(Ленке понравилось именно то, что музыка как таковая отсутствовала, она звучала в самих ритмах стихов Блока, она не аккомпанировала, она просто была).
А ещё очень серьёзно, но чуть играя, он говорил о том, что читать Исаака Бабеля ему очень страшно и трудно: весь обнажаешься и не за что спрятаться. В Блоке, например, есть ритм. Правда, ещё труднее играть Фазиля Искандера. Если у Бабеля всё же можно ухватиться за что-то, то у Искандера ничего этого нет…
Был закат. На Москву спускалась светлая летняя ночь. Зеркало Москвы-реки отражало оранжевые фонари, мосты, уютные особнячки и нас, стоящих у парапета. Посередине реки плыл селезень. Горизонт в последний раз вспыхнул оранжевым пламенем и погас. На небе появился серпик месяца, тоже оранжевый.
Всё это мог бы видеть Юрский, если бы смотрел в окно, а он как раз и стоял напротив окна, но смотрел не в окно, а на Ленку, а она на него, стоя у окна, спиной к закату, облокотившись о спинку кресла. Так что Москву они не видели. Но она как-то незримо входила в атмосферу их разговора – искреннего, радостного и по-блоковски романтичного.
Уже расставаясь, он наклонился за цилиндром.
Л.: «Вы будете у меня сниматься?»
С.Ю.: «У Вас? – Пауза. – Да, конечно, у Вас буду, мне это интересно».
И расстались. Его умчал белый «Москвич», а мы выкурили у Москвы-реки по сигарете и бесшабашно побрели к метро. Л. счастливо улыбалась.
16 июня 1978 г.
Непостижимо, как ЗэМэ изменилась. Мы знаем её вот уже пять лет и всё время твердим, что она непредсказуемая. Нам нравится так говорить, а ей слушать. Но то, как она изменилась сейчас, ни мы, ни кто-то другой не смогли бы предсказать пять лет назад. Тогда она была комок нервов, казалось, что из тупика истерик, из бездны провалов, потерь, обид и обманов уже нельзя выбраться. Она страшно, запойно пила, заводила лёгкие связи, скандалила с Ваней. В театре у неё совсем не было ролей и жила она по принципу: чем хуже, тем лучше. Казалось, что дальше или безумие, или смерть.
Но какая сила духа!
Что сейчас в ней главное? Наверное, это мудрость и понимание себя, окружающих, мира и себя в нём. Ваня женился, работает в театре, поехал на первые зарубежные гастроли в Польшу, с ЗэМэ они живут врозь и издалека любят друг друга. Она им довольна. В театре она много играет, снимается в кино, её узнают на улице (и нам и ей это приятно). Она совсем не пьёт. Когда она говорит, она даже иногда думает о собеседнике. Рассказы её столь же колоритны и ярки, как и прежде, но сейчас в них ощущается ещё и чувство меры: гармония во всём, о чем бы она ни говорила – смешном, трагичном и просто нелепом. В её словах сейчас нет надрыва и изломанности, нет самовыворачивания, граничащего с патологией. От прежней ЗэМэ в ней остались безмерность чувств и мыслей, эксцентричный артистизм, открытость миру, иногда ушедший в себя взгляд и опущенные уголки губ. Зато появилась лёгкость. Это самое новое.
(Как показала жизнь, подобные метаморфозы происходили с ЗэМэ не однажды. И всегда побеждала ЗэМэ и её преданность искусству, профессии. – Авторы.)
В Москву она приезжала на пробы какого-то фильма. В первый день мы почти не виделись, только встретили её на вокзале утром и проводили до Останкино. Весь день ждали звонка, она, как всегда, не звонила.
У ЗэМэ есть талант особого рода – попадать в нелепые ситуации и истории. И в этот раз не обошлось без курьёзов. В десять вечера, после съёмок, её привезли в гостиницу. В роскошную старинную гостиницу на улице Горького, но…
И здесь, надо быть ЗэМэ – только с ней происходит столько нелепостей – ей предложили четырёхместный номер. Она умоляет поселить её одну, она заплатит хоть за шестиместный номер, но только одну.
– Нет, мест нет, ничего не знаем.
– Но я всю ночь в дороге, сегодня целый день на съёмках. Мне надо отдохнуть и принять душ.
– Ах, ей ещё и душ нужен?! Так у нас вообще воды нет. Душ она захотела, барыня нашлась!
Дальнейшие препирательства описывать не буду, ибо не видела и не слышала. Знаю только, что Зэмэшку «перескандалил» дежурный администратор, и ЗэМэ, так и не добившейся отдельного номера, пришлось искать пристанища в другом месте. Но где? Вот в чём вопрос. Ролан Быков сегодня улетел из Москвы, «Современник» на гастролях, телефоны Нифонтовой и Подгорного – старые, наши же смыты молоком. Cy to nie zabavna situacia? Часам к двум ночи её приютила у себя пустая квартира любовника С-ой. И за все мытарства она была вознаграждена душем, покоем, ткемали в холодильнике и чистой постелью до восьми утра. Но так как это была квартира, человека, уважающего себя, да к тому же грузина, то и часы в ней были уважаемые – старинные, с боем и инкрустацией. Висели они в старинном, закрытом со всех сторон ящичке, и, чтобы не нарушать покой хозяина своим мелодичным боем, на кухне. И вот ЗэМэ, чтобы не опоздать на съёмки, с тех пор, как рассвело, бегала каждые полчаса на кухню любоваться часами. Они были восхитительны!
В два часа на следующий день мы увезли её ко мне домой. По пути зашли на базар. И она, как смерч, носилась по нашему сонному, интеллигентному и не привыкшему к налётам рынку. Дома она занялась обедом. Через полчаса он был готов. Гвоздём программы было первое – окрошка с яблочным соком. Мы с ЗэМэ мужественно съели по тарелке этого кулинарного шедевра, Наташка и Леник были не столь решительны и лишь пригубили яблочный суп.
О чём же мы говорили, поедая кулинарные изыски? О летающих тарелках, ЗэМэ с серьёзным лицом уверяла нас, что они существуют, и их уже видели многие, даже Наташа Тенякова, Юрский и Эрвин Аксер[96] в Польше, выйдя на балкон, видели их. Мы позволили себе усомниться в этой истории и предположили, что перед этим они изрядно выпили. ЗэМэ обиделась, сказала, что мы дурочки, что трезвее людей, чем Юрский и Аксер, она не знает, а мы ничего не понимаем, и ничего она нам не расскажет.
Помирившись, говорили ещё, конечно, о театре. Последняя постановка «Пиквикского клуба» – неудачна: в спектакле занято слишком много новых актёров, в основном молодые, ансамбль не слажен. Не сыгран. Сейчас репетируют какую-то новую пьесу Арбузова. ЗэМэ уверяет, что перед тем, как её написать, Арбузов насмотрелся телепередач о молодёжи. Она занята в этой пьесе, но никаких других эмоций, кроме смеха, она у неё не вызывает[97]
ЗэМэ опять стала говорить о Юрском: «Плохо, всё очень плохо. Ему не дают работать».
– ЗэМэ, зачем он суетится? Надо на это не обращать внимания. Подождать несколько лет, всё устаканится.
– Это хорошо говорить, глядя со стороны. А если из этих «нескольких лет» состоит жизнь!
У нашей Леночки новое страстное желание (сменившее стремление уйти из МГУ в театр и страсть купить джинсы) – теперь она хочет стать кинорежиссёром и купить машину. Понимая, что в кино не последнюю роль играют актёры, она уже сейчас «вербует» труппу. Поэтому на автобусной остановке, стоя в тени нежно-зеленею-щих московских лип, она лукаво спрашивает ЗэМэ:
– А Вы будете у меня сниматься?
– Да, – подумав, – конечно, мне это интересно… А у тебя получится!
– А других приведёте?
– Да, приведу. Они пойдут, обязательно пойдут.
– Я такую труппу сколочу!
Ну что ж, я считаю, что половина дела уже сделана – выбраны актёры на заглавные роли, Юрский и ЗэМэ. Осталось совсем немного: поступить во ВГИК, окончить его, написать сценарий и получить разрешение снять фильм[98]. Но главное, ввязаться в битву! Сквозь густую листву лип прорывались лучи солнечного света, яркие, как свет кинопроектора, и в них уже мелькали кадры будущего фильма.
Вечером мы провожали ЗэМэ на вокзал. Она играла кинозвезду, мы ей с удовольствием подыгрывали. Её узнавали в толпе. На нашем привычном Ярославском вокзале три мужика писательского вида, проходя мимо, вяло бросили:
– Зиночка Шарко! – И не оборачиваясь, побрели дальше.
Сияющая командировочная «Стрела», знакомый до боли перрон, последние пустые, но милые разговоры, и поезд медленно трогается. Как быстро.
9 августа 1978 г.
Втроём справляли Наташин день рождения. Она читала свои последние стихи. Для меня было открытием то, что она их ещё (или всё ещё) пишет. Очень близко в них – поймать мгновенье и оставить его навечно таким, каким оно было тогда.
Т. В. Д.[99] посвящается
Осенних солнечных лучей
Прозрачные роняя нити,
Уходит день, и вместе с ним
Мои заботы и открытья.
Его пытаюсь удержать,
Как будто что-то не сказала…
Не до конца смогла понять…
Последних строк не дочитала…
Он с солнцем счастье унесёт.
К чему скрывать? Оно ведь было.
Я в сотах пробовала мёд
И розы красные дарила.
Мне б розой стать. В мои глаза
Вы заглянули бы случайно…
Так, много-много лет назад, —
Теперь уже раскрыта тайна, —
Один в забытом уголке
Шекспир нашёптывал украдкой:
«О, быть бы на её руке перчаткой,
перчаткой на руке».
Нам посвящается…
На небе много звёзд —
Пусть наших меньше станет.
Пусть сказка о реке
Забудется с ручьём,
Пусть зайчик солнечный
С дождём в траве увянет, —
Но дни пройдут,
И снова мы втроём.
Друзьям
Поговорим о Боге и о Славе.
О будущем, сегодняшнем, былом,
Поговорим о Вечности, Сократе,
а беды все пускай придут потом!
Сегодняшняя ночь для разговоров.