После болезни она потеряла ощущение вкуса и запаха.
ЗэМэ: «Теперь я только спрашиваю у Лены[53]: Солёное? Кислое?»
Мне все говорят: «Как же, Вы не чувствуете запахов!» – «Ну, так я и дерьмо не чувствую. Только вот жалко – цветы. – Пауза, она словно старается обнять все цветы, стоящие в комнате. – Но цветы я всегда чувствую».
Наташа, успокаивая меня на улице: «Слава Богу, что она ещё видит».
А вот как этот день описывает Наташа К. (Наталья Кожанова).
14 июля 1974 г.
Будильник звонит в 4.30. Надо в 6.20 на вокзал встречать своих болгар. Наскоро собираемся. Золотая Аняша! Она мне готовила все завтраки, за исключением тех, которые готовила Зэмэша. Надеваем всё теплое. Утро прямо-таки туманное и седое. Ни одного человека на улице, ни одной машины. Воскресенье. То ли мы дремлем, то ли город… По наивности мы собирались ехать на троллейбусе. К счастью, попалась попутка на тот же вокзал. Дядька оказался неплохой. Хоть рубль и взял, но в дороге был очень внимателен, ехал медленно, показывая город, и любил Ленинград вместе с нами. Тихо. Нам, как всегда, ужасно повезло. Никто не видит город в этот час. Он полон чьих-то ожиданий и обрывков снов. Я таращу глаза, мне до странности хорошо и слегка хочется спать. Улицы пусты, как сцена в закрытом театре, где сложены декорации и реквизит, а труппа ушла в «пассивный период». Бери, что хочешь, и играй любую пьесу. А город ждёт. Вот сейчас откроется дверь этого дома, и из него выйдет Т.В.[54] Ей 25. Или нет, пусть только 16. Она выйдет, посмотрит в сторону солнца и улыбнётся, как на своей школьной фотографии, чуть-чуть загадочной улыбкой Моны Лизы, улыбкой, как будто предназначенной кому-то и в то же время – никому. Вот она видит нашу машину и мои выпученные глаза. Она смеётся, машет нам вслед рукой и перебегает дорогу. Т.В., так рано, куда Вы? А здесь просыпается Зэмэша. Тихонько выскальзывает из-под одеяла, поглядывая на спящего Серёжу. Распахивает балконную дверь, на секунду застывает на пороге, мятая утренним сном, в длинной ночной рубашке до пят и босиком. Потом быстрым лёгким движением наклоняется к цветам. Что-то поправляет, разглаживает и ласково шепчет им. А Гога спит ещё, добродушно посапывая и похрюкивая во сне.
Вот и Невский. Здесь, может быть, недавно проходил Пушкин, возвращаясь с ночной пирушки, а может быть… Но мы уже почти приехали, и тут везде снуёт народ совсем не XIX века.
Встретили болгар, словаков и югославов, проводили до студенческого городка, подхватили мальчика Жору, сказав, что едем доставать билеты, и наши потопали в Эрмитаж. У нас же были несколько иные планы. Сначала мы заскочили на цветочный базар у «Парка Победы» и купили там огромный букет ромашек. Потом предупредили Жору, что перед железнодорожными кассами мы должны забежать в БДТ. Жора подчинился нам как неизбежности, впрочем, он и вообще был хороший парень. У Зэмэши сегодня дневной спектакль. К сожалению, опять «Валентин и Валентина». Мы храбро входим в проходную, и здесь нас, конечно, останавливают. Пройти – не пускают, и сами передать не хотят, мол, нельзя отлучаться. Мы стоим в растерянности. На счастье (нам, как всегда, везёт) выходит наша милая старушка-гардеробщица. Она видит, как мы топчемся с цветами, и ей любопытно – Кому это? Мы от радости чуть ли не кидаемся ей на шею и сразу всё объясняем. Она берётся отнести цветы, заявляя нам гордо, что, конечно же, конечно, она знает ЗэМэ Шарко. Дело сделано. Мы возвращаемся к Жоре и вместе с ним идём в кассы «Интуриста». А они сегодня не работают. Приходите завтра. Мы садимся на скамейку под деревьями напротив Исаакиевского собора. Сидим и тихо млеем, обдуваемые всеми ветрами. А ветра – ого-го! Сидеть можно только на солнышке. Мы на нём и расположились. Лениво разглядываем Исаакий и находим, что он не русский, не православный и не религиозный. Ничего святого! Смесь светского дворца с римским Колизеем. Лениво расспрашиваем Жору о Молдавии и молдавских болгарах. Интересно, что все там с рождения пьют вино, а чай вообще не употребляют. Подогрел мальчик вино вместо чая и пошёл в школу. Потом Жора уходит, и мне ужасно хочется спать. Прикладываюсь к мягкому Нюшиному плечу, закрываю глаза и блаженствую. В голове светло, ласково и легко, то ли от солнца и ветра, то ли просто так. Потом мы кормим воробьёв печеньем. Они залезают к нам даже под ноги. Я стараюсь не шевелиться, чтобы не спугнуть. Нюша делает неосторожное движение, и они тучей взлетают над нами. Снова закрываю глаза. Солнце лезет ко мне сквозь ресницы. Я улыбаюсь ему про себя и начинаю задрёмывать. Удивительно хорошо. Но Нюша безжалостно поднимает меня, говоря, что опоздаем к концу Зэмэшиного спектакля. А мне не нужно ни Зэмэши, ни спектакля, только бы спать вот так на солнышке. Волочусь за ней по Невскому, ворчу и причитаю. Жарко. Ну, вот мы уже и у театра. Народ валит нам навстречу – кончился спектакль. Мы стоим у парапета Фонтанки, напротив проходной, и ждём. Глядя на выходящих из театра людей, я начинаю вновь осознавать, что ЗэМэ – не просто Земешенька, Гуленька, родненькая, но она, прежде всего, – актриса БДТ. Что это она только что ходила по сцене, играла и кланялась, и все эти люди, не отрываясь, смотрели на неё. Меня охватывает знакомая дрожь. Гляжу на Аняшу – та уже давно дошла до кондиции.
Вот и зрители разошлись. Стали выходить актёры. Почему-то выехал Капа[55] на своей машине. У него ведь нет роли в этом спектакле. Потом, по-моему, Кузнецов, а за ним молодёжь. Ушла Ковель, а Зэмэши нет. Я уже не нервничаю, а просто пекусь на солнце. Жарко. Состояние сонно-расслабленное. Начинаю тихо маразмировать. Высвеченная солнцем, сверкает Фонтанка. По ней мчатся моторные лодки и белые катера, красиво вспенивая воду. За ними проплывают редкие жёлтые листья, а у самого гранита покачивается на волнах зелёная бутылка, упорно не желающая никуда плыть. Вот парень катает девушку на лодке, сидит, свесив ноги в воду, и загорает. Нюша ничего этого не видит, её глаза прилипли к двери проходной. Я смотрю вдаль Фонтанки, туда, где солнце и где прохладно и свежо синеют купола Троицкого собора. Я плавлюсь от жары и начинаю мечтать вслух. Мне кажется, что от синих куполов, вдоль Фонтанки сейчас пойдёт к нам мой милый белый слон. «Что, если можно… Вот забавно…» (Граф Нулин в этот приезд стал моим лейтмотивом). Идёт Т.В., вот она поравнялась с нами, и – я бросаюсь в Фонтанку. Нюша ныряет за мной. Зэмэша в ужасе застывает на мосту, простирая к нам руки. Добровольцы из народа кидаются спасать нас. Визг женщин, свистки милиции. Т.В., проходя, медленно поворачивает голову, скользит взглядом по воде, где мы пускаем пузыри, и гордо шествует мимо. Лоб мой раскаляется. Маразм крепчает. Дабы спасти себя и друга от окончательного разложения, я предлагаю перейти в тень, под стену театра. Люди, выходящие из проходной, отражаются в окнах соседнего дома. Я, подслеповато щурясь, в каждом узнаю Зэмэшу. Поэтому, когда действительно выходит она, Нюша мне не верит. Я чувствую. Но тут из-за угла появляется сама Зэмэша, и мы сразу же попадаем в её обнимающие руки, как птенцы под крылья – один под одно, другой под другое.
– Девочки! Наконец-то приехали!
– Зэмэшенька! Мы Вас ждём-ждём, ждём-ждём, а Вы всё не выходите.
– А я и вообще случайно вышла. Мы сидим там спокойно, ждём четырёх часов, когда нам надо будет на репетицию в театр Ленсовета идти. А тут вышла посмотреть девчонок[56]. Они должны у меня вещи забрать. Театр на ремонт закрывается, и такое объявление вывесили: «На время пассивного периода просим актёров убрать вещи из грим-уборных». Придумают тоже – «пассивный период»!
Зэмэша уходит за вещами. Скоро приходят девочки. Она им отдаёт «реквизит» и прогоняет: «Идите. Меня вот девочки проводят». Идём.
– Девчушки мои, как же я рада вас видеть! Я всё время ждала, ну, когда же вы приедете? Я всё время спрашивала у Лены, когда же они приедут? Не может быть, чтобы они не приехали летом. Если бы вы знали, как я счастлива, что вы приехали.
– Нет, если бы вы знали, как мы счастливы, что Вас встретили!
– Значит, сегодня вечером вы у нас?
– Да. Мы обещали сводить наших болгар в БДТ. Куда же ещё мы можем повести их в нашем Ленинграде?!
– Нет, я имела в виду – у нас дома…
– Нет, Зэмэшенька, только завтра.
Проводили её до театра Ленсовета. Там она репетирует спектакль для телевидения.
Попрощались и побрели куда-нибудь. На углу Владимирского зашли в кафе. Купили два кофе, по слоёному пирожку с мясом и один на двоих с брынзой – на пробу. Очень вкусно. Потом сели на лавку в зелёном закоулочке скверика у памятника Екатерине II. Здесь листья уютно переплетались с солнечными лучами, мне лезло на ум что-то хорошее. Но говорили мы с Кошей о чепухе, о пустяковых мероприятиях. Они неэстетичны. Поэтому потомство о них ничего не узнает.
…………………….
(продолжение, Аня С.)
Мы пришли к ЗэМэ пятнадцатого вечером. Улица – вся в зелени, квартира – вся в цветах. Мы вприпрыжку бежали по улице, шёл дождь. Мы купались в дожде и листьях. Искали её дом и квартиру. Наташка сделала свистульку из акации и то свистела, то кричала петухом, то жалобно скулила, пугая одиноких прохожих.
– Вот и живёте Вы, как Сольвейг, одна в лесу. – Зэмэшка засмеялась.
Пришли мы к ЗэМэ насквозь промокшие. Нас ждали и, как видно, уже давно. Окружили заботой: переодели, обогрели, накормили.
Зэмэшка немного выпила до нас и сейчас была размякшая и ласковая. Поила нас водкой (от простуды), кормила варёной картошкой и малосольными огурцами, которые засолила специально для нас. Правда, больше о нашем пропитании заботились Лена и Оля, а ЗэМэ терпеливо ждала, пока мы ели. Ей надо было говорить с нами, чтобы мы слушали и запоминали. Но всё же она подсовывала нам лучшие кусочки картошки, самые красивые на вид огурцы и какую-то вкусную колбасу. Потом мы ушли на кухню «слушать рассказы о былом», девчонки остались в комнате, смотрели по телевизору «Душечку».