Где пили мы чай, болтая,
играя,
творя Творенье и
каждое стихо-Творенье рождало
весёлый росчерк…
журнала —
как жизнь,
как почерк.
Захлёбываясь вдохновеньем,
мы наслаждались мыслью,
что Человек – не Мусор,
и Симеон не струсил,
а выполнил назначенье…
Судьбы,
не боясь остаться
один на один
с Пространством…
Какие были СОБЫТЬЯ…
в весёлой юности нашей!
Давно уже нет Подлипок[84],
Где мы сочиняли упрямо
Судьбу, не страшась ошибок,
Мы грешны,
но каяться рано!!!
Нас двое с тобой осталось…
И понимая жалость потерь,
Глубину, усталость, слезу,
Беспокойство, ветер – мы
Двое с тобой на Свете…
К.Л. Май 2009 г.
Яблочный Спас 1975 года
17 октября 1975 г.
Аня С.
Уже давно я хотела написать о нашей летней поездке в Калугу и даже нарисовать те пастельные церкви, что были видны из нашей гостиницы.
Мы были там в конце августа. ЗэМэ снималась в фильме «Чужие письма», а мы приезжали к ней в гости.
Конец августа. С утра было солнечно и холодно. В восемь мы собрались на Киевском вокзале, но поезд отходил только где-то около десяти. Так что в запасе у нас было два часа времени! Мы купили билеты, побродили по вокзалу, а потом пошли отдохнуть в фойе гостиницы «Киевская». Мы сидели в уютных креслах, курили и думали: как-то всё у нас сегодня получится? В холл спускались группы иностранцев, уже с утра возбуждённые и шумные. Потом они уходили, и опять наступала утренняя тишина. Мы дремали, стараясь доспать упущенное ночью. Потом ели яблоки с печеньем. Печенье испекла я, а яблоки – с дачи Наташи. В этом году удивительно много яблок, всевозможных: больших, маленьких, кислых, сладких, кисло-сладких, зелёных, жёлтых, жёлто-зелёных и зелёно-жёлтых, красных, красно-зелёных и таких, оттенок которых просто невозможно определить. Всюду и все возят с собой яблоки: яблоки в авоськах, в сумках, в ящиках, в корзинках, в мешках. Запахом яблок полнятся вагоны поездов и трамваев, магазины, дома, учреждения и улицы. Целые города пахнут яблоками!
А в этот день был Яблочный Спас!
А вчера мы умудрились с Леником купить яблоки на базаре по рублю за килограмм[85].
Но сейчас мы ели яблоки из Наташкиного сада, правда, они были уже не совсем живые. «Живое яблоко – такое, – объясняла Наташка, – которое только что упало с дерева, в нём ещё бродят живые земные соки. А потом оно постепенно умирает, остывает». Так вот, мы ели уже почти «остывшие» яблоки, но они были несравненно лучше той дохлятины, что продают в магазинах.
Подкрепившись, мы вышли на улицу. И из покоя полумрака гостиницы сразу же попали на яркую и шумную привокзальную площадь. Поезд наш уже пришёл, он был битком набит народом и яблоками. Полдороги нам пришлось ехать стоя. В вагоне было душно и тесно. На Наташке были новые туфли на высоком каблуке. Ноги в них очень уставали. Она сняла туфли, постелила на пол газету и встала на газету босыми ногами. Мы с Леником спасались тем, что держались друг за друга. Но через час народ поредел, мы сели и стали глазеть в окно. Уже начиналась осень, в Москве мы этого не замечали. Мимо проплывали жёлтые, золотые, пурпурные деревья и деревья ещё совсем зелёные. Яблони сгибались под тяжестью плодов, и в садах расцветали астры.
Был Яблочный Спас. На остановке «Зосимова Пустынь» в вагон вошло много шустрых старушек в пёстрых ситцевых платочках и с пёстрыми ситцевыми узелочками, в которых были завязаны яблоки. Шёпот старушек шелестел по вагону тихо и беспрерывно. Потом они вышли все вместе, как и вошли.
А мы всё ехали и ехали. В окно нам смотреть уже надоело, и мы решили позавтракать или даже пообедать. Разложили прямо на сиденье поезда свою провизию: огурцы, помидоры, яйца, бутерброды с колбасой, приготовленные Наташкиной мамой, моё печенье и яблоки – и с наслаждением всё это съели.
А поезд всё ехал и ехал. Наташка стала петь, а мы слушали. А поезд всё ехал и ехал. Через три с половиной часа мы наконец-то приехали в Калугу. Когда мы вышли из поезда, нас немного покачивало. Солнце стояло высоко, было очень жарко. Вокзал, люди вокруг нас и то, что вот мы вдруг оказались в чужом городе, всё это казалось немного призрачным и нереальным. Но мы скоро пришли в себя: взяли такси, доехали до гостиницы «Волга», у дежурного узнали Зэмэшкин номер и быстро взбежали к ней на третий этаж.
Постучали, ЗэМэ открыла почти сразу, она нас ждала. Поцеловались в прихожей, извинились, что приехали так поздно (виноваты не мы, а поезд) и только начали восхищаться тем, как она выглядит, какое чудесное яблочное утро, как она сообщила нам, что сегодня она потеряла или у неё украли 120 рублей[86].
Вот это новость!
Она рылась в своих сумках, ища кошелёк, мы сидели и курили, а все вместе мы – п е р е ж и в а л и! Потом Зэмэшка обвинила в краже соседей из какого-то эстрадного ансамбля, живущих в гостинице. Я вспоминала, как меня ограбили в Болгарии. Мне до сих пор кажется, что деньги можно было бы где-нибудь найти, если очень хорошо поискать.
А потом опять – п е р е ж и в а л и!
ЗэМэ в очередной раз перетряхивала все свои сумки, а мы доставали из своих сумок убогую компенсацию ста двадцати рублям: дыню, яблоки, виноград и сувенирный вермут «Eva». И при этом приговаривали:
– Ну, что же делать! Нечего расстраиваться! Пойдёмте гулять!
И опять мы все вместе п е р е ж и в а л и и ругали соседей.
Но вдруг кошелёк с деньгами нашёлся, он завалился за подкладку сумки и там лежал.
Мы радостно вздохнули, но тут ЗэМэ опять начала п е р е ж и в а т ь: она незаслуженно обвинила ни в чём не повинных соседей! Её начали мучить угрызения совести. Бедные люди! Они же ни в чём не виноваты!
С трудом мы уговорили ЗэМэ: «Кошелёк нашёлся, а по сему поводу надо идти гулять по городу и смотреть Оку!»
Мы шли вчетвером по замечательному городу Калуга. ЗэМэ была красивая и молодая. А весь город благоухал яблоками…
1976 год. Путь познания истины
1 января 1976 г.
Аня С.
Новый год справляли в МГУ, шумно, суматошно, весело. Не осталось обычного после шумного веселья вопроса: а зачем веселились-то?
Проснулись днём в два часа, пили чай. Башня, воет ветер, за окном метель, но кажется, что светит солнце. Мы пьём чай из светлых чашек. По радио передают театральный концерт, «Ханума» – голос Копеляна, очень молодой голос Макаровой. Ностальгически тянет в Ленинград.
Приезжала наша школьная подруга, водили её по университету. Необычайная тишина, неправдоподобно мало народу, лестницы, переходы, аудитории, фойе актового зала, мраморные колонны, скульптуры и барельефы великих мужей древности – Храм науки! – Alma Mater! А ты идёшь по нему в мягких домашних тапочках, как хозяин этого огромного уютного дома. Фантастическое чувство!
Вечером, уже дома, застала конец нового фильма «С лёгким паром, или Ирония судьбы»[87]. Понравилось.
Ленинград, мосты, шпили, реки, город весь запорошён снегом, ветер прямо в лицо. Через Ленинград идёт девушка. Светает, гаснут фонари.
Москва, уже утро, мелькают дома, машины, антенны, соборы. По городу идёт мужчина. И стихи: Цветаева, Пастернак… Два человека, они очень похожи, но живут врозь, на разных концах земли. Правда, фильм совсем не об этом.
Захотелось читать стихи, писать письма и идти по Фонтанке – прямо по льду.
9 февраля 1976 г.
В Москву на съёмки приезжала ЗэМэ. В 9.45 я встретила её на вокзале, проводила до Мосфильма, потом поехала в университет. Вечером принимали ЗэМэ у меня дома. Сначала она стеснялась, потом как-то очень органично вписалась в атмосферу наших обычных бесед «у меня дома». Как всегда, много рассказывала: о «Фантазиях Фарятьева» Аллы Соколовой, о болезни Юрского. Говорили о его карьере, о том, что народного ему не видать и т. д. и т. п. Из слов ЗэМэ вырастал страдалец и борец за правду. Часть всего сказанного, вероятно, правда. Все эти разговоры о друзьях, предательстве, отъездах отзывались нашей предновогодней ночью у Наташки, когда мы почти до утра обсуждали случай на Ленкином курсе: любовь к родине, гуманизм и предательство[88].
Курили, пили коктейль, разговаривали. ЗэМэ сидела на диване, нога на ногу, любимая поза, курила, не переставая. Мы много горячились, Ленка с Наташкой чуть не поругались. Иногда наши интеллектуальные вспышки заходили так далеко, что мы, увлекаясь, забывали о ЗэМэ. Её это удивляло, но, кажется, ей было интересно. Чтобы разрядить обстановку она рассказывала что-нибудь смешное.
Потом провожали её на вокзал, снабдив «гостинцами»: банкой варенья и банкой солений, отчего сумка её стала неподъёмной. Похолодало. Она стояла в своей «медвежачьей» шубке, медвежачьей, потому что похожа в ней на медвежонка, в тёплом платке, закутанная, как маленькая девочка, и махала нам из тамбура. Поезд долго не отходил, потом медленно поплыл вдоль платформы. Мы побежали вслед, махая руками, мы улыбались друг другу.
До наших посиделок день вспоминается обрывочно.
От вокзала до Мосфильма ехали на такси.
ЗэМэ: «Я не люблю Москву».
Я: «Нет, Вы, наверное, её просто не знаете, не привыкли».
ЗэМэ: «Но теперь уже поздно привыкать».
Разговаривали о трагическом в жизни. ЗэМэ сказала что-то о том, что страдание в жизни необходимо.
Лена: «Так что же, Вы считаете, что пострадать человеку необходимо? Чем хуже, тем лучше? Как говорит Достоевский, страдание облагораживает человека?»