Театральные записки — страница 41 из 45

(Ленке понравилось именно то, что музыка как таковая отсутствовала, она звучала в самих ритмах стихов Блока, она не аккомпанировала, она просто была).

А ещё очень серьёзно, но чуть играя, он говорил о том, что читать Исаака Бабеля ему очень страшно и трудно: весь обнажаешься и не за что спрятаться. В Блоке, например, есть ритм. Правда, ещё труднее играть Фазиля Искандера. Если у Бабеля всё же можно ухватиться за что-то, то у Искандера ничего этого нет…

Был закат. На Москву спускалась светлая летняя ночь. Зеркало Москвы-реки отражало оранжевые фонари, мосты, уютные особнячки и нас, стоящих у парапета. Посередине реки плыл селезень. Горизонт в последний раз вспыхнул оранжевым пламенем и погас. На небе появился серпик месяца, тоже оранжевый.

Всё это мог бы видеть Юрский, если бы смотрел в окно, а он как раз и стоял напротив окна, но смотрел не в окно, а на Ленку, а она на него, стоя у окна, спиной к закату, облокотившись о спинку кресла. Так что Москву они не видели. Но она как-то незримо входила в атмосферу их разговора – искреннего, радостного и по-блоковски романтичного.

Уже расставаясь, он наклонился за цилиндром.

Л.: «Вы будете у меня сниматься?»

С.Ю.: «У Вас? – Пауза. – Да, конечно, у Вас буду, мне это интересно».

И расстались. Его умчал белый «Москвич», а мы выкурили у Москвы-реки по сигарете и бесшабашно побрели к метро. Л. счастливо улыбалась.


16 июня 1978 г.

Непостижимо, как ЗэМэ изменилась. Мы знаем её вот уже пять лет и всё время твердим, что она непредсказуемая. Нам нравится так говорить, а ей слушать. Но то, как она изменилась сейчас, ни мы, ни кто-то другой не смогли бы предсказать пять лет назад. Тогда она была комок нервов, казалось, что из тупика истерик, из бездны провалов, потерь, обид и обманов уже нельзя выбраться. Она страшно, запойно пила, заводила лёгкие связи, скандалила с Ваней. В театре у неё совсем не было ролей и жила она по принципу: чем хуже, тем лучше. Казалось, что дальше или безумие, или смерть.

Но какая сила духа!

Что сейчас в ней главное? Наверное, это мудрость и понимание себя, окружающих, мира и себя в нём. Ваня женился, работает в театре, поехал на первые зарубежные гастроли в Польшу, с ЗэМэ они живут врозь и издалека любят друг друга. Она им довольна. В театре она много играет, снимается в кино, её узнают на улице (и нам и ей это приятно). Она совсем не пьёт. Когда она говорит, она даже иногда думает о собеседнике. Рассказы её столь же колоритны и ярки, как и прежде, но сейчас в них ощущается ещё и чувство меры: гармония во всём, о чем бы она ни говорила – смешном, трагичном и просто нелепом. В её словах сейчас нет надрыва и изломанности, нет самовыворачивания, граничащего с патологией. От прежней ЗэМэ в ней остались безмерность чувств и мыслей, эксцентричный артистизм, открытость миру, иногда ушедший в себя взгляд и опущенные уголки губ. Зато появилась лёгкость. Это самое новое.

(Как показала жизнь, подобные метаморфозы происходили с ЗэМэ не однажды. И всегда побеждала ЗэМэ и её преданность искусству, профессии. – Авторы.)

В Москву она приезжала на пробы какого-то фильма. В первый день мы почти не виделись, только встретили её на вокзале утром и проводили до Останкино. Весь день ждали звонка, она, как всегда, не звонила.

У ЗэМэ есть талант особого рода – попадать в нелепые ситуации и истории. И в этот раз не обошлось без курьёзов. В десять вечера, после съёмок, её привезли в гостиницу. В роскошную старинную гостиницу на улице Горького, но…

И здесь, надо быть ЗэМэ – только с ней происходит столько нелепостей – ей предложили четырёхместный номер. Она умоляет поселить её одну, она заплатит хоть за шестиместный номер, но только одну.

– Нет, мест нет, ничего не знаем.

– Но я всю ночь в дороге, сегодня целый день на съёмках. Мне надо отдохнуть и принять душ.

– Ах, ей ещё и душ нужен?! Так у нас вообще воды нет. Душ она захотела, барыня нашлась!

Дальнейшие препирательства описывать не буду, ибо не видела и не слышала. Знаю только, что Зэмэшку «перескандалил» дежурный администратор, и ЗэМэ, так и не добившейся отдельного номера, пришлось искать пристанища в другом месте. Но где? Вот в чём вопрос. Ролан Быков сегодня улетел из Москвы, «Современник» на гастролях, телефоны Нифонтовой и Подгорного – старые, наши же смыты молоком. Cy to nie zabavna situacia? Часам к двум ночи её приютила у себя пустая квартира любовника С-ой. И за все мытарства она была вознаграждена душем, покоем, ткемали в холодильнике и чистой постелью до восьми утра. Но так как это была квартира, человека, уважающего себя, да к тому же грузина, то и часы в ней были уважаемые – старинные, с боем и инкрустацией. Висели они в старинном, закрытом со всех сторон ящичке, и, чтобы не нарушать покой хозяина своим мелодичным боем, на кухне. И вот ЗэМэ, чтобы не опоздать на съёмки, с тех пор, как рассвело, бегала каждые полчаса на кухню любоваться часами. Они были восхитительны!

В два часа на следующий день мы увезли её ко мне домой. По пути зашли на базар. И она, как смерч, носилась по нашему сонному, интеллигентному и не привыкшему к налётам рынку. Дома она занялась обедом. Через полчаса он был готов. Гвоздём программы было первое – окрошка с яблочным соком. Мы с ЗэМэ мужественно съели по тарелке этого кулинарного шедевра, Наташка и Леник были не столь решительны и лишь пригубили яблочный суп.

О чём же мы говорили, поедая кулинарные изыски? О летающих тарелках, ЗэМэ с серьёзным лицом уверяла нас, что они существуют, и их уже видели многие, даже Наташа Тенякова, Юрский и Эрвин Аксер[96] в Польше, выйдя на балкон, видели их. Мы позволили себе усомниться в этой истории и предположили, что перед этим они изрядно выпили. ЗэМэ обиделась, сказала, что мы дурочки, что трезвее людей, чем Юрский и Аксер, она не знает, а мы ничего не понимаем, и ничего она нам не расскажет.

Помирившись, говорили ещё, конечно, о театре. Последняя постановка «Пиквикского клуба» – неудачна: в спектакле занято слишком много новых актёров, в основном молодые, ансамбль не слажен. Не сыгран. Сейчас репетируют какую-то новую пьесу Арбузова. ЗэМэ уверяет, что перед тем, как её написать, Арбузов насмотрелся телепередач о молодёжи. Она занята в этой пьесе, но никаких других эмоций, кроме смеха, она у неё не вызывает[97]

ЗэМэ опять стала говорить о Юрском: «Плохо, всё очень плохо. Ему не дают работать».

– ЗэМэ, зачем он суетится? Надо на это не обращать внимания. Подождать несколько лет, всё устаканится.

– Это хорошо говорить, глядя со стороны. А если из этих «нескольких лет» состоит жизнь!

У нашей Леночки новое страстное желание (сменившее стремление уйти из МГУ в театр и страсть купить джинсы) – теперь она хочет стать кинорежиссёром и купить машину. Понимая, что в кино не последнюю роль играют актёры, она уже сейчас «вербует» труппу. Поэтому на автобусной остановке, стоя в тени нежно-зеленею-щих московских лип, она лукаво спрашивает ЗэМэ:

– А Вы будете у меня сниматься?

– Да, – подумав, – конечно, мне это интересно… А у тебя получится!

– А других приведёте?

– Да, приведу. Они пойдут, обязательно пойдут.

– Я такую труппу сколочу!

Ну что ж, я считаю, что половина дела уже сделана – выбраны актёры на заглавные роли, Юрский и ЗэМэ. Осталось совсем немного: поступить во ВГИК, окончить его, написать сценарий и получить разрешение снять фильм[98]. Но главное, ввязаться в битву! Сквозь густую листву лип прорывались лучи солнечного света, яркие, как свет кинопроектора, и в них уже мелькали кадры будущего фильма.

Вечером мы провожали ЗэМэ на вокзал. Она играла кинозвезду, мы ей с удовольствием подыгрывали. Её узнавали в толпе. На нашем привычном Ярославском вокзале три мужика писательского вида, проходя мимо, вяло бросили:

– Зиночка Шарко! – И не оборачиваясь, побрели дальше.

Сияющая командировочная «Стрела», знакомый до боли перрон, последние пустые, но милые разговоры, и поезд медленно трогается. Как быстро.


9 августа 1978 г.

Втроём справляли Наташин день рождения. Она читала свои последние стихи. Для меня было открытием то, что она их ещё (или всё ещё) пишет. Очень близко в них – поймать мгновенье и оставить его навечно таким, каким оно было тогда.

Т. В. Д.[99] посвящается

Осенних солнечных лучей

Прозрачные роняя нити,

Уходит день, и вместе с ним

Мои заботы и открытья.

Его пытаюсь удержать,

Как будто что-то не сказала…

Не до конца смогла понять…

Последних строк не дочитала…

Он с солнцем счастье унесёт.

К чему скрывать? Оно ведь было.

Я в сотах пробовала мёд

И розы красные дарила.

Мне б розой стать. В мои глаза

Вы заглянули бы случайно…

Так, много-много лет назад, —

Теперь уже раскрыта тайна, —

Один в забытом уголке

Шекспир нашёптывал украдкой:

«О, быть бы на её руке перчаткой,

перчаткой на руке».

Н. Кожанова

Нам посвящается…

На небе много звёзд —

Пусть наших меньше станет.

Пусть сказка о реке

Забудется с ручьём,

Пусть зайчик солнечный

С дождём в траве увянет, —

Но дни пройдут,

И снова мы втроём.

Друзьям

Поговорим о Боге и о Славе.

О будущем, сегодняшнем, былом,

Поговорим о Вечности, Сократе,

а беды все пускай придут потом!

Сегодняшняя ночь для разговоров.