итых белыми нитками. Блестящий актёрский ансамбль. Но главное – было абсолютно непонятно, почему этот текст ставит именно Сергей Юрский, что взволновало именно его? Не хотелось отвечать, что просто неустроенность быта или несовместимость двух миров стали главными нервами спектакля. К тому же сам Юрский явно играл не чудака, он был, как всегда, умён и рационален.
Меня спектакль очень угнетал, в нём не было полёта и веры, как в «Мольере» или в «Кошках-мышках», когда жизнь и счастье прорываются «вопреки».
В голове неотступно вертелась строчка:
– Вы когда-нибудь скучали по себе.
Спектакль кончился, и нужно было идти к ЗэМэ, разговаривать, хвалить и радоваться. Ещё не зажгли фонари, потом они неожиданно вспыхнули, отразились в глазах и в Неве. Вышла ЗэМэ с цветами в кувшине. Кувшин подарил Юрский, в честь премьеры, в кувшин вложил записочку:
«Сосуд – вместилище не только влаги, но тайны».
Трогательно, они с ЗэМэ сейчас играют в тайну. И для ЗэМэ эта тайна сейчас центр жизни.
«Нет, поминутно видеть вас.» – это мучительно, но всё равно – видеть. Любовь – кровь.
До отъезда поезда мы гуляли с ЗэМэ по Фонтанке. Спрашивали о спектакле.
– Откуда такой тупик? Одно единственное светлое пятнышко – девочка в конце спектакля.
– А тётушка разве не светлое пятнышко? – Смеётся ЗэМэ. – А где выход? Ведь тупик.
Чувствуется, что ЗэМэ чуть-чуть любуется этими мыслями.
– Как Юрский работает?
– Очень странно, он мне, например, сказал: «Ты должна станцевать эту роль».
– Значит, в основном на форме?
– Да.
– Он показывает или говорит, как играть?
Мнётся, потом:
– И говорит, и показывает. Какой хороший вечер, дождь прошёл.
Мы идём, ещё немного разговариваем, но нам уже пора уезжать.
ЗэМэ: «Вы знаете, сколько я вам писем написала!»
– Вы бы их отправляли.
– Перечитаю, и мне уже кажется неинтересно.
– А Вы не перечитывайте, отправляйте сразу.
– А у меня конвертов нету.
– Хорошо, мы Вам их из Москвы пришлём.
О письмах ЗэМэ говорит, подлизываясь, чтобы сказать что-нибудь приятное на прощанье. Мы, конечно, не верим, смеёмся. Пахнет липами.
– Пишите письма…
Последние поцелуи, и мы опять ловим такси.
После Ленинграда было очень взбудораженное состояние. Грустно по прошлому, по их молодости, по ним, таким, какие они были тогда. Мы, как Олимпийцы, смотрели на них сверху и видели сразу их тогда и сейчас. Человеку не дано так смотреть на себя, нельзя отстранённо разглядывать своё прошлое. И дело не в том, что страшно, а в том, что – н е в о з м о ж н о. А мы можем потому, что это – не наше прошлое. Но это всё равно тяжело.
А другая мысль о разных орбитах жизни, о том, что мы с ними разошлись, то ли они постарели, то ли мы застыли в своём развитии. Но не понимаем мы наших кумиров сейчас, нет сопряжения духовных устремлений. Три дня мучили эти мысли, болезненно, неотвязчиво, как фамилия человека, которого знал когда-то, а сейчас забыл, но надо вспомнить, необходимо: а… б… в… г… – не вспоминается.
Вы когда-нибудь скучали по себе?
Нет, так вспомните, как друга провожали,
И, колёс сдержать пытаясь бег,
Рельсы вслед ему тоскою сжались…
Вы когда-нибудь скучали по себе?
Каждый день я выхожу на сцену,
Измеряя собственную цену
По чужой, продуманной судьбе.
Вы когда-нибудь скучали по себе?
Вы когда-нибудь скучали по себе?
Сердце понапрасну друга ищет,
Между нами выстроились тыщи
Над собой одержанных побед.
Вы когда-нибудь скучали по себе?
К. Л. 1976 г.
Просто идёт дождь
21 июня 1976 г.
Аня С.
В этом году очень дождливое лето, вот уже почти целый месяц каждый день идёт дождь. Идёт он и сегодня. От дождя тихое и грустное настроение. Днём сегодня веселились, я очень хорошо поработала над «Декабристами», а ещё читала воспоминания Сергея Юрского о Лондоне и Париже (Тогда Лондон и Париж были так же далеки и невозможны, как Марс и Венера – А.Л., 2019).
Когда прилетели в Лондон, шёл дождь, в дожде кружили по спящему городу, сквозь огни наконец-то добрались до гостиницы, теперь можно спать под шум дождя. Так закончился самый длинный день…
ЗэМэ почти через десять лет нам в гостинице в Калуге после очень среднего телеспектакля по Хемингуэю:
– Они не умеют играть, так нельзя. – Идёт дождь! – У Хэма почти в каждом рассказе идёт дождь, и сколько за всем этим стоит: а просто – идёт дождь!
Сегодня тоже – просто идёт дождь.
Зэмэ читает стихи Марины Цветаевой
17 июня 1976 г.
Аня С.
Слушала плёнку ЗэМэ, где она читает стихи Ольги Берггольц и одно стихотворение Н. П. Акимова, посвящённое ей[90]. Плёнка записана осенью 1973 года, почти три года назад, у Наташки дома (плёнка сохранилась) в первый год нашего знакомства с ЗэМэ и, наверное, в последний год её тяжёлых семи лет.
Даже сейчас поражает сила и неистовость, с которой звучат стихи. Сила, идущая из самих глубин, из недр, из-под земли, от всей земли и всех женщин. Вот в эти минуты я говорю, что ЗэМэ – Великая Трагическая Актриса. В эти моменты я говорю о её силе и неповторимости, это – не античность, где властвуют Судьба и Рок. Не судьба – причина трагедии, а – Я сама, сама распорядилась. Тот эгоизм, вернее, эгоцентризм, о котором в отношении неё говорят очень многие, даёт силы всё взять на себя. Да просто гордость не позволяет хоть в чём-нибудь, хоть в несчастье, отдать первенство другому. Неистовость и безмерность желаний, мыслей, поступков….
Где грань и мера, соединяющие два начала, жизнь и искусство? И надо ли их соединять?
Она читает стихи Берггольц и Цветаевой гениально, на грани человеческих возможностей. А что было у неё в это время в жизни: мрачный дешёвый номер в гостинице «Северная», сын в армии в стройбате, дождь, беспорядочные и бессмысленные съёмочные дни[91], вечно пьяный мерзкий актёр Y, роман с одряхлевшим и испугавшимся этой связи N, юные девы (это мы), смотрящие на всё широко открытыми от удивления глазами, но изо всех сил скрывающие свою смятенность, приносящие книги, рябину, которая идёт и как закуска к водке. Вечная загадка превращения «сора» жизни в творчество.
В эти дни мы написали Зэмэ письмо.
…Медленно движется магнитофонная лента – Вы читаете стихи Ольги Берггольц[92] (помните, мы записали Вас три года назад у Наташи дома).
И опять, как тогда, но только усиленный годами воспоминаний, вопрос: «Да откуда же берётся такая сила, сила и неистовость, с которой звучат стихи?».
Трагедия? Но это не античность: безмерность и субъективизм чувств не вмещаются в холодную трагедию судьбы и рока. Не судьба причина трагической бездны разрывов, а Я, Я сама так распорядилась.
Почти в каждом стихотворении доминирует личность, субъект – Я.
Я иду по местам боёв…
Я говорю с тобой из Ленинграда.
А в доме, где жила я много лет
Я всё оставляю тебе.
Я тоже чего-нибудь страшного стою.
А я вам говорю, что нет.
Неистовость и безмерность желаний, мыслей и поступков. Но не христианская безмерность страдания (так мы всегда писали о Вас). В Вашем характере нет места смирению, примирению: слишком сильны гордость и ненависть. Ненависть не к личности, а ко всему случившемуся. Получается замкнутый круг: ненависть к тому, что есть (это «есть» – несправедливо), но во всём этом виноват не кто-нибудь третий, а сама Личность, а если сама – то сама и осилит…
А ещё – сила памяти, мужество жить, всё помня, и всякий раз, начиная жизнь сначала, принимать в новую жизнь всё своё прошлое. И в этом путь к гармоничной целокупности бытия, к сопряжению в одном мгновении целой жизни: прошлого, настоящего и будущего. И от этого такая ёмкость, бездонность звучания Слова, в нём прошлый и будущий опыт.
В Вашем чтении слышится не дикое сырое чувство, а страсть, ставшая искусством, формализованная и доведённая до совершенства. Зэмэшка, мы когда-нибудь писали Вам, что Вы – мастер формы? Нет, но об этом в другой раз..
Спасибо Вам.
В Москве пьяняще цветёт липа.
Зэмэшенька, напишите нам что-нибудь.
2–3 сентября 1977 г.
Зэмэ была в Москве на съёмках гоголевского «Носа» у Ролана Быкова – всего два дня, проездом в Тбилиси, позвонила нам. Третьего мы весь день провели у неё, опять вместе, на машине от Мосфильма отправились в Шереметьево. С машинами получилась какая-то путаница: нас довезли лишь до автовокзала, было уже шесть часов, самолёт улетал в семь, ехать до аэропорта не на чем. Зэмэ волнуется: регистрация давно прошла, автобусы уехали. Пришлось брать такси, и за десять минут до взлёта она должна была быть в Шереметьево. Чем кончилось дело, не знаю, мы посадили её в такси и отправились домой.
Зэмэ была солнечно-осенняя, загоревшая, неузнаваемо похудевшая после жизни на море, она напоминала шестнадцатилетнего хиппующего подростка в расклешённых чёрных брюках, в белой рубашке с расстёгнутым воротом и завёрнутыми рукавами, а ещё – роскошный моднющий мексиканский пояс с металлической пряжкой. Мы обалдели, и полчаса прошли за нашими охами и ахами!
– Ах! Какой загар! Ах-Ох! (одновременно) как похудели! Как удалось!?
– Способ один – влюбиться.
У Зэмэ – новая фантазия – любовь к В. Весь день о нём и шла речь: Зэмэ восхищалась, мы смеялись и подшучивали над ним, в ответ нам: Закройте дверь с той стороны!