Однако пора сказать слово и о себе самом.
В 1823 году 1 марта я был выпушен из училища на роли вторых любовников. В общественном быту счастливым любовникам, конечно, многие могут позавидовать, но счастливые любовники в комедиях и драмах – самые несчастные создания: они каждый вечер повторяют свои стереотипные объяснения в любви, тянут беспрерывную канитель и надоедают зрителям до тошноты своими приторными сладостями; а театральные любовники в старину были еще приторнее нынешних. В прежних комедиях авторы, по большей части, выводили двух любовников: один – повеса, негодяй и вертопрах; а другой – высоконравственный, скромный и благовоспитанный молодой человек; первый обыкновенно тешит публику смешными фразами и комическим своим положением, а второй ничего не выжмет из своей роли, кроме скуки, за что и получает в конце пьесы обычную награду и, как счастливый соперник, соединяется со своей возлюбленной. Вот этих-то счастливцев мне и суждено было изображать почти лет десять кряду, пока судьба не вытолкнула меня на другое амплуа, более подходящее к моему веселому характеру, а может быть и способностям.
Глава XII
Грозное 7 ноября 1824 года живо в моей памяти, хотя уже полстолетия прошло с тех пор.
Еще ночью, накануне того злополучного дня, мы слышали спросонок бурное завывание ветра, от сильных порывов которого дрожали рамы в нашей спальне. Но петербургским жителям такая музыка в привычку она с малолетства зачастую нас убаюкивала.
Поутру, в обычный час, собрались мы в зале на молитву и тут, подойдя к окнам, увидели необыкновенное возвышение воды в Екатерининском канале: барки с дровами готовы были вылезть за перила; из подземных труб били на улицу фонтаны. Нас это сначала очень забавляло. С иных прохожих срывало ветром в канаву шляпы и фуражки, и они напрасно хлопотали достать их оттуда, что возбуждало у нас общий смех. Мы еще никак не предполагали, что через несколько часов разыграется такая страшная драма!
Учителя не пришли к нам в классы, и мы не отходили от окошек. Между тем буря ежеминутно усиливалась, и вода мутными волнами хлестала из канавы через край за решетку. Наконец с шумом хлынула вода на улицу, и через несколько минут перед нашими глазами образовалось широкое озеро. Весь наш двор залило водою. Кто-то из моих товарищей посадил в корыто кошку и пустил ее плавать по двору. Молодежь наша всё еще легкомысленно забавлялась, не предчувствуя близкой опасности. Но вскоре мы смекнули, что дело идет не на шутку. На улице мимо наших окон неслись будки часовых, бревна, дрова, разбитые лодки, барки и разный хлам. Кое-где виднелись утопающая лошадь или собака; люди спасались на заборах, на крышах одноэтажных домов. Общее бедствие начало нам представляться в страшных картинах, и тогда лица наших балагуров и смельчаков вытянулись и побледнели. Густые, серые тучи быстро неслись по небу; изредка выглядывало солнце, чтоб осветить всеобщую гибель и разрушение.
Наш домовой священник отец Петр жил тогда в нижнем этаже; к нему побежали некоторые из воспитанников и просили его пойти в церковь и отслужить молебен о прекращении бури. Но он, бедняга, был тогда в страшных попыхах и, совсем растерявшись, махал нам рукой и отвечал:
– После, после; а теперь лучше помогите мне вытаскивать мои пожитки и мебель в верхний этаж!..
И мы начали помогать ему выбираться из его квартиры, на четверть залитой уже водою. Другие воспитанники бросились в кухню, которая тоже находилась внизу, и спасали хлеб и съестные припасы.
Воспитанницы помещались в третьем этаже и беспрестанно высовывались в форточки. Бедная кошка всё еще плавала в корыте и неистово мяукала. Воспитанница Прилуцкая, за которой тогда ухаживал покойный Григорьев, Петр Иванович, со слезами всех упрашивала спасти ее любимую кошку! И Григорьев в угоду своей дульцинее по-рыцарски решился на отважный подвиг. Тогда с двух сторон нашего двора помещались дрова. Он вскочил на них и начал перебегать из стороны в сторону, стараясь ухватить корыто. Но в это самое время вода подмыла дрова, они расплылись и притиснули его. Он очутился посреди двора, по горло окруженный дровами, и хотя отлично плавал, но тут не было ему никакой физической возможности выкарабкаться наверх.
В третьем этаже послышался ужасный визг, плач, крик и стоп. Разумеется, Прилуцкая кричала больше всех. Могла ли она не сострадать отважному рыцарю, который для ее любимой кошки решился на такое самоотвержение! Где-то достали длинную, толстую веревку и бросили ему с крыльца; Григорьев кое-как ухватился за нее, и мы все притянули его к крыльцу. Храбреца тотчас раздели, уложили в постель, вытерли вином и напоили горячим чаем с ромом, который принес ему наш инспектор. Благодаря молодости и необыкновенно крепкой натуре никаких дурных последствий с ним не было; он проспал до утра и встал как встрепанный. Зато прелестная его дульцинея вполне оценила его рыцарское мужество и самоотвержение и сделалась с тех пор вдвое к нему благосклоннее. Но, увы! школьная любовь также, как и дружба, не прочна; первая любовь, как первый блин, бывает зачастую комом! По выходе из училища Прилуцкая вышла замуж за другого, а Григорьев женился на другой.
После этой катастрофы с Григорьевым, мы побежали опять смотреть, что делается на улице. В продолжение этого времени вода уже настолько поднялась, что затопила нижний этаж. Тут вдруг подъехал на лодке к нашему дому один из наших театральных чиновников и, ухватясь за балкон, что-то кричал нам. Но шум ветра и двойные рамы препятствовали нам его расслышать. Мы живо вынули зимнюю раму и вышли на балкон.
– Дайте мне хлеба! – закричал он нам.
Мы начали его уговаривать лучше влезть к нам через балкон, обогреться и поесть вместе с нами. Но чудак всё твердил свое, чтоб дали ему хлеба. Нечего делать, принесли ему целый каравай ржаного хлеба; и он, поблагодарив нас, поплыл в своей лодке дальше. Откуда его принесло? Где он взял лодку? В какую экспедицию теперь отправился? Господь его знает. Этот чиновник, не тем будь помянут (его давно уже нет на свете), не мог похвалиться воздержанием и был в этот страшный час в таком отважном настроении, когда человеку, как говорится, «море по колено». Дальнейшее его странствование по невским волнам мне неизвестно; но этот удалец не только не погиб, но на другой же день сидел в конторе за обычным своим столом как ни в чем не бывало. Кошка тоже спаслась от погибели: когда расплылись дрова, корыто осталось на поверхности, и ей удобно стало, прыгая по ним, добраться до крыльца.
В третьем часу пополудни вода как будто перестала прибывать: мы это заметили в наших сенях, где двери были заперты и, стало быть, вода не могла волноваться. В эти сени мы беспрестанно сбегали сверху для наблюдений; там делали мы разные заметки на стене и вскоре увидели, что вода действительно сбыла на целый вершок.
Мы бросились наверх с радостной вестью, и многие из нас крестились и обнимали друг друга.
Брат мой в этот день должен был играть Эдипа-царя и отправился в 10 часов утра на репетицию в Малый театр. Наша матушка была в мучительном беспокойстве до самого вечера, когда уже часу в восьмом он воротился домой. Отца нашего не было тогда в Петербурге. Едва только возникла малейшая возможность выйти на улицу, я побежал в дом Голлидея, где жила тогда матушка. Вскоре приехал и брат мой. После минувшей опасности и сильных душевных потрясений радость наша в кругу своего семейства была невыразима. Брат мой вместе с другими актерами, собравшимися в театр, провел этот несчастный день довольно спокойно.
На Невском проспекте вода выступила не более полуаршина. Наводнение, как ватерпас, ясно обозначило низменную и возвышенную местности Петербурга. За Аничкиным мостом количество воды было весьма незначительно: за Троицким переулком ее уже почти не было; на Песках и на Охте никто и не подозревал этого бедствия. На Петербургской же и на Выборгской сторонах вода возвысилась более сажени; в Галерной гавани она доходила до самых крыш одноэтажных домов. На Смоленском кладбище многие свежие могилы были размыты водою, несколько гробов всплыли из подземной утробы, и отошедшие братия снова понеслись по воле буйного ветра если не в житейское море – то на взморье. Брат мой рассказывал, между прочим, как их забавляла в театре возня крыс и мышей, которые подняли пронзительный писк, прыгая по креслам, лазили на стены и искали спасения в верхних ложах.
На следующий день сделался сильный мороз, что, конечно, увеличило бедствие обитателей нижних этажей: сырые стены оледенели, печки по большей части разрушились, и бедные страдальцы, дрожа от холода, остались без пристанищ. Правительство приняло тогда самые энергические меры для облегчения участи этих несчастных: в каждой части города немедленно устроены были комитеты для пособия неимущим, развозили по улицам хлеб и теплую одежду; учредили временные приюты в больницах и частных домах. Но бедствие оказалось так велико, что едва ли была физическая возможность удовлетворить всех.
Поутру 8 ноября я пошел по некоторым улицам и тут увидел все ужасы вчерашнего бедствия: многие заборы были повалены; с иных домов снесены крыши; на площадях стояли барки, гальоты и катера; улицы были загромождены дровами, бревнами и разным хламом. Словом сказать, повсюду представлялись картины страшного разрушения. Рассказам и анекдотам не было конца. Хотя плачевная действительность вовсе не нуждалась в прибавлениях, но и тут досужим людям открывалось широкое поле для фантазии.
Так, например, говорили, что некая молодая вдова, проживавшая в одной из дальних линий Васильевского острова, накануне похоронила на Смоленском кладбище своего старого супруга, над прахом которого не расположена была плакать и терзаться, потому что покойный сожитель мучил ее своей ревностью. Проводив его на место вечного упокоения, она также думала найти наконец душевное спокойствие; но каков же был ее ужас, когда вечером рокового дня она увидела гроб своего сожителя у самого крыльца дома! Нечего делать, пришлось бедной вдовушке вторично хоронить своего неугомонного мужа.