Мы с братьями и отцом, а также многие полковые товарищи Катенина, друзья и знакомые несколько раз навешали его в «Красном Кабачке». Наконец был назначен день отъезда – тяжело же было нашей матушке и нам расставаться с отцом нашим!..
В «Красном Кабачке» был заказан прощальный обед; нас собралось человек двадцать, в числе которых были Андрей Андреевич Жандр, Николай Иванович Бахтин и много преображенских офицеров: Хвощинский, Хрунцов, Яков Волховской и двоюродный брат Павла Александровича Александр Андреевич Катенин, который тогда еще был прапорщиком.
После обеда усадили мы горемычных наших путешественников в дорожный возок, пожелали им счастливого пути и грустные воротились домой. С этого времени брат мой остался без учителя и должен был все свои новые роли приготовлять уже сам. Помня уроки своего наставника, он продолжал неусыпно работать и с каждою новою ролью всё более и более приобретал расположение публики.
Чтобы не наскучить моим почтенным читателям рассказами в минорном тоне, я перейду в мажорный.
Глава IX
Кому из нас в детстве своем не доводилось читать в учебных книжках наивно-трогательного анекдота о необыкновенной собаке кавалера Обри Мондидье? Из этого анекдота или исторического происшествия французский борзописец Жильбер Пиксерекур состряпал в 1819 году театральную пьеску которая, в переводе была играна немецкими актерами в Петербурге под названием «Собака Обри» (историческая мелодрама в 3-х действиях), где, разумеется, главное действующее лицо была четвероногая артистка, как уже видно и по заглавию пьесы. Эта мелодрама имела на немецкой сцене большой успех. Актер Толченов попросил тогдашнего переводчика Шеллера перевести эту пьесу для своего бенефиса[31]. Какой-то петербургский немец выучил своего белого пуделя для этой роли и получал за него поспектакльную плату, которой никто из двуногих артистов тогда еще не получал. Немец был, конечно, очень доволен гонорарами за своего воспитанника с обоих театров.
Двадцать шестого апреля 1820 года был назначен бенефис Толченова. В конце афиши, по настоянию собачьего антрепренера, было напечатано: «Дабы рукоплескания не устрашили сию собаку просят почтеннейшую публику не аплодировать при ее появлении».
Толченов, чтобы приучить к себе пуделя, с которым у него в третьем действии была эффектная сцена, упросил немца взять его к себе на квартиру (чуть ли даже и немец вместе с собакой не переселился к нему).
Репетиции делались при полном освещении, и всё шло как следует: собака играла свою роль так же хорошо на русской, как и на немецкой сцене. Одно только последнее явление третьего действия, где собака, узнав чутьем убийцу своего господина, бросается на него с лаем и хочет его искусать, – не ладилось.
На немецкой сцене роль убийцы играл известный в то время трагик Вильде и ловко отбивался от разъяренного пса, что производило большой эффект. Но наш Павел Иванович Толченов был очень неловок и неповоротлив и никак не умел приноровиться к собаке. Зычный ли его голос, напоминающий иногда собачий лай, или русская речь, к которой еще не привыкла немецкая собака, только дело никак не шло. Толченов лез из кожи, а пудель на него не бросался; тявкнет раза два да и успокоится, завертит хвостом и побежит назад – и преступление остается безнаказанным!
Как тут быть? Сцены этой нельзя было исключить, потому что на ней основана развязка мелодрамы; и потом, такое исключение было бы оскорбительно для самолюбия русского артиста: как же он, по своей неловкости, не может подстроиться под собаку и должен уступить немцу. Раз двадцать пробовали эту роковую сцену, но дело решительно не ладилось. Наш Павел Иванович раскраснелся, как вареный рак, и сам измучился, как собака, а результат был один и тот же.
Как тут быть? Сцены этой нельзя было исключить, потому что на ней основана развязка мелодрамы; и потом, такое исключение было бы оскорбительно для самолюбия русского артиста, что он, по своей неловкости, не может подделаться под собаку и должен уступить немцу. Раз двадцать пробовали эту роковую сцену, но дело решительно не ладилось. Наш Павел Иванович раскраснелся, как вареный рак, и сам измучился, как собака, а результат был один и тот же.
Но немец, говорят, «обезьяну выдумал», как же ему было не придумать тут какого-нибудь кунштюка![32] И вот собачий антрепренер подбежал к Толченову и говорит ему:
– Подождите, Павел Иванович, я придумал, что надо будет сделать! – И, в ту же минуту бросается со всех ног из театра.
Репетиция остановилась да несколько минут; все были в недоумении: куда исчез? Что такое он придумал? Наконец, немец возвратился с торжествующим лицом и с колбасою в руке.
– Вот возьмите ее, Павел Иванович, эта штука нас выручать будет.
Павел Иванович разинул рот, взял колбасу, но никак не мог взять в толк, зачем тут явилась колбаса.
– Да что же я с нею буду делать? – спрашивает раздраженно трагик.
– А вот извольте посмотреть, – отвечает немец.
Он дал собаке понюхать колбасу, и та от удовольствия завертела хвостом, навострила уши и начала бегать за своим хозяином. Тот отправляется за кулисы и, держа колбасу в правой руке, перебегает через сцену и отмахивается от собаки, а она, с неистовым лаем, кидается на него, желая выхватить соблазнительную колбасу. Эта поспектакльная плата, разумеется, ей была вкуснее той, которую получал за ее труды собачий эксплуататор. Толченов попробовал этот кунштюк, как показал ему немец, и сцена вышла очень эффектная, даже страшно было смотреть, с таким остервенением собака бросалась на злодея: казалось, что она его в клочки разорвет благодаря этой спасительной колбасе.
Толченов успокоился; он потирал руки от удовольствия и уже заранее предвидел, какой громадный эффект произведет эта раздирательная сцена завтра, в день его бенефиса. Одно только его огорчало, что почтеннейшую публику на афише просят не аплодировать собаке, а потому и он из-за нее должен лишиться заслуженного аплодисмента. По совету немца он дал собаке съесть колбасу, чтобы она знала наперед, какую награду получит за свою роль; однако решено было назавтра, в день представления, вовсе ее не кормить, чтобы голодный пес в точности и с большим успехом исполнил эту сцену.
На следующее утро, на последней репетиции, всё прошло как нельзя лучше. Бенефициант был в полном удовольствии, потому что все билеты оказались распроданы; собачий антрепренер поглаживал своего воспитанника и подсчитывал заранее, сколько получит поспектакльной платы. Один только голодный пес был не в духе: он, вероятно, недоумевал, за что люди так несправедливо и жестоко с ним обходятся, и почему же, за всё его старание со вчерашнего вечера не дали ему ни куска хлеба. Вспоминая вчерашнюю колбасу он часто подходил к бенефицианту: поглядит на него жалобно, повертит хвостом, понюхает и пойдет прочь!
– Потерпи, Тромпет (так звали Собаку Обри), потерпи! Если ты попал на эти доски, надо же и тебе принести некоторую жертву для искусства.
Наконец наступил роковой вечер. В первом действии у собаки нет роли. Хозяина ее, Обри Мондидье, из зависти убивает Макер (Толченов), его однополчанин, и где-то в лесу зарывает его в землю. Второе действие: театр представляет лесистую местность с высокими горами вдали и хижиной на первом плане. Глухая ночь; при поднятии завесы музыка играет аллегро, и, немного погодя, появляется Собака. Перебегает с горы на гору, наконец, перескакивает через плетень и прямо бросается к хижине, у дверей которой привязан шнурок от колокольчика. Собака его дергает, лает изо всей мочи и царапает лапами двери.
Дело, изволите видеть, в том, что она по следам нашла могилу своего господина, разрыла ее и прибежала к знакомой старушке известить ее об этом несчастье.
Старушка выходит с фонарем и спрашивает ее:
– Что случилось, Тромпет?
Но Тромпет, конечно, не может ей рассказать всего в подробностях, он только лает и тащит ее за платье. Старушка ничего не понимает. Наконец собака хватает поставленный на пол фонарь и бежит со сцены. Старушка, все-таки смекнув, что, верно, случилось какое-нибудь несчастье, следует за нею.
Сцена, как видите, очень эффектная, но публика, предупрежденная афишкой, вела себя в то старое доброе время очень сдержанно и не нарушала тишины. Я уверен, что нынче непременно собаку вызвали бы за эту сцену.
В 8-м действии, хотя правосудие и видит, что кавалер Обри умер насильственной смертью, преступника отыскать не могут; подозревают одного крестьянского мальчика, немого от рождения, племянника той старушки; против него все улики, в числе которых окровавленный заступ, найденный в сарае, где мальчик спал в эту ночь. Но немой ничего не может сказать в свое оправдание.
Вот тут-то и должна была разыграться знаменитая сцена с колбасой. Этой сцены, кроме бенефицианта, я думаю, больше всех ждал голодный Тромпет. Он за кулисами не отходил от злодея Толченова, всё протягивал нос к его правой руке.
Но, увы! и бенефициант, и собачий антрепренер обманулись в своих ожиданиях, и в этой кровавой драме судьба сыграла с ними комедию.
Покойный Яков Григорьевич Брянский (тогда еще молодой человек) изображал кавалера Обри и, как я уже сказал, был убит в конце 1-го действия. И вот ему вздумалось, от нечего делать, за кулисами пошкольничать: он послал купить себе колбасы и поджидал, спрятавшись, выхода Толченова. Дело подходит к развязке. За кулисами слышится испуганный крик преступника и отчаянный лай Собаки. Все действующие лица бросаются с любопытством к решетке сада, мимо которой следует пробежать Толченову со своей собакой. Вот он появился, размахивает руками и кричит во всё горло:
– Отбейте от меня эту собаку, она меня растерзает!
Собака, старясь схватить целый день ожидаемую колбасу, которую держит в руке Толченов, прыгает и неистово лает. Злодей Толченов, для большего эффекта, останавливается посреди сцены и продолжает махать руками, как бы отбиваясь от разъяренного животного. Но в эту самую минуту Брянский, спрятавшись в укромном местечке, чмокает из-за кулис и выставляет свою руку с колбасой. Собака оглядывается и застывает. Две колбасы разом!