«Левша» оказался очень милым, студийным, смешным спектаклем, и с прекрасным текстом. Мы с Ленкой смеялись. Нюша дулась и не смотрела на сцену. Спектакль же подобен серии студийных этюдов. Одни из них более удачны, другие – менее, но почти все актёры молоды, и это заражает.
На аплодисменты вышел Владимиров (премьера) и покорил нас. Он скромно поклонился, представил авторов пьесы, «скромного человека, который учил всех петь», и пожал всем актёрам руки (дамам поцеловал). Потом вывел одного актера, который бесцветно сыграл большую роль, подошёл с ним к рампе и сказал: «Вы знаете, что в городе грипп. Этот молодой актёр спас сегодня спектакль, войдя в него с одной репетиции». Он первый ушёл, за ним актёры. Когда же стали расходиться зрители, оркестр начал играть мелодии из спектакля и так до тех пор, пока последний человек не покинул зал.
Чем отличается этот театр от БДТ по отношению к зрителю? – Доброжелательностью. И доверием к молодёжи. Владимиров сумел уберечь себя от академичности. В БДТ ведь зрителей за людей не считают, особенно тех, у которых нет блата в театре. Администрация почитает великой милостью со своей стороны пускать зрителей в театр. Встать в проходе даже на третьем ярусе – боже упаси! Целый скандал! Поставить лишние десять стульев в зале малой сцены – ни за что! Пусть лучше люди сутками торчат у кассы. Студенты театру не нужны. Билеты выдаются администратором только по командировкам. В театре Ленсовета – сначала по студенческим билетам, а потом уже по командировкам.
Аня С.
На следующий день утром пошли в Русский музей. Устали, зашли пообедать в «Садко». Был сырой ленинградский вечер, мы сидели за столом, устало смотрели друг на друга и ждали жареную телятину. Вокруг сновали молоденькие официантки – длинноногие, в мини-юбках, рыжие все, как на подбор, и все на одно лицо. Телятину не несли. Мы затосковали.
– А что, собственно, произошло? Ну, нас вчера не подождали. Но мало ли что могло случиться. К тому же она совсем была не обязана нас ждать. Мы просто идиоты, кого мы любим: её или себя рядом с ней?
– Её мы любим, её!
– Нет, мы больше любим себя.
– Мы должны её сегодня увидеть. Кажется, у неё сегодня концерт в шесть часов. Где?
– Неизвестно, вроде у стоянки такси, где мы вчера садились.
– Найдём.
– Мы любим её. Надоело быть в оппозиции. Выпьем за неё, за её счастье. – И мы чокнулись клюквенным морсом.
Телятину всё не несли, время приближалось к шести. Мы начинали злиться. Пробило шесть. Наш благой порыв сдулся, как воздушный шар.
– Теперь уж мы её точно не найдём.
– Да, но можно подойти к концу концерта, к восьми часам.
– Абсурд: мы не знаем, какой концерт, где, мы не знаем даже, в каком конце Ленинграда находится этот зал.
Нам принесли телятину, было уже полседьмого. Поздно. За неимением пищи духовной мы с наслаждением начали пожирать телятину. Вкусно. Потом пошли на «Левшу» в Ленсовет. И тут мы всё вспомнили: вот Владимирский проспект, вот перекрёсток, здесь вчера сбила машина человека. Вот этот водочный магазин, а вот та церковь, с синими куполами, вот в этом переулке мы вчера садились на такси, значит, напротив дом, в котором у ЗэМэ сейчас концерт. Но уже поздно, идти бессмысленно, и мы идём на «Левшу». К ЗэМэ заедем завтра, у неё завтра – выходной. На самом деле выходной был у нас.
Лена Л.
Сегодня в БДТ «Мещане». Мы этот спектакль смотрели сто раз.
Значит, у нас выходной.
Решив, что у ЗэМэ тоже день свободный, мы всё-таки прорвали дружные ряды изгнанных и двинулись нестройным строем на Новороссийскую улицу.
Звоним. тишина, ещё раз – опять тихо. Чувство подсказывало, что она дома, но интеллигентность проклятая победила.
Написали «чёртову грамоту», воткнули в дверь, походили вокруг дома и разбежались. Наташка – к родственникам, мы – гулять по Питеру.
Нева, лёд идёт, шелестит, позвякивает, поёт. Солнце! Мы шли от Литейного до Университета, решая вечные вопросы и не находя на них ответов.
В 19.00 – опять мы все вместе на Новороссийской. В двери записка. ЗэМэ, наконец, написала нам письмо, и мы, к счастью, узнали, что она, оказывается, ещё и писать умеет: «Какие вы все глупые, несмотря на почти что высшее образование. Концерт. Ключ. Деньги. Картошка.»
Но нас уже не проведёшь. И, хотя в сердцах мы ликовали, лица у нас были каменные – ну и что, ну, посмотрим, как она выкрутится.
Она не выкручивалась. Мы кормились, и она говорила.
В отличие от первого того дня, когда мы только встретились, говорила она, мы молчали и очень смешно за ней ухаживали.
Мы соглашались на «европейский уровень».
В полночь ушли. А перед этим посмотрели зачем-то спектакль по ТВ «Мастерица варить кашу».
Аня С.
Полчаса простояли у закрытой двери, ясно улавливая звуки за дверью, мы были твёрдо уверены, что она дома, но не хочет открывать. Оставили записку, шутливо-сумбурную и обиженную. В семь часов получили ответ – какие мы все глупые, несмотря на почти высшее образование. У неё сегодня два концерта, последний в шесть часов, значит, дома будет около восьми.
– Если есть деньги, купите хлеб, картошку… Ждите… Ключ в 37-й квартире.
Мы с восторгом ринулись исполнять все поручения. Все обиды были забыты. К восьми часам хлеб был куплен, картошка начищена. Пришла ЗэМэ, на нас посыпался град незаслуженных упрёков: почему мы не дозвонились сегодня с утра? Она была дома. Мы должны были знать, что она никому не открывает.
– Как это мы могли потеряться в Пушкине? Они нас ждали. Даже спрашивала у вахтёра в Лицее, кончилась ли экскурсия и все ли ушли? Он сказал, что – все. Розенталь предположил, что мы ушли с ребятами из университета, которых встретили сегодня днём. Остальные согласились, и все уехали.
Потом мы ужинали, разговаривали, смотрели фильм «Мастерица варить кашу» с ЗэМэ и Басей[69]. Смеялись.
– Это ужасный фильм, – говорила ЗэМэ, – я не рисуюсь. Это действительно очень плохо. Мы попросили ребят на телевидении поставить что-нибудь хорошее по первой программе, чтобы никто не увидел этот кошмар. Что у нас по первой программе?
– Фигурное катание.
– Вот из-за вас пропущу.
– Ничего-ничего, ЗэМэ, его ещё будут повторять. Утром посмотрите.
– Кошмарный фильм. Мы летом снимались, слава Богу, Гога не видел, а то нас всех уволили бы из театра.
Потом смотрели на ЗэМэ на экране и на ЗэМэ в жизни. Потом интеллигентно беседовали об ощущении актёра, смотрящего на себя самого.
– Чувствуешь разное. Иногда смотришь на себя, как на другого человека, если фильм плохой, стыдно, хочется переиграть по-новому. Всегда проигрываешь фильм заново. Если фильм удался, всё вновь переживаешь. Я не могу с кем-то смотреть «Долгие проводы», я всегда плачу.
Расстались «по-английски», около полуночи.
Наташа К.
Из общежития поехали к ЗэМэ. Позвонили – никто не открывает. Прислушались – дома. Загрустили и написали глупую, смешную записку. Посидели, посмеялись, потом разъехались. Я, заглянув к Любушке по соседству, отправилась в центр. Впервые за пять дней в Ленинграде появилось солнце. Оно купалось в Фонтанке между льдинами, и все дома покачивались в воде, ясные, разноцветные. В булочной возле улицы Росси я купила 100 граммов косхалвы, шла и жевала, отламывая маленькие вязкие кусочки, совсем как прежде в Москве, когда я была счастлива. Позвонила маме с телеграфа и вернулась опять к ЗэМэ. Было 7 часов. У подъезда меня ждала Нюша. ЗэМэ оставила записку, прочитав которую, Нюша отправилась в магазин.
Дожидаясь ЗэМэ и Нюшу, мы с Ленкой доели косхалву и чуть не поругались. Я, как всегда, пыталась вслух оформить мысль. Ленка мешала, так как не понимала, а я ещё пока не могла толком объяснить. А думала я тогда о том, что ЗэМэ – актриса милостью божьей. В этом её проклятье и спасенье. В той скорости и твёрдости, с которыми она превратилась в нормального человека, оттолкнув своё прошлое, видна привычка к последовательному и точному выполнению взятой на себя роли. Привычка профессиональная лепить из себя всё, что угодно. Вероятно, это даже не осознаётся. Кто мог бы подумать, что она в состоянии бросить пить, находясь на грани алкоголизма. Она смогла. Она отказалась от старого быта так, как будто вошла в новую пьесу с иной героиней. Её девчонки – не актрисы. Они не смогли сменить роли. Они остались в старой пьесе. ЗэМэ как актриса в совершенстве владеет своим организмом. Она не играет в жизни, она играет жизнью. Поэтому – «милостью божьей». Если прежде цель ЗэМэ была – выжить, то теперь, вероятно, – жить. Но, возможно, она просто избрала иную форму выживания. Она отказалась от воспоминаний, которые прежде составляли сущность её жизни, она пытается жить сегодняшним днём, уходя с головой в работу. В ней появилось множество черт деловых людей: практицизм, светскость, закрытость, твёрдость, уверенность и даже сила, стремление к результату и к деньгам. Но оптимизма в ней нет.
Она поднимается не на его крыльях. ЗэМэ живёт не будущим (из будущего только Ванька). Её подъём – это отталкивание от прошлого. Толчок – и выше_
Пришла Нюша, принесла картошки и хлеба. Взяли у соседей ключ, открыли дверь. На кухне – свет, радио играет… Как два года назад у Т.В.[70] Одинокой женщине страшно возвращаться в чёрную тишину. Почистили картошку, поставили варить. Тут и ЗэМэ пришла, шумная и резковатая.
«В самом деле, как же вы потерялись? А мы подошли к Лицею, и нам сказали, что он уже закрыт и в нём никого нет. Это вы звонили днём? Я же спрашивала, кто там? – Что же вы молчали? Стояли на лестнице? Я вас совсем не слышала. Думала, кто-то чужой звонит. Давайте условимся: будете звонить так: та-та-та. та-та-та. та-та-та…»
Сели ужинать. Разговор о Максимове, который заявил, что театр объевреился («Как это русского человека Осипа играет еврей Юрский?! Это же надругательство над классикой!»). ЗэМэ считает, что за Максимовым стоят высокие партийные органы, что это общая политика. Чушь, конечно! Но переубедить их мне не удалось, фактов не знаю.