Экран мобильного загорается.
Мрак: Я чувствую твои сомнения.
Я хихикаю. С последнего сообщения прошло пять минут.
Девушка с кладбища: Должно быть, ты телепат. Может, в топку мобильники?
Мрак: На самом деле я решил, что ты уснула.
Девушка с кладбища: Пока еще нет.
Мрак: Ты не ответила на мой вопрос.
Девушка с кладбища: Я сомневаюсь в ответе. Не уверена, хочу ли знать, кто ты.
Мрак: Понимаю.
Девушка с кладбища: Хочешь поговорить о своей маме?
Мрак: Нет.
Девушка с кладбища: Хочешь, чтобы я дала тебе поспать?
Мрак: Нет.
Девушка с кладбища: Хочешь продолжать болтать?
Мрак: Да.
Зардевшись, я с улыбкой устраиваюсь поудобней под одеялом. Тут же приходит новое сообщение:
Мрак: Расскажи мне о своем вечере с Декланом Мерфи.
Я медлю, раздумывая. Я сейчас разговариваю о Деклане с Декланом? Но разве не поэтому я цепляюсь за анонимность? Если это Деклан, то он знает, что переписывается со мной. А на нет и суда нет. И зачем ему спрашивать о себе? Он и сам прекрасно знает, что было вечером. От всего этого голова идет кругом!
Я печатаю.
Девушка с кладбища: Да не о чем особо рассказывать. Мистер Жерарди попросил меня на прошлой неделе заснять осенний фестиваль. Среди снимков есть такой: с одной стороны сидят Деклан с другом, а с другой танцуют чирлидерши.
Мрак: И?
Девушка с кладбища: Мистер Жерарди хочет поставить его на обложку альбома выпускников. Я рассказала об этом Деклану и его другу Рэву. Деклан взбесился.
Мрак: Почему?
Девушка с кладбища: Не знаю. Наорал на меня, заявив, что не хочет никакого напоминания о школе.
Мрак: Похоже, он тот еще придурок. Наверное, мне стоит оскорбиться, ведь ты считаешь, что он – это я.
Девушка с кладбища: Иногда он действительно ведет себя как придурок. Но и мне из-за этой фотографии нелегко.
Мрак: Из-за твоей мамы?
Девушка с кладбища: Да.
Мрак: Разве она не гордилась бы тем, что сделанная тобой фотография будет на обложке выпускников?
Девушка с кладбища: Нет. Она бы гордилась мной, если бы я засняла массовые беспорядки в Балтиморе и этот снимок украсил бы обложку журнала «Тайм». Она всегда повторяла, что посредством фотографии мы должны показывать мир таким, каков он есть.
Мрак: Посредством моментальных снимков, да?
Девушка с кладбища: Ну да, а что?
Мрак: Моментальный снимок на то и моментальный, что улавливает одно лишь мгновение. Я тут искал в интернете фотографии твоей мамы и наткнулся на множество снимков других фотографов. Так вот я нашел снимок, сделанный во время войны во Вьетнаме, где мужчина стреляет в голову пленнику. Ты знаешь такой?
Девушка с кладбища: Да. Это известная фотография.
Мрак: Кто из мужчин на этом снимке – «плохой парень»?
Недоуменно моргнув, я принимаю в постели сидячее положение. Я совершенно точно знаю, о каком снимке идет речь, потому что он невероятно трагичен. На нем запечатлена смерть человека. Но сама история снимка, к моему стыду, мне неизвестна. Он повлиял на изменение общественного мнения в отношении войны во Вьетнаме. Мне казалось, «плохим парнем» был мужчина с пистолетом, потому что… ну, потому что он убивал. Но почему он убивал другого человека, я понятия не имею.
Девушка с кладбища: Я всегда считала, что это мужчина с пистолетом, но теперь не уверена.
Мрак: Мужчина с пистолетом – начальник полиции. Он казнит другого парня за то, что тот расстрелял на улице больше тридцати людей, в том числе детей.
Девушка с кладбища: У меня нет слов. Мне не по себе оттого, что я этого не знала.
Мрак: Не расстраивайся. Я сам сейчас читаю это в Википедии.
Девушка с кладбища: Не понимаю, какое это имеет отношение к снимку для школьного альбома?
Мрак: Фотография – всего лишь одно мгновение из жизни. Глядя на нее, мы не узнаем о чувствах людей на снимке. Нам будет неизвестно, что именно хотел запечатлеть на снимке фотограф. Важно то, как мы сами воспринимаем эту фотографию, кого мы считаем на ней плохим, а кого хорошим. Что мы чувствуем, глядя на эту фотографию. Совершенно не обязательно изображать массовые беспорядки, смерть, голод или играющих в зоне военных действий детей, чтобы фотография производила неизгладимое впечатление.
Девушка с кладбища: То есть я не должна волноваться о том, что мой снимок будет на обложке альбома выпускников?
Мрак: В точку.
Девушка с кладбища: Тогда ладно.
Мрак: И еще я хочу сказать, что ты должна им гордиться.
Девушка с кладбища: Ты даже не видел его.
Мрак: Так пришли его мне.
Девушка с кладбища: Не могу. Он в школе.
Мрак: Ну, твой снимок должен быть очень хорош, если уж для обложки выбрали именно его, а не фотографию аббревиатуры школы, выстроенной из выпускников.
Девушка с кладбища: Спасибо.
Мрак: Не страшно преуспеть в том же деле, в каком добилась успехов твоя мама. Даже если и несколько по-другому.
Его слова попадают в самое сердце, и я опрокидываюсь на подушку. Грудь теснит. Хочется плакать. И я плачу.
«Все хорошо».
Шмыгнув носом, я беру себя в руки.
Девушка с кладбища: То, что ты сердишься из-за беременности своей мамы, не страшно.
Мрак: Я не сержусь. Я чувствую себя… посторонним.
Девушка с кладбища: Ты не посторонний.
Мрак: Она взяла фамилию этого болвана, когда выходила за него замуж. Теперь я даже с человеком, сидящим в тюрьме, связан больше, чем с ней.
Девушка с кладбища: Меня с мамой тоже не связывает фамилия, но я чувствую связь с ней. Каждый день.
Он ничего не отвечает на это. Я некоторое время жду, пока неизвестность не начинает меня убивать.
Девушка с кладбища: Я сказала что-то не то?
Мрак: Нет.
Девушка с кладбища: Ты в порядке?
Мрак: Не знаю.
Девушка с кладбища: Она знает, что ты чувствуешь?
Мрак: Моя мама?
Девушка с кладбища: Да.
Мрак: Нет.
Девушка с кладбища: Так, может, стоит ей сказать?
Мрак: Не думаю.
Девушка с кладбища: Поверь на слово той, которая уже ничего не может рассказать своей маме. Говори с ней обо всем, о чем только можно.
Глава 32
От: Девушка с кладбища
Кому: Мрак
Дата: вторник, 8 октября, 06:22:23
Тема: Мамы
Моя мама всегда была в разъездах, поэтому у нас практически не было времени на всякие «девчачьи» разговоры. Моя лучшая подружка очень близка со своей мамой, и они все-все обсуждают друг с другом. Я им завидую.
Я быстро научилась писать, потому что мама предпочитала получать бумажные письма, на которые всегда отвечала. Важнейшим событием недели для меня в девять лет было получение от нее письма с кучей заграничных марок. В пятом классе я готовила проект, в котором постаралась собрать марки множества стран, потому что в моем собственном столе уже скопилось больше двух десятков таких.
Даже после того как у меня появился имейл и мобильный, мы в основном продолжали обмениваться бумажными письмами. Я писала их по нескольку штук в неделю. Рассказывала маме обо всем на свете.
А теперь расскажу тебе кое-что, чего никогда и никому не говорила. В этом тяжело признаваться, и меня так и тянет удалить все письмо целиком. В своих письмах я иногда… привирала.
Чтобы ты понял, каково мне сейчас, скажу тебе, что я семь раз удаляла и снова печатала вышестоящее предложение.
Теперь уже восемь.
Мне приходится заставлять себя печатать дальше.
Я лгала своей маме.
Ее письма были полны великими приключениями и свершениями. Она рассказывала мне о военачальниках, мирных договорах, баллистических ракетах, столкновениях со смертью. В ее письмах не было фальши – доказательством этого служили ее фотографии. «На этой неделе Иэн посылает меня в Малайзию», – писала она. Или: «Я задержусь еще на несколько дней в Иране. Иэн хочет, чтобы я попробовала заснять протестующих». Иэн – это ее редактор. Иногда меня так и подмывало спросить: не может ли Иэн отправить ее в командировку домой?
Поэтому я ее обманывала. Говорила, что городской совет выдвинул мою фотографию на соискание награды. Или что я написала для школьной газеты статью, для которой пришлось провести целое расследование. В общем, всячески пыталась привлечь ее внимание.
Она хвалила меня, но я умела читать между строк. Для нее вся моя возня была бессмысленной. И сейчас, оглядываясь назад, я тоже считаю ее таковой. Я даже солгать интересно не умела. Я жалею, что не говорила ей правду. Я жалею, что писала ей письма, которые шли неделями, а не звонила. Я жалею, что не рассказывала, как сильно скучаю по ней и что ее присутствие дома, пусть даже кратковременное, для меня важнее всех Пулитцеровских премий в мире.
Наверное, именно поэтому я написала маме так много писем после ее смерти. Я бы отдала все на свете за то, чтобы поделиться с ней сейчас чем-то искренним. Чем угодно. Поэтому поговори со своей мамой. Скажи ей, что у тебя на сердце. И отчитайся!
Если бы я мог это сделать!
Когда я уходил в школу, мама была еще в больнице. Ночевал я у Рэва. Мне, конечно, не тяжко и вовсе не неприятно, но в семнадцать лет я спокойно могу оставаться ночью дома один. А тут приходится спать на чужом диване, потому что меня, видишь ли, боятся «подпускать к спичкам».
С другой стороны, учитывая душевное состояние, в котором я находился после отъезда из больницы, может, мне действительно лучше было переночевать у Рэва.
Однако сон по разным причинам решил обойти меня стороной. Общение с Джульеттой стоило того. Планирование с сонным Рэвом, как я отсоединю топливопровод в машине Алана, – стоило того. Крики Бейбидолл в четыре утра – не стоили того. Переживания по поводу того, что мама воссоздает семью без меня, – не стоили того.
Этим утром я ползаю по школе как сонная муха. Когда я добираюсь до класса литературы, миссис Хиллард собирает у учеников листы с письменными работами. Сдав задания, те проходят в кабинет. Я не выполнил задание, потому что даже не взглянул на стихотворение, которое она дала мне в комнате для переговоров. Я прохожу в класс, не глядя на миссис Хиллард, и плюхаюсь на свое место.