Она провожает нас на лестничной площадке, а потом долго машет нам из окна, пока её не скрывают деревья, такие большие и высокие, что не разглядеть, что за ними.
– Мы идём!!!
Качает поезд, убаюкивает, и мы закрываем глаза… Ещё Ленинград, а завтра. Завтра – Москва. И всё-всё, чем мы жили эти десять дней, останется за пеленой прошлого, что-то изменится в нас, что-то уже будет не так. Поезд качает. И ещё долго в снах и в полудрёме отражается прощальный жест ЗэМэ, она машет нам из своего окна, нам чуть видно, она пропадает за деревьями, которые когда-то были маленькими.
Аня С.
А 4-го мы уезжали.
Утром – «Три мешка.». После спектакля встретили ЗэМэ, гуляли по Фонтанке и, выплеснув на ЗэМэ нашу тщательно подготовленную «непосредственную реакцию», пытались говорить «умные вещи».
– ЗэМэ, Вы по задумке вся в чёрном?
– Да, Гога сказал, пусть в чёрном будет одна фигура. Я ему: «Г.А., а что мне делать с волосами?» – Волосы должны быть длиннее, – объясняет ЗэМэ, – и мне дали белый парик Евы из «Божественной комедии».
– ЗэМэ, в этом что-то есть – бабка Манька в парике Евы. – Смеёмся.
Был удивительный день. Была – весна. Яркое-яркое солнце отражалось в окнах, в реке, в глазах. И глаза у неё были прозрачно-голубые и сияли, как солнце. А мы просто шли с ней по Фонтанке, просто разговаривали… Вот и всё… Было солнечно и радостно. Потом она ушла в театр, вечером у неё спектакль, «Кошки-мышки».
А мы прощались с Ленинградом, мы гуляли вдоль наших любимых рек. Был ветер, по Неве несло льдинки. Солнце последний раз блеснуло на шпиле Петропавловки и окрасило весь город в кроваво-красные цвета, над Ленинградом плыли тревожные облака и спокойные чёрные фигуры Зимнего Дворца. Мы бросили в Неву мелочь и пошли в театр. Сегодня был наш прощальный спектакль – «Беспокойная старость». И Сергей Юрский играл в тон нашему настроению – торжественно и лирично. А потом мы опять ждали ЗэМэ. Провожали её домой, она выглядела уставшей. Мы взяли такси и, как всегда, промчались сквозь весь город. Потом она нас поила чаем, была такая усталая, но такая нежная и, кажется, вновь гордилась нами.
Мы бежали к автобусной остановке, и всё время оборачивались на её окна, она стояла у окна и махала нам вслед. Мы весело отвечали.
Через час мы уже сидели в поезде, который вёз нас домой, в Москву.
5 февраля (среда)
Лена Л.
Приехали из Ленинграда. Внутренняя наполненность и физическая усталость. Десять дней пробежали и ВСЁ. В Москве снег идёт, крупный, тепло. и грустно. Попали из Весны в Зиму и снег. В голове неотвязно звучат строки из стихотворения Марины Цветаевой:
Вздымаются не волосы – а мех,
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех, —
Кого жалеют и кого целуют.
Аня С.
С Ленинградом очень трудно расставаться. Ночью ещё там, а потом спишь, ничего не чувствуешь, а утром – уже Москва. Мгновение – и ты в другом мире, к этому надо привыкнуть, а привыкаешь долго. От Ленинграда надо отойти, перестроиться, может быть, поэтому первые дни по приезде чувствуешь апатию, душа ещё там, а ты – уже здесь. Ничего не хочется делать, кроме того, что мог бы делать там, пытаешься продлить уже прошедшее время: перебираешь фотографии, программки, воспоминания. Боишься расплескать чувства. Постепенно наступает отрезвление, очищение, привыкание…
Квартира ЗэМэ
(В эту поездку мы часто бывали у ЗэМэ дома, мы были потрясены её квартирой, миром вещей, которые хранили в себе память прошедших лет. И мы беспомощно старались запечатлеть его в своих дневниках. – А. Л.).
16 февраля 1975 г.
Аня С.
У ЗэМэ удивительная квартира. Каждая вещь живая, всё имеет душу. Вещи можно любить, ласкать, с ними можно разговаривать. У каждой вещи – своя родословная, своё прошлое, своя жизнь.
Звонок. Звонок пронзительный, но когда открывается дверь, она задевает за язычок колокольчика, купленного не то в Англии, не то в Германии, раздаётся нежный перезвон, словно капельки времени.
Над входной дверью весит огромная бутафорская ромашка, уже немножко выцветшая и покорёженная. Ромашка из «Божественной комедии». То, что ромашка пожелтела и стала похожа на подсолнух из «Республики ШКИД». В этом что-то есть.
<…>
Дальше в коридоре на стене висит восковая дощечка-табличка Диона, на которой он писал свои стихи. Частичка души «Римской комедии». На стене коридорчика, ведущего на кухню, на самом видном месте – пучок ташкентской травки, на счастье, точно такой же теперь висит у каждой из нас дома. Травка магическая. Её подарили ЗэМэ во время последних гастролей в Ташкент. Компанией актёров они ходили по базару, подошли к торговцу травами, тот посмотрел на ЗэМэ и сказал: «Я знаю, что ей нужно», – и протянул пучок какой-то травы «от сглазу». ЗэМэ верит, что травка ей помогает. Когда были какие-то сложности с «Мешками…», она сожгла травку, и всё наладилось. Говорит, что и Товстоногов в это верит. Когда на «Мешках.» его вызывают на сцену, он всем актрисам целует руки, а Зэмэшке жмёт руку и шепчет: «Зина, спасибо за травку, спасибо за травку.»
Над входом в комнату – подкова.
– Это мы нашли с Серёжей в первый год нашей любви по дороге в. (и ЗэМэ скороговоркой произносит какое-то грузинское название селения).
Комната. Обстановка очень простая, мебель самая примитивная: два то ли серванта, то ли шкафа, один для книг, другой для «реликвий», телевизор, старая радиола, стол, несколько кухонных стульев, старый платяной шкаф, кресло, кровать, зеркало, торшер. Но что за чудо эта комната!
Зеркало стоит в углу, у окна, с другой стороны – торшер. Двойное освещение создаёт перспективу бесконечности, все предметы в этом зеркале выглядят причудливыми и пришедшими из далёкой дали. И само зеркало, словно пришло из глубины времён. Сверху, как рама, подаренная нами резьба из северной церкви (XVII век), – мы её привезли из-под Архангельска из диалектологической экспедиции. На подзеркальном столике – иконы (Богородица и Св. Пелагея).
– ЗэМэ, можно прочитать, что написано на иконе?
– Да, разве вы ещё не читали?
– Нет, – мы берём икону и начинаем с Леной читать вслух.
– Нет, нет. Это должен каждый читать про себя. Это святое дело.
Читаем каждый про себя. Распространённый христианский сюжет: жила некая дева, была грешницей и распутницей, жила в праздности и богатстве, покаялась, раздала все драгоценности, стала вести жизнь праведницы и сподобилась благодати при жизни совершать чудеса.
Здесь же деревянный божок, кем-то подаренный, наш кораблик. Сверху, закреплённый за резьбу, спускается крест Святого Иштвана, висит фотография Киры Лаврова.
Рядом с зеркалом стоит диван (кровать), кровать не кровать, назначение её не понятно: может быть, когда рядом стояла вторая, они и были кроватями, а сейчас это с таким же успехом можно назвать раскладушкой, топчаном, и ещё чем-нибудь в этом роде. На ней сидят, играют в разные игры, на ней разбирают архив, порой она заменяет стол, который всегда завален либо бумагами и книгами, либо посудой. И вот на ней ЗэМэ иногда спит, иногда. Потому что вообще неизвестно, когда она спит. Над кроватью – католическое распятие, а прямо перед глазами – два парных портрета, написанные Гаричевым[82]: ЗэМэ и Юрский, между портретами – цепь. Но цепь разорвана и не касается портретов. На стене напротив ещё одна картина Гаричева – Голубая «Моя луна», под ней цветы и красный перец, а ещё ниже – вторая картина, без названия – на ней две обнажённые фигуры, мужчина и женщина, они сидят к нам спиной, а, может быть, это не фигуры, а просто глыбы удивительно нежно-розово-зелёного камня.
Стол. Стол старый, над столом портрет Киры Лаврова (тоже работы Гаричева), дальше – шкаф, шкаф тоже старый, наверху – книги и сувенирные кошки (подарки к спектаклю «Кошки-мышки»).
Радиола стоит на двух берёзовых чурбачках, их притащила ЗэМэ вместе с Олей. На других чурбачках – причудливые корни дерева: то ли балерина, то ли чудище лесное.
Книжный шкаф забит книгами, остатки прежней роскоши. Между книгами фотография Вани и какого-то болгарского друга, он умер недавно. Он был «замечательный человек». Над шкафом портрет Чехова и небольшой рисунок Гаричева же – Юрский с саксофоном из спектакля «Божественная комедия».
Сервант завален сувенирами.
– Вот вы вчера чего-то тут болтали: Какая квартира! У меня же всё не просто так. – Она берёт вещи, одну за другой показывает нам. Она знакомит нас с вещами и людьми.
Вырезанный из дерева портрет человека – это ей подарил какой-то мальчуган на первом её концерте без С.Ю. Собака с длинным-длинным носом:
– Её мне прислала в больницу Наташка Т.: «Когда тебе будет плохо, то ты её гладь». – ЗэМэ любовно гладит пса.
Ослик – «Его мне подарил мой любовник, извините за компанию, хороший был человек».
Гонг шекспировского театра, колокольчик курса (лучшему актёру года), чашка тончайшего фарфора (когда-то её подарил друг С.Ю., чтобы замолить разгульную ночь на гастролях в Германии); кусочек пушкинского колокола, подаренный Семёном Степановичем Гейченко. ЗэМэ говорит об этом подарке с трепетным благоговением. Солёные и сахарные кристаллы, жетон от ключей будапештской гостиницы, сделанный в форме самой гостиницы (тут ЗэМэ рассказывает историю похищения жетона), деревянный пингвинчик – подарок маме от Вани на Восьмое Марта, кусочек резьбы фонаря БДТ (от первого выпуска студии БДТ). И ещё – огромное количество сувениров, а вместе с ними и рассказов о прекрасных людях, встретившихся на её пути.
В комнате нет люстры, вместо неё рог, а из него торчат стручки красного перца. На стенах висят цветы в птичьих гнёздах, ветки деревьев, какие-то травки, над телевизором берёзовая кора в корявых наростах, а в них – свечи, всего три, а между ними «лунная ветка». В корзине для газет – шпага.