– ЗэМэ, но, ведь есть ещё и театр?!
– Да, в театре он может делать, что хочет. Недавно он принёс Гоге список пьес, которые хотел бы поставить. Гога сказал: Серёжа, ставьте всё, что хотите.
– ЗэМэ, так в чём же дело? – Пауза.
А потом ЗэМэ сокрушалась, что Серёже совсем не с кем посоветоваться, вот если бы был жив Копелян, всё было бы хорошо, он очень умел отделять всё нужное от ненужного. С Басей у них очень прохладные отношения. Почему? – Неизвестно. Как-то звонит Басилашвили ЗэМэ: Зина, я не знаю, что происходит с Серёжей, он приходит в грим-уборную и, как стена. – Олег, может быть, ты
чем-нибудь его обидел? Подумай. – Нет. – Кира? У него свои пироги. Да у них и раньше были очень прохладные отношения.
Я: ЗэМэ, но ведь, наверное, Вы имеете на него влияние, он Вам всё рассказывает, как он объясняет свой отъезд?
ЗэМэ: Развивает все мои мысли ещё в десять раз лучше. – ЗэМэ замолкает, думает о чём-то неприятном. Неловкая пауза.
Я: ЗэМэ, а он сильный человек?
ЗэМэ: По-разному, то, что касается творчества – очень, в жизни – растерян. – Длинная пауза. Затем она рассказывает о его Геракловых подвигах во имя работы (Юрский сломал ключицу, но героически преодолевал боль). Говоря, она массажирует свою ногу, это занятие ей быстро надоедает. – «ЗэМэ, берите пример с Юрского». -Она смеётся, но прерванный было массаж ноги возобновляется.
Мы опять всё крутимся в разговоре вокруг одной темы – почему Юрский уезжает в Москву.
Доминанта слов ЗэМэ – зачем? Зачем? Там ему будет плохо. Его любят только издалека, пока он не конкурент. Ведь поймёт, когда будет уже поздно, когда мордой об стол. Моя доминанта – это предательство. Из театра уходили (убегали) двое, Доронина и Смоктуновский, у обоих творческая судьба в Москве не сложилась.
ЗэМэ: «Но ведь эти-то дураки, а здесь ум необъятный».
И опять вопросы, на которые ни она, ни я не можем дать ответа. Юрский говорит, что с отъездом надо решить как можно раньше, а то приедет Товстоногов из Мюнхена, начнёт репетировать «Тихий Дон», наверное, даст большие роли, надо заранее отказаться, если будем уезжать.
Наташа Тенякова: «Пусть даст нам дублёров».
ЗэМэ: «Когда уезжали Доронина и Смоктуновский было не так обидно, к ним Гога и все мы всё-таки относились как к звёздам, а здесь – Серёжа – единственный продолжатель Гоги, плоть и кровь театра, как кусок мяса вырывают».
Я: «ЗэМэ, мне кажется, он останется».
ЗэМэ: «Не знаю…»
Через четыре дня. Перед отъездом, мы завели свой бесконечный спор – что лучше Москва или Ленинград? И ЗэМэ на прощанье: «Ленинград можно только предать, из него нельзя уехать».
Неужели он совершит эту глупость?
Мы сидели у ЗэМэ вдвоём, я и Леник. У ЗэМэ было хорошее настроение. Мы ели приготовленный ею вкусный ужин, немного пили и болтали об её идеализме и фантазиях.
Мы: ЗэМэ, а было, чтобы кто-нибудь был лучше ваших фантазий или хотя бы соответствовал им?
ЗэМэ (помолчав): Нет. – И вдруг ни к селу, ни к городу добавила – Серёжу я воспринимала, как данность.
ЗэМэ: Я написала вам столько писем.
Я: Да, конечно….
ЗэМэ: Правда, одно помню: «Приезжайте и заберите письма к себе».
Совсем поздно, за полночь стали собираться спать. Девчонки убирали со стола, я сидела с ЗэМэ, и она вдруг вспомнила о том, что вчера я вдохновляла её писать всё, что угодно: письма, воспоминания, романы.
– Вот ты говоришь, писать. А я всё время пишу – это мои фантазии.
– Так вы их записывайте, чтоб все об этом знали.
– А я пишу, это письма мои неотправленные. Ты их читала?
– Нет.
– Возьми, найди.
Роюсь в запущенном архиве, нахожу письма, читаю. Письма-дневники, кому, не важно, чаще без обращения, но по стилю можно догадаться, кому и когда написаны. Написано талантливо. Олегу Николаевичу (лётчик) – любовная фантастика, В. Г. – дневник 1968/69 годов. Жаль, что у ЗэМэ так всё перепутано и заброшено. Среди бумаг нашли письмо Юрского ЗэМэ, раннее, одна из ссор, а ещё отрывки капустника и парижские воспоминания Юрского. Зэмэхины письма я попыталась сложить по адресатам и годам, вероятно, мне это удалось, так как назавтра она со мной сначала вообще не разговаривала, потом обозвала летописцем, и около часа мы с ней пикировались, связующим нас звеном был Кузя (Зэмэхин кот).
ЗэМэ: Кузя, какой ты хороший, а они говорят, чтобы тебя выбросить, они тебя не любят.
Я: Не ябедничайте коту и не клевещите.
ЗэМэ: А они тебя не любят… (Играет она с Кузей, как со всеми, кнутом и пряником, поэтому Кузя то мурлыкает, то царапается). Кузя в очередной раз выпустил коготки.
Я: Хороший кот, но невоспитанный.
Смеётся. Кузя служит громоотводом. Болтаем, ЗэМэ несёт какую-то чепуху об иных мирах. Слушаем.
ЗэМэ: Почему вы смеётесь, вы не хотите меня понять.
Мы: Мы не смеёмся. Мы понимаем.
ЗэМэ: Нет, вы не понимаете меня.
Я: ЗэМэ, Вам приятно, чтобы мы Вас не понимали.
ЗэМэ: Ой, посмотрите, какой котик, как он умеет вписываться в любую сумку.
Любовные страсти ЗэМэ сейчас поутихли, и она сочинила новую идею: она в принципе не могла и не может иметь личной жизни, она – художник (по Цветаевой), да к тому же она не переносит дома посторонних людей, то есть мужчин. За лётчика хотела выйти замуж, но, во-первых, он не может отличить Цветаеву от Пастернака, во-вторых, будет постоянно дома ходить, мозолить глаза, стирать ему надо, готовить. Хотя на самом деле она любит заботиться, и стирать, и гладить, и готовить, если есть, для кого.
Весь разговор с ЗэМэ был интересен своей противоречивостью, поражала не только эволюция её чувств, мыслей, отношений за вечер-ночь, но и сочетание крайней распущенности с какой-то почти целомудренностью. Удивляло соседство фраз:
– Это скучно, когда тебе говорят: За что меня любит такая женщина! – и плачут только от прикосновения к одеждам.
– Там ведь такая любовь, он к кофточке её боится прикоснуться. – (Восторженно об Ильине и Тамаре из «Пяти вечеров» Володина).
Сейчас ЗэМэ молится на икону Св. Пелагеи, великой грешницы в миру, возвысившейся до святости после пострижения в монахини. По образу этой женщины моделирует свою жизнь, только монастырь для ЗэМэ – это её творчество.
А главное, сейчас, когда настоящие трагедии ею уже пережиты, у неё нет больше желания играть в них. Пришло понимание и мудрость – слишком дорогой ценой платят за такие игры. Сейчас ЗэМэ заклинает себя: «Я счастлива, я счастлива!»
В эти дни приезжала Кира Муратова, её Авербах пригласил работать на Ленфильме, неизвестно, согласится ли: она странная женщина, но умна, талантлива и фантастично принципиальна.
ЗэМэ, уже засыпая: «И я, и Кира, мы все напряжены. Надо снять это напряжение. Я счастлива, я счастлива!»
14 февраля 1977 г.
Из рассказов ЗэМэ возник ещё один образ гениальной женщины – это Натела Товстоногова, родная сестра Георгия Александровича.
Натела Товстоногова
Когда-то совсем давно Гогу бросила жена, он остался с двумя маленькими детьми. Тогда Натела, она училась в мединституте, бросила институт и посвятила свою жизнь воспитанию Гогиных детей и заботам о нём самом. Это очень мудрая женщина и второй глава театра, с ней решаются все вопросы. Они дружны с ЗэМэ.
ЗэМэ вспоминала, что как-то ей было очень плохо, это был год, когда они расстались с Игорем. Был её день рождения. Утром звонит Натела:
– Ты что сегодня делаешь?
– Играю.
– Но спектакль заканчивается рано, ты можешь ко мне приехать?
– Могу.
После спектакля ЗэМэ приезжает к Додоше (домашнее имя Нателы) и видит роскошно накрытый стол и всех своих друзей[95], которых Натела пригласила в честь её дня рождения, с некоторыми сама Натела даже не была дружна.
– Такое не забывается!
Московские гастроли
3 августа 1977 г.
Аня С.
В Москве с 9 по 29 июля были гастроли БДТ. Весь месяц – праздник! Мы были у ЗэМэ, были в театре, да и просто «вместе ходили по одним и тем же московским улицам, в надежде встретиться…»
Гастроли открывали спектаклем «Тихий Дон». Хорошо, но ожидали большего, думается, что мешает недраматургичность самого материала, да к тому же плохая игра молодых актёров, а их сейчас в театре – пропасть.
Ещё мы посмотрели: «Фантазии Фарятьева» (12.07). Гораздо интереснее, чем в Ленинграде, отточено, как балет.
«Кошки-мышки» (14.07). Первый спектакль в Москве, не очень удачно, впрочем, и ЗэМэ просила нас не приходить, чувствовала, что не всё получится.
«Влияние гамма лучей на бледно-жёлтые ноготки» (15.07). Плохо, главным образом, из-за игры актёров.
16.07 – концерт Юрского в театре Эстрады. В конце концерта он прочёл стихи новых для нас поэтов: Льва Друскина и Олега Чухонцева.
18.07 – «Ханума».
20.07 – «Дачники».
25.07 – «Три мешка сорной пшеницы».
Все три спектакля – здорово! А «Холстомера» нам так посмотреть и не удалось.
С ЗэМэ виделись часто, но погуляли вдоволь только один раз: показывали ей университет. Она была в восторге.
Июль, жарко, белое пыльное солнце, горбатые московские улочки, пёстрая, усталая, измученная толпа на Кузнецком, Петровке, Пушкинской, словно ручейки, растекающиеся в разные стороны. Лужи, в которых отражается небо. Сквозь толпу, сливаясь с ней, но как-то сама по себе идёт ЗэМэ. Энергично размахивает руками, сумка через плечо летит где-то сзади, пальто расстёгнуто, и его белые полы летят в разные стороны. Я бы её рисовала именно так, на московских улицах. Основные цвета – все виды жёлтого, от золотого до блёкло-пыльного, а ещё – красный, зелёный…
Ленинские горы её поражают, она умолкает, смотрит вокруг с серьёзным любопытством:
– И я могла бы всё это не увидеть. Прожить жизнь и не увидеть! И как здесь можно плохо учиться?