– ЗэМэ, у вас в театре есть два гениальных спектакля.
– Какой (напряжённо) второй?
– «Мольер» и «Кошки»…
Она как-то странно смотрит на меня, а потом, как бы стряхнув недоумение:
– Вот вы посмотрите ещё «Три мешка».
Ну, мы-то знаем, что, хотя и посмотрим – ещё раз! – эти самые «Три мешка», всё равно в БДТ – есть два спектакля и два актёра – ЗэМэ и Юрский! Но это же ей не скажешь вот так прямо!
Мы продолжаем выражать ЗэМэ наши восторги по поводу спектакля и её игры и не замечаем, что случилось с нашей Зэмэшей, она вдруг преобразилась, стала ТОЙ, прежней ЗэМэ, хотя всё ещё и на «европейском уровне». И мы понимаем, что наше «неузнавание» её до сего момента было связано с огромной внутренней сосредоточенностью, «молчанием» и подготовкой к роли Эржебет!
Мы провожали её до дома.
– ЗэМэ, как хорошо, что актёр может изжить свои проблемы на сцене, очиститься.
ЗэМэ опять сосредоточенно смотрит:
– Оля была на моём концерте, я Цветаеву читала. Она не пришла даже за кулисы. Я стала Цветаеву читать по-другому. Я другая, я совсем другая, я это чувствую сама.
– ЗэМэ, хотелось бы познакомиться.
Она смеётся: «Больно жирно!»
Потом почему-то рассказала нам историю о Басе и Дорониной. На этом мы и простились до завтра. Завтра и послезавтра у неё выходные дни.
Мы будем у неё!
Дорогой Наташка говорила, что Дорониной надо учиться играть у ЗэМэ, учиться искренности…
Наташа К.
«Мольер». Он, как всегда, прекрасен. Бася стал играть ещё лучше, значительнее. Все остальные спокойнее. Правда, Иванова в Арманде хуже Теняковой, бесцветнее – не личность. Но спектакль всё равно классный. После него прощались с БДТ. В последний раз оглядела все портреты, улыбнулась зеркалам, погладила синий бархат и сбежала по мраморной лестнице.
Обедали в чудесной шашлычной у Пяти Углов. Жаль, что открыли её так поздно. Правда, шашлык стоит всё-таки рубль сорок, и каждый день им наслаждаться нельзя.
Потом, уже в сумерках, фотографировались на мостике перед БДТ. Идя от него вдоль Фонтанки, увидели на другой стороне ЗэМэ. Она шла нам навстречу. Сделали вид, что не замечаем её, а то ещё подумает, что мы за ней бегаем. Она сама перебежала дорогу и подошла к нам. Мы проводили её до театра. Было 5 ч. 30 мин. Спектакль начинался в 8 ч. В зале малой сцены всего 9 рядов. Мы сидели на пятом. Зэмэша просто потрясла меня. Лучшей актёрской работы я не видела в последние годы. Впрочем, ЗэМэ не играла, она только стала прежней ЗэМэ и чистосердечно всем о себе рассказала.
Эржи Орбан – это идеальная ЗэМэ. Актёрская манера ЗэМэ близка манере Фрейндлих, хотя они совершенно разные. Фрейндлих лирична и мягка, ЗэМэ эксцентрична и резка. Но обе они, в противоположность Дорониной, создают образ не сильными рельефными мазками, а множеством оттенков, полутонов, штрихов. Богатством же, разнообразием, неожиданностью этих оттенков ЗэМэ превосходит Фрейндлих. ЗэМэ вся – сюрприз. И потом, она гораздо темпераментнее Фрейндлих. Но главное её достоинство, в котором нет ей равных, – потрясающая искренность. Кажется, что рядом с ней и Макарова и Ольхина наигрывают, декламируют, как в старом театре. Мышка же, как от аккумулятора, заряжается от неё искренностью. Весь спектакль – это ЗэМэ. Все остальные, хотя играют прекрасно, но совершенно не видны за ней, проходят фоном. Ещё достоинство ЗэМэ – удивительная раскованность. Ничего подобного я не встречала у других актрис. Пластика умопомрачительная. Она ни секунды не бывает спокойной. Если в напряжении застывает тело, то действуют, живут, кричат глаза, губы, всё лицо. Кто-то сказал, что она – Чаплин в этом спектакле. А Копелян признался: «У тебя там такие зассанные глаза! Так тебя жалко!»
Умница Аксёнов! Золотое, человечнейшее сердце. Как он понял, как он поднял Зэмэшу! Ведь этот спектакль для неё. И как она блистает на фоне знаменитых своих партнёрш! Мне хотелось кричать от всего этого. Во время спектакля я любила ЗэМэ, как Т.В., а может, и больше.
Когда ЗэМэ лежала в больнице, Аксёнову предлагали другие кандидатуры на роль ЗэМэ, он отказался: «Или Шарко, или спектакля не будет».
Потом мы провожали ЗэМэ. Она вышла с целой компанией, но пошла с нами.
Аня С.
Спектакль начинался в восемь вечера. Утром мы посмотрели «Мольера». Отметили это событие в шашлычной на Пяти Углах, часов в пять пошли к театру, фотографировались. Наташка завтра уезжала. Потом шли по Фонтанке к Невскому, неожиданно на противоположной стороне улицы увидели ЗэМэ, сделали вид, что не заметили. Говорить было не о чем, да и не хотелось вновь чувствовать себя идиотами и поддерживать разговор на «европейском» уровне. Она подошла сама, стремительной походкой, широко размахивая руками, перешла дорогу.
– И вы тоже в театр? Так рано?
– Нет, ЗэМэ, мы фотографировались на память, чтобы в Африке было о чём вспоминать.
– А я с утра волнуюсь, «играю на балалайке». В одной книге прочитала про человека, который очень волновался, он держал табуретку, и у него дрожали руки. Это называлось – играть на балалайке.
– ЗэМэ, всё будет хорошо. Ни пуха вам ни пера!
– К чёрту! – Она махнула рукой и скрылась в проходной театра.
Мы опять шли вдоль Фонтанки, потом свернули на Росси, а потом на какую-то неизвестную улочку, длинную и прямую, вместо трамвайных проводов тянулась гирлянда тусклых фонарей. Конца улицы было не видно, она сужалась в глубине и превращалась в светящуюся точку фонаря. Смеркалось. Улица наполнялась сине-жёлтым туманом. Мы сфотографировались: два чёрных силуэта под фонарём. Два человека куда-то бредут, я и Наташка. И тут нам очень захотелось подарить ЗэМэ цветы – блистательный букет красных роз. И ещё мы вспомнили о вчерашних подснежниках, нежных и беззащитных, как сама ЗэМэ. Мы купили их около Александро-Невской Лавры. Мы окончательно окоченели среди ветра, могил и голых деревьев и вдруг увидели маленькую старушку, продающую цветы. Мы шли по улице, наступали на белые шарики рассыпанной кем-то карамельки, а я говорила: «Может быть, это цветы, белые ягоды неизвестных нам деревьев, наступишь – лопаются».
Наташка смеялась: «Ну, просто смех, ты хочешь найти цветы прямо на дороге».
И мы их нашли, у этой старушки, первые весенние цветы. Они пахли землёй и ветром с залива. Они пахли весной, и мы купили их для ЗэМэ. Но не подарили – из вредности. Во-первых, мы слишком долго ждали её, а во-вторых, она шла к Ирине Андреевне. А Ирина Андреевна нам не нравится.
Сейчас мы вспомнили об этом и нам захотелось во что бы то ни стало достать для ЗэМэ цветы. Но в зимнем вечернем Ленинграде это оказалось невозможно. Рынок уже закрылся, в магазинах стояла только какая-то травка, а у метро продавалась обглоданная мимоза.
О спектакле писать трудно, невозможно, это – сама ЗэМэ, та, какой мы её знали. Наверное, она играла замечательно, не мне об этом судить. На сцене я видела не Эржебет, а ЗэМэ, которая жила на сцене так же искренне и неистово, как в жизни. Спектакль жил лишь её верой и силой. Не было бы её, не было бы спектакля. Спектакль остыл бы, застыл, стал бы набором изящных поз и фраз.
Зэмэха – гениальная актриса. Один венгерский критик писал о её игре: «Она стоит к нам спиной, мы не видим её лица, но мы чувствуем, как по её спине катятся слёзы». Эркень благодарил её за то, что она вновь сделала его поэтом. Наташка восхищалась богатством оттенков интонаций и жестов. Я сравнивала её с актрисами античных трагедий, Ленка – с Юрским, кто-то с Чарли Чаплиным. Всё это так, всё это верно, но главное в ЗэМэ – искренность и детская вера в правду происходящего на сцене, в его очищающую силу:
– Ну, я же ничего не делаю. Я так живу!
И она в этом права.
После спектакля мы провожали ЗэМэ домой. Сначала мы выплеснули на неё брызги восторженных эмоций:
– ЗэМэ, это – удивительно! За последние годы – это лучшее из того, что мы видели. Да-да, мы не преувеличиваем… искренность… душа… восторг. и т. д и т. п. В БДТ есть два спектакля. «Кошки-мышки»…
– А какой второй? – прерывает она настороженно.
– «Мольер»!
Утром шёл снег и сейчас он белел вдоль дорог и на крышах. Мы ехали в автобусе, мы уже приняли её другую и по-рыцарски ей подыгрывали. А она вдруг стала рассказывать о том, что сейчас совсем по-другому читает стихи Цветаевой:
– Нет, это не новая трактовка, это я стала другой! Я поднялась над своим прошлым!
Красиво звучит. Посмотрим.
– ЗэМэ, почитайте Цветаеву.
– У-у-у, чего захотели, больно жирно вам.
– ЗэМэ, нам же хочется познакомиться с новой Зинаидой Максимовной.
Мы проводили её до дому. Она была блистательна в этот вечер, но в то же время проста и мила, а ещё – злая и строгая.
– До свидания, ЗэМэ, завтра придём знакомиться с новой Зинаидой Максимовной.
2 февраля (воскресенье)
Лена Л.
Мы встали часов в десять. Наташка уехала раньше на вокзал сдать вещи в камеру хранения. Сегодня в 0:35 она покидает Ленинград. Всё кончается.
На улице с неба капало подобие снега, утро было серое, сумрачное, как бывает в те редкие зимние дни, в которых переход дня и ночи незаметен.
Мы с Нюшей доехали на метро до «Гостиного двора» и пошли пешком по Невскому к Литейке. Потом плыли по мокрому Ленинграду в трамвае № 9, нашем всегдашнем в прошлые поездки трамвае, стояли у окна, молчали и предощущали встречу. Ждали.
Потом опять брели по серому Литейному, и, наконец, Дом офицеров. В 14:00 здесь был спектакль БДТ «Два анекдота» или «Провинциальные анекдоты» по пьесе Вампилова. Здание Дома офицеров удивительное, видимо, оно было построено в начале нашего века, дворец в стиле модерн, утопающий в роскоши, неге и обещающий «жизнь вечную».
Спектакль состоял из двух анекдотов: «Случай с метранпажем» – ревизоровская гоголевская ситуация на новый лад. И мы со смехом вспоминали, как в самом финале спектакля «Энергичные люди» со второго яруса кто-то громко крикнул: «Это всё же не «Ревизор»! – Грубовато, но ясно одно – тема «ревизора» волнует театр!