К сожалению, внимание державного покровителя отечественных талантов не могло оградить Асенкову ни от злословия завистниц, ни от докучливости вздыхателей. Выше много было сказано о ее поклонниках-театралах. Здесь мне припомнился один пасквильный, грубый эпизод из ее жизни. Какой-то очень юный сын Марса (фамилию его теперь не могу вспомнить), вероятно, отверженный ее обожатель, сыграл с нею возмутительную шутку, которая могла бы иметь гибельные последствия. Однажды этот армейский герой решился блистательным образом отомстить непреклонной красавице: он подкараулил ее после спектакля у театрального подъезда и, когда она села в карету, бросил туда зажженную шутиху. По счастию, шутиха попала в шубу актера Григорьева, сидевшего тут же, и он успел ее потушить.
Автор этого фейерверкера не мог укрыться от свидетелей, а гнусный поступок его не мог пройти без наказания. Покойный великий князь Михаил Павлович приказал его немедленно арестовать; но этот пылкий юноша не унялся и прислал Асенковой грозное письмо о том, что если ему не удалось на этот раз ее обезобразить, то он решится на более отчаянную меру. Однако ж он должен был умерить свою запальчивость: за эту злую шутку его отправили на Кавказ понюхать порохового дыму, происходящего не от шутихи. Впоследствии он возвратился с Кавказа, но тогда, кажется, уже не было на свете предмета его пылкой страсти.
Асенкова скончалась 19 апреля 1841 года. Она похоронена на Смоленском кладбище, недалеко от большой церкви; прекрасный памятник с бронзовым ее бюстом до сих пор сохранился во всей своей целости.
Глава XII
В 1833 году был назначен директором петербургских театров действительный статский советник Александр Михайлович Гедеонов, служивший до того времени в Москве, при Оружейной палате. Предшественник его, князь Гагарин, как я уже говорил прежде, был гордый аристократ, недоступный для подчиненных. Новый директор с первого своего шага оказался человеком совсем другого склада и характера. Когда артисты всех трупп ему представлялись, он был одинаково приветлив, прост и любезен с каждым из них. Можно сказать, что первым своим дебютом он сумел расположить всех в свою пользу.
Вступив в должность, он обратил особенное внимание на драматическую труппу, бывшую при князе Гагарине в полном пренебрежении. Гедеонов посещал наш театр почти ежедневно: замечал успехи молодых артистов и поощрял их или похвалой или материальным вознаграждением. В первый же год своего директорства он занялся переустройством Театрального училища. Его ходатайством и старанием в собственность дирекции было приобретено огромное здание против Александринского театра; туда вскоре были переведены театральная школа, контора, швальня, гардероб и нотная контора, находившиеся до того времени в разных домах. Тут же отведены были квартиры школьным учителям, гувернерам и театральным чиновникам. По его домогательству театральный бюджет был значительно увеличен. Короче сказать, хозяйственная часть и вообще театральная администрация изменились во многом к лучшему.
До Гедеонова драматическая и оперная труппы не были разделены, и оперные артисты – Осип Афанасьевич Петров, Ефремов, Шемаев и другие – участвовали в драматических спектаклях. Затем он уничтожил обыкновение давать малые комедии и водевили перед балетом, как говорится, для съезда, который, конечно, не мог быть приятным актерам, потому что на их игру публика не обращала никакого внимания и хлопала только дверями. В то время покойный Сосницкий, как старший артист (которому тоже невесело было играть для съезда), передал мне несколько ролей из своего репертуара, как-то: «Воздушные замки», «Шалости влюбленных», «Своя семья», «Говорун» и другие.
Кажется, Гедеонову мы были обязаны и уничтожением так называемых анонсов, то есть возвещений публике о спектаклях на следующие дни. Эта традиция, вероятно, вела свое начало с того времени, когда еще не печатались афиши. Молодые артисты обязаны были ежедневно по очереди являться в театр в черном фраке и белом галстуке и в одном из антрактов, выйдя за переднюю занавесь, анонсировать, что «завтра в театре будет представлена такая-то пьеса, а в Большом такая-то». Если приходились тут бенефисы, то и о них следовало сообщать. Особенно на Масленице, при утренних и вечерних спектаклях, эти нелепые анонсы бывали просто нестерпимы. Старшие актеры оказывались, конечно, избавлены от этого удовольствия.
Впрочем, я помню, как однажды в чей-то бенефис Сосницкий играл «Говоруна» (комедию Хмельницкого). В конце пьесы он остается один на сцене – и вместо последних стихов:
Но мне пересказать об этом остается
И всем и каждому, кто первый попадется.
Он (обращаясь к публике) заменяет их следующими:
Чтоб, наконец, вас чем-нибудь занять,
Дозвольте честь иметь теперь вам рассказать…
«Завтрашний день, в здешнем театре, российскими придворными актерами представлено будет» и прочее. Аплодисменты и общий хохот перервали эту неожиданную выходку любимого артиста, и фарс удался вполне.
В конце 30-х годов последовал высочайший указ, по которому артисты императорских театров первого разряда, прослужив двадцатилетний срок, имеют право получать потомственное почетное гражданство. Этой милостью мы были обязаны инициативе и ходатайству Александра Михайловича Гедеонова, и можно сказать, что это было действительно капитальное доброе дело, сделанное им для артистов. До того времени звание придворного артиста не имело никакого определенного положения в обществе. Хотя они и дети их не принадлежали к податному состоянию, но собственно никакими гражданскими правами не пользовались. Придворные певчие, например, получали чины по выслуге положенных лет; но чиновники, поступая на сцену, не имели права пользоваться своими чинами и лишались их в продолжение своей службы при театре. Вследствие такого правила небезызвестный князь Тюфякин и посадил актера Булатова на съезжий двор, хотя он имел тогда чип титулярного советника.
Понятное дело, что царская милость не могла не вызвать в нашем закулисном мире общего восторга – и старшие артисты того времени почли за долг благодарить директора, который являлся главным виновником этой милости, и, в память совершившегося события, преподнести ему какой-нибудь вещественный знак их признательности. По испрошении предварительно, через министра двора князя Петра Михайловича Волконского, высочайшего соизволения, артисты заказали тогда изящный серебряный кубок с позолотой, приличными атрибутами и надписями и такое же блюдо, на котором были вырезаны фамилии артистов, участвовавших в подписке для этого подарка.
И вот, в одно прекрасное утро, старшие артисты драматической, оперной и балетной трупп явились со своим приношением к Александру Михайловичу. Он был глубоко тронут изъявлением нашей благодарности, и через несколько дней мы получили приглашение к нему на обед. Первый тост, как и следует, был предложен хозяином за здоровье государя императора, и все единым сердцем и устами провозгласили ему многая лета! Второй тост артисты не замедлили провозгласить за здоровье радушного хозяина, а третий тост был выпит, по предложению Александра Михайловича, за процветание искусства и успехи русского театра.
Обед прошел шумно и весело. Вообще, этот достопамятный день имел характер какого-то семейного праздника и оставил в нас самые отрадные впечатления и надежды. Прежние директора не приучили артистов к подобному обхождению, оставляли их в почтительном отдалении от себя, а иные держали, как говорится, просто в черном теле. Мы все были обворожены лаской и любезностью нашего нового начальника; нам тогда казалось, что судьба наконец сжалилась над русским театром и послала нам директора, который с любовью будет стараться об успехах нашей родной сцены и будет смотреть на артистов как на свободных художников, могущих иногда, не стесняясь, откровенно высказывать ему свои мнения, не подражая Молчалину: «Что нам не должно сметь свое суждение иметь».
Да, всё это, конечно, многим из нас приходило тогда в голову. Но, увы! не всегда безоблачное утро бывает порукой хорошего дня. Отдавая справедливость полезной деятельности покойного Александра Михайловича в продолжение первых лет его управления театрами, та же справедливость обязывает меня показать и оборотную сторону медали…
Хотя и говорит латинская пословица De mortuis aut bene, aut nihil, но если всегда следовать этой добродушной пословице, тогда бы и историю нельзя было писать… Есть люди, которые (как уверяли астрологи) явились на свет под счастливой звездой или (как гласит народная поговорка) родились в сорочке. Эти баловни природы без особенных трудов и способностей быстро выдвигаются вперед, им всё удается: задумают они жениться – невесты попадаются им с богатым приданым, а если такового не имеется в наличности, то судьба пошлет им красавицу жену, которая поможет мужу занять видное место в общественном положении и благодетельно посодействует его карьере по службе.
Так или иначе, но Александру Михайловичу по службе постоянно везло. Все близко знавшие его должны согласиться, что он был человек очень добрый; но и добрые люди бывают своенравны, капризны, самолюбивы и упрямы, а с такими качествами и от добрых людей может произойти много зла. Недаром же сказал какой-то француз или итальянец, что добрыми желаниями и намерениями вымощен ад. У Александра Михайловича был очень странный характер, или, лучше сказать, у него не было никакого. Он был иногда вспыльчив до безрассудства и упрям до ребячества; самолюбие его никогда не допускало в нем мысли, что он может в чем-нибудь ошибиться.
Трудно мне теперь определить, с какого времени начал он утрачивать прежнюю симпатию к себе в своих подчиненных; но едва ли не с тех пор, как лишился своей доброй и милой жены. Только положительно можно сказать, что с этого времени он охладел к драматической и оперной труппам и обратил всё свое внимание сперва на балетную часть, а потом на французский театр. Прелестная попрыгунья Терпсихора дала