– Давай я посмотрю, что там.
– Я сейчас разговариваю с автомастерской.
– И что? Будешь торчать под дождем два часа? Открой капот, Алан.
Отчим закрывает ладонью динамик в мобильном.
– Езжай домой, Деклан. Ты мне не нужен.
– Поверь, я давно это понял.
Я распахиваю дверцу его автомобиля и дергаю рычаг, открывающий капот. Затем поворачиваю ключ в замке зажигания, выключая мотор.
Выпрямившись, вижу перед собой Алана. Мобильный он убрал.
– Что ты делаешь? – требовательно спрашивает он.
– Угоняю у тебя машину. Вызывай полицейских.
Он прожигает меня взглядом, играя желваками, но я обхожу его и поднимаю капот. Оттуда валит пар, и мы оба, отступив, разгоняем его руками. Пару минут стоим, уставившись на двигатель.
Когда-то я так же стоял с отцом. Он задавал мне вопросы по автомеханике и хлопал по плечу, если мои ответы были верны. Потом звал своих дружков из мастерской послушать «пацана», как нужно перебирать двигатель «форда-тандерберда» 1964 года. До сих пор помню, каково это – быть частью команды и знать, что тебя будут слушать.
Но не помню, когда в последний раз ощущал подобное.
Алан прочищает горло.
– Видишь что-нибудь?
– Да. Лопнул верхний патрубок радиатора. – Я показываю на треснувшую черную резину.
– Значит, мне по-любому нужен эвакуатор, – самодовольно замечает он.
– Конечно, – фыркаю я. – Если хочешь отвалить механику три сотни баксов. Что тебе реально нужно, так это двадцать баксов и открытый автомагазин. Я могу разобраться с этим за десять минут.
Алан разглядывает меня, стиснув челюсти. Меня это убивает. Хотел бы сказать, что мне нравится, как он тянет кота за хвост, но это не так. Я ужасно устал.
– Решай уже, Алан. Я три часа вкалывал на кладбище. Тебе помочь или нет?
Он не сразу отвечает, но слегка расслабляется, хоть и пялится на меня оценивающе. Подозревает, что я хочу ему как-то насолить? Заколебало это недоверие. Я отворачиваюсь и направляюсь к своей машине.
– Ладно. Похрен. Жди эвакуатор.
Я сажусь за руль своего «чарджера» и включаю мотор.
– Подожди!
Алан бежит ко мне в свете фар и останавливается у пассажирской двери. Дергает ручку, но дверца заблокирована.
Тяжело вздохнув, я наклоняюсь снять блок. Секундой спустя Алан уже сидит рядом со мной, и нам обоим до того неловко, что удивительно, как у меня получается выехать на дорогу и спокойно рулить. Странно, но происходящее напоминает мне тот вечер с Джульеттой, когда она грелась в моей машине. Алан старается держаться так далеко от меня, что, если я резко крутану руль, отчим просто вывалится наружу.
– Боишься, прирежу тебя?
– Издеваешься надо мной? – щурится он.
– А то!
Он чертыхается себе под нос и ерзает на сиденье. придвигаясь ко мне на пару миллиметров.
Некоторое время мы едем в полном молчании.
– Ты правда с легкостью разберешься с этой проблемой? – спрашивает Алан.
– Да.
Снова повисает молчание.
Потом раздается покашливание. Неловкое ерзанье на сиденье.
– Ты знаешь, где поблизости еще открыт автомагазин?
– Нет, я ищу обрыв покруче. Пристегнись.
В его глазах вспыхивает злость.
– Следи за своим языком.
– Спасибо, Деклан, – говорю я себе под нос. – Я благодарен, что ты не пожалел своего времени…
– Хочешь сказать мне что-то, парень? Говори.
– Лады.
Я дергаю руль вправо и резко останавливаюсь на обочине. Под рукой вибрирует рычаг экстренного тормоза. Я отстегиваю свой ремень безопасности.
Алан не двигается, но я чувствую его страх: может, я завез его сюда, так как хочу убить и сразу избавиться от тела? Я не заслуживаю подобного, и вчерашний Деклан, возможно, выскочил бы из машины и пошел домой пешком.
«Ты сам выбираешь свой путь».
Для нового пути мне, по ходу, потребуется бульдозер. Не знаю, какие слова сейчас вырвутся у меня, но вздыхаю, чтобы заговорить.
– Подожди, – приглушенно просит Алан.
Он поднимает между нами руку, но смотрит в лобовое стекло.
– Подожди.
Слово брошено точно вызов. Я жду.
– Ты прав, – говорит Алан. – Спасибо.
У меня даже сердце на секунду замирает. Мне не послышалось?
Алан на этом не останавливается.
– И я должен извиниться за сказанное тебе утром, – говорит он. – Я перешел все дозволенные границы.
Хорошо, что я остановил машину на обочине – если бы мы сейчас ехали, то точно бы улетели в кювет. Я не отвожу взгляда от руля. Не знаю, нужны ли мне извинения Алана… но они цепляют меня за живое.
– Я не мой отец, – наконец говорю, поднимая взгляд. – И я хочу, чтобы ты перестал вести себя со мной так, будто я – это он.
– Я знаю, – медленно кивает он. – Знаю, что ты не он.
Алан умолкает, погрузившись в раздумья.
– Но… ты тоже не упускаешь случая напомнить мне, что я не он.
Я цепенею.
– О чем ты?
Он смотрит на меня:
– Может, я и не разбираюсь в мощных машинах, не владею автомастерской, не пью крепких напитков, не курю и не делаю всех тех гипермужественных вещей, которые делал твой отец, но я неплохой человек, Деклан. И то, что я больше понимаю в страховках, чем в карбюраторах, не означает, что я жалкий неудачник. Я люблю твою маму и забочусь о ней. Я неплохо зарабатываю и изо всех сил стараюсь должным образом обеспечить вас обоих. Но ты никогда – ни разу – не проявил ко мне уважения.
Я думаю о своих сбережениях, иссякших после оплаты юридической защиты. Думаю о ночи после их свадьбы, когда он оставил меня за решеткой. Сцепив зубы, я злобно смотрю в окно.
– Как и ты – ко мне.
– Знаю.
Мы оба молчим. Тишину заполняет умеренный стук дождя по крыше. Уже поздно и нужно ехать, но мы с Аланом впервые по-настоящему разговариваем друг с другом. Общение с ним и бесит, и затягивает. Я не хочу прекращать разговор. Хочу посмотреть, куда он нас заведет.
Точнее, куда я могу завести нас с его помощью.
– Почему? – искоса гляжу я на Алана.
– Хочешь честный ответ?
Не знаю.
– Да.
Он почесывает подбородок.
– Я люблю твою маму, но она в некотором роде очень инертна. Она добродушна, но слишком уступчива. От нее с легкостью можно добиться чего хочешь. Когда мы только начали с ней встречаться и я узнал о твоем отце, а потом увидел, какую свободу она тебе дала, да еще с твоим-то поведением… у меня сложился определенный твой образ. Я решил, что все о тебе понял и тебе нужен тот, кто несколько ограничит твою свободу. – Алан медлит, а когда продолжает, его голос звучит печально: – Я не осознавал, что родители вынудили тебя самого искать границы этой свободы задолго до моего появления в вашем доме.
Алан говорит это спокойно и рассудительно. Я боюсь доверять ему, но чувствую: он говорит что думает.
– Не понимаю, о чем ты.
– О твоем отказе сесть тогда за руль, – тихо объясняет он.
У меня перехватывает дыхание, но я ни за что не заплачу перед ним. Пересиливая разрастающееся в груди тепло, выдыхаю:
– Это все эгоизм.
– Не эгоизм, а чувство самосохранения. – Алан отводит взгляд. – До сегодняшнего утра я и понятия не имел, что ты был во все это втянут.
Я прокашливаюсь:
– Ты знал о Керри.
– Я знал, что твоя сестра умерла и в этом виноват твой отец. Но и подумать не мог, что они вынуждали тебя его покрывать. Да еще таким образом! – В голосе Алана прорывается резкость. – Я был так зол, когда она сегодня утром все мне рассказала!
Я разглядываю его. Лучше бы он лгал. Каждый вздох раздирает горло.
Алан качает головой. У него такой вид, будто жизнь не раз приложила его о стену. Почему я замечаю это только сейчас?
– Но я не могу долго злиться на нее. Эбби так переживала из-за тебя и нашего ребенка. – У него сбивается дыхание. – Так переживала. Думаю, потому она и попала в больницу. От любой еды и стресса ее постоянно тошнит.
От злости и стыда хочется провалиться сквозь землю. Я снова чувствую себя чудовищем.
– Я бы никогда не навредил ей, – подрагивающим голосом говорю я. – Никогда бы не навредил ребенку.
– Навредил маме? – Алан потрясен. – Мы не боялись, что ты навредишь ей. Или ребенку.
– Но ты сказал…
– Мы беспокоились о тебе, Деклан. – Он разворачивается лицом ко мне. – Мы боялись, что ты навредишь себе.
Я прижимаю руки к животу и крепко зажмуриваюсь.
– Ты об этом не подумал? Каждый раз, когда ты выходишь из дома, она переживает, как бы ты что-нибудь с собой не сделал.
Нет. У меня и в мыслях такого не было. Мне вспоминается лицо мамы в тот день, когда я вернулся с танцев; то, как она вглядывалась в мои глаза; нежность ее пальцев, убирающих волосы с моего лица.
– Она не разговаривает со мной. – Голос срывается. – Она ничего не сказала даже сегодняшним утром.
– Эбби чувствует себя виноватой, – тихо отвечает Алан. – Боится сказать не то и тем самым еще сильнее тебя отдалить. Она безумно страшится тебя потерять.
– Ты не можешь знать этого наверняка. – Я шмыгаю носом и вытираю глаза рукавом.
– Эх, парень. Да она только об этом и говорит. – Он кладет ладонь на мое плечо.
Я напрягаюсь и утыкаюсь взглядом в руль, но Алан не убирает руки.
– Тогда почему она не говорит со мной?
Алан медлит с ответом.
– Не знаю. Она не идеальна. Как и все мы. Мне кажется, она не знает, как это все исправить. Я уж точно не знаю, как это сделать. Но еще пятнадцать минут назад мне бы и в голову не пришло, что мы с тобой будем вести нормальный разговор. Поэтому, может быть, все наладится.
Может быть.
– Если я задам тебе один вопрос, – тихо спрашивает он, – дашь мне на него честный ответ?
Я киваю. В ушах еще звучат его слова: «Мы беспокоились о тебе, Деклан». Они заполняют каждый уголок моего сознания.
– Тебе приходит в голову мысль повторить то, что ты сделал?
Как же хорошо, что на улице темно! Я не могу заставить себя посмотреть Алану в глаза. Зря пообещал ему честный ответ.
– Иногда. Не так, как… в ту ночь. Но… иногда.