки двое), и ей, конечно, тяжелее всех. Наверное, поэтому и сбивается весёлая мелодия на грустные ноты.
Но страх перед гориллами и крокодилами и боязнь Вас больше никогда не увидеть – это всё, конечно, прощальные шутки. А главное, ЗэМэ, – это то, что общение с Вами для нас – это всегда проверка нашей собственной искренности и правдивости, это нравственный заряд для будущих дел и свершений; после общения с Вами стыдно жить не так, как Вы, не в полную силу, накапливая и не отдавая.
Но на расстоянии ниточка нашего диалога становится еле заметной и превращается в наш нескончаемый монолог. И порой нам даже страшно представить, насколько невпопад, незачем и ни к чему оказываются для Вас наши письма. Вы не пишете, и мы даже не знаем, здоровы ли Вы сейчас, как дела в театре, здоров ли Ваня[5] и как он служит.
ЗэМэ, напишите нам, пожалуйста, где Вы будете летом, будут ли у Вас гастроли, съёмки, когда и где? Будете ли Вы в Москве?
В июне и в августе мы и Москва к Вашим услугам. А в июле мы собираемся на Север в экспедицию, а в первых числах августа – в Прибалтику.
Может быть, где-нибудь наши с Вами пути и пересекутся.
Зэмэшенька, совсем неожиданно нам удалось достать пластинку Meister Singer. В этой музыке есть что-то неуловимое от Вашей Эржи.[6] И мы будем рады, если эта пластинка доставит Вам хоть немного радости.
P.S. Помните, что Таруса ждёт Вас.
17.06.1975 г.
Здравствуйте, родные мои девчухи!
Хоть две из вас и дипломированные, но все трое очень глупые.
«Невпопад, незачем, и ни к чему» ваши письма! Дурёхи, набитые разнообразными и всесторонними знаниями. Да знали бы вы, сколько радости и желания снова жить и работать так, чтобы хотя бы, оправдать всё то, что вы обо мне думаете, приносят мне ваши письма. <…>
У меня всё в порядке.
За Эржи получила премию «За лучшую роль года».
Ваня прислал ко дню рождения поздравительную телеграмму: «Поздравляю Лучшую артистку года. Народная не за горами».
Сын юморист, как же и не мама!
Театр уехал на гастроли. Не взяли только двух актрис – меня и Наташу Тенякову. Хохлам такие не нужны. Ну, у них же там, в Киеве, своё государство и свои потребности. «Кошки-мышки» им оказались не нужны, «Три мешка» – тем более, а «Мольер» – Какой Мольер? – Булгаковский? – нет, не надо. А что надо? – «Беспокойная старость». Ну, и глядите свою «Беспокойную старость». Мы недолго вместе огорчались, – Наташа поехала с дочкой на дачу, а меня выручил кинематограф. Снимаюсь в трёх фильмах, осенью начну четвёртый.
Очень интересно. Полна энергии, настроение прекрасное, что означает, рабочее. А что нашему брату актёру ещё нужно для полного счастья, – больше ничего.
Такой лист бумаги оказался единственным, дописываю на другом, боясь начать переписывать и вообще не отправить письмо, так что, извините.
(продолжение на листочке из школьной тетради в линеечку)
О фильме Авербаха «Чужие письма» я вам рассказывала. Сценарий жутковатый, – так всё на всё похоже. Все на каждом шагу своей жизни «читают чужие письма», лезут в душу, не дают жить рядом живущим, сохраняя при том полное сознание своей правоты, доброты и справедливости. Часть фильма уже снята, Авербах сказал мне, что фильм получается ещё страшнее, чем сценарий. Где-то в июле поедем в экспедицию в Калугу.
Приезжала в Ленинград Кира Муратова. Слава Богу, пробила свой сценарий по «Княжне Мэри», начала снимать, так что в августе я поеду к ней в Кисловодск на съёмки.
На балконе у меня красотища неописуемая. Кроме разных любимых вьющихся дураков, расцвели, представьте себе, помидоры. И, правда, четыре куста, скоро буду собирать собственный урожай.
Относительно вашего отъезда, – не грустите. Ведь это же здорово интересно! Будете писать мне и Лене письма. Уж туда я буду отвечать вам часто. А Лене – тоже, в связи с тем, что она остаётся здесь кустарём-одиночкой.
А сколько новых впечатлений вас ждёт! Я вам даже завидую. Вернётесь, соберёмся все вместе, вот тогда уж вы, действительно, не дадите мне сказать ни слова, а я вас буду тихо слушать, как маленькая.
Похоже на то, что у меня с 20 июня по 5 июля перерыв в съёмках. Думаю, поеду в Одессу, – немножко поплескаться в море, – а то, похоже, просижу всё лето в наших дождях.