На общем фоне выделялось одно обстоятельство, никак не относящееся к делу в Мальмберге и непонятно как связанное с Хансом Рунне.
Отрезанные пальцы.
То есть преступник два раза возвращался, чтобы оттяпать ему пальцы ржавым садовым секатором. Зачем? Чтобы принудить его к чему-то? Заставить что-то сказать, но что? Эйра так долго глядела на доску, что наконец поняла, в чем тут несостыковка.
То, что ей удалось узнать о Хансе Рунне, характеризовало его как человека, предпочитающего выбирать легкие пути. Он хотел быть на виду и любил, чтобы им восхищались, привирал, чтобы не расстраивать свою дочь, сорил деньгами и избегал трудностей.
Стал бы такой человек терпеть неделями свое заключение? Разве он похож на того, кто пожертвует пальцем, но не сдастся на милость злоумышленника?
Эйра дописала еще несколько ключевых слов, чтобы окончательно оформить ход своих мыслей.
– А я и не знал, что ты левша, – произнес кто-то за ее спиной. При звуках этого голоса Эйра испытала всплеск адреналина – она не слышала, как вошел Август.
– Никогда об этом не думала, – ответила она, и это было чистой правдой. В последнее время она так редко писала от руки, что почти позабыла то ощущение легкой неуклюжести и неправильности, которое отпечаталось в ней еще в школьные годы, как раз из-за того, что она писала левой рукой.
Август разглядывал испещренную каракулями доску.
– Это напоминает мне сцену из одного американского фильма, где никем не понятый математический гений набрасывает мелом на черной доске какие-то несусветные формулы и в итоге выигрывает Нобелевскую премию.
Эйра попыталась немного оттереть испачканные маркером пальцы. Ставя себя на его место, она видела, насколько неразборчивым был ее почерк. Там были такие слова, которые даже она сама с трудом могла разобрать.
– У тебя есть время, чтобы помочь мне с одной вещью? – спросила она.
– Конечно, если только он не призовет, – и Август похлопал по мобильному телефону. На секундочку Эйре захотелось бросить все и последовать за ним по сигналу тревоги разбираться с мелкой кражей в скобяной лавке «Железо Нюланда» или с каким-нибудь пьяным в Болльста. Прокатиться с ветерком.
Она склонилась над компьютером и разыскала файл, который ей переслала фотограф из Умео. Покопалась среди бесчисленного количества фотографий.
– Где-то здесь должна быть программа, с помощью которой можно улучшить качество снимков…
– Я что, похож на айтишника? – Август встал вплотную за ее спиной – она слышала его дыхание, ощущала, в каком ритме бьется его сердце. – Только потому, что я молод, симпатичен и приехал из Стокгольма, все почему-то думают, что я разбираюсь в компьютерах.
Он положил свою ладонь на ее руку и повлек ее в совершенно другую сторону.
– Хорошо, я сама разберусь, – рассмеялась Эйра.
Звонок телефона спас их от возможности сотворить какую-нибудь глупость. Прежде, чем он ушел, она схватила его за руку.
– Кстати, симпатичный, что ты делаешь сегодня вечером?
– Сожалею, но сегодня я ночным поездом отправляюсь в Стокгольм.
– Хорошо, – и Эйра щелкнула по одному из снимков, помеченных как «рука».
– Но послезавтра я снова здесь.
– Прости, но я действительно должна это изучить. – Ей не удавалось полностью сосредоточиться на фотографиях, пока он не покинул комнату и звук его шагов не затих в отдалении.
Перед ней снова были черные вороны.
Рука Ханса Рунне, увеличенная и в максимально доступном разрешении. Перед подвальным окошком виднелась полоска чего-то светлого, из-за чего фотограф забраковала этот кадр – наверное, потому, что это непонятное походило на мусор и портило собой весь снимок.
Наконец Эйре удалось разобраться с программой, и снимок на экране стал резче. Теперь у нее не оставалось никаких сомнений.
ГГ взял трубку лишь после третьего гудка. Судя по запыхавшемуся голосу, он куда-то спешил.
– Я в лифте еду, – объяснил он, – на допрос, в отдел кадров. Нужно опросить персонал.
– Мы неправильно думали, – сказала Эйра, – мы всю дорогу неправильно думали.
– Говори скорее, только коротко.
Эйра услышала, как звякнул на том конце его телефон, когда на него пришло ее сообщение с фотографией.
– Ну вот, а я, как назло, оставил свои очки для чтения в кабинете, – посетовал ГГ. – Так что я должен здесь увидеть?
Эйра поплотнее прикрыла дверь в кабинет и принялась мерить шагами комнату.
– Я так понимаю, Ханс Рунне был правша, – издалека начала она, – поскольку, будь он левшой, мы бы сразу об этом узнали, такие вещи всегда замечают.
– К чему ты клонишь?
– Пальцы.
– Да, я вижу, что это снимок руки, но и только.
В трубке еще раз звякнуло, когда лифт остановился на нужном этаже. Шумовой фон изменился, на заднем плане появились чьи-то голоса.
– Преступник не возвращался назад, – сказала Эйра. – Он сделал это сам.
– Что?
Эйра сглотнула. Несмотря на то, что ее редко тошнило, даже когда она сильно напивалась, сейчас она ощутила подступающую к горлу дурноту.
– Ворон – птица-падальщик, – объяснила она. – И приземлился он там у окошка не случайно. В желудке Ханса Рунне нашли птичьи останки, но вряд ли он сумел бы поймать птиц внизу, в подвале.
Несколько секунд тишины в трубке.
– Хочешь сказать, он сам себе отчекрыжил свой собственный палец?
– Ну да, отрубил или отрезал, называй это как хочешь. И скорее всего именно с помощью садовых ножниц. Я была недавно у судебного медика. В общем, такое вполне возможно.
Вероятно, боль или безумие помешали Хансу Рунне услышать шаги фотографа и дать знать о своем присутствии.
Или все же он пытался – ведь было же что-то такое, что заставило ту женщину сбежать оттуда, что-то пугающее, противоестественное?
А еще Эйра подумала про орнитолога, который услыхал жуткий крик, следом за которым воцарилась тишина. Еще бы, ведь это боль, которую даже представить себе трудно. Да и по времени вполне сходится.
– Это также объясняет, почему первый и второй пальцы отрезали с интервалом в четыре дня. Он приманивал к себе еду. А потом попытался снова.
ГГ молчал. Казалось, он остановился. Эйра почти слышала, как снуют в разные стороны мысли в его голове, как рушатся более ранние версии. Она сама испытала похожий шок всего пару часов назад.
Тьма, приблизившаяся вплотную.
– Значит, это никакие не пытки, – произнес наконец ГГ и закашлялся. – Его бросили умирать, словно крысу в ловушке.
От его слов повеяло бездонной пропастью. Где-то на заднем плане хлопнула дверь, чей-то женский голос обрадованно произнес: «Как хорошо, что вы приехали, хотя вас ждали еще вчера».
– Хорошая работа, – сказал ГГ Эйре. – Я вскоре перезвоню.
Если бы кто-нибудь, скажем, молодой стажер или репортер, спросил у ГГ, что он делает в машине этим утром, в одиночку направляясь в глубь страны, он бы ответил что-нибудь умное, подкрепленное накопленным им опытом осмотра мест преступлений.
Рассказал бы, как прокурор, занимавшийся делом Улофа Пальме, возвращался обратно на место трагедии и раскрыл-таки убийство премьер-министра Швеции, чего за тридцать четыре года не сумела сделать шведская полиция. Как он кропотливо изучал каждую деталь, каждую незначительную находку и свидетельские показания, пока не воссоздал облик убийцы.
В итоге все остались недовольны. Указанный преступник оказался жалким типом, который к тому времени успел скончаться, поэтому до суда дело так и не дошло, но ключевым моментом здесь было само место.
Может пройти два месяца или тридцать четыре года – все равно останутся следы, которые можно различить. Невозможно ничего уничтожить полностью. Всегда что-то остается: на стенах, в траве и на земле, по которой ступал человек, в воспоминаниях – и во всем том, что людям кажется забытым, но что всплывает на поверхность, если расспрашивать достаточно долго и упорно.
ГГ очень нравился такой подход, пусть даже сейчас ему некого было допрашивать. Отправляясь в одиночку в Оффе, он пытался убедить лишь самого себя.
На север и дальше вглубь, в самую малонаселенную из малонаселенных областей страны, в леса, тянущиеся до самых гор.
Хмурое небо низко нависло над макушками елей. ГГ бросил машину на обочине и пешком двинулся к заброшенному дому. На ветке все еще болтался кусок заградительной ленты, он потянулся за ней и случайно наступил в смахивающую на трясину яму – нога завязла по щиколотку. Вытащив ее, он обнаружил, что брюки по краю промокли. Только теперь он обратил внимание на сгнившие остатки деревянных половиц, которые не заметил раньше.
Когда-то здесь стоял сарай. Кипела жизнь.
Как бы равнодушно ни пели сейчас птицы.
ГГ не признался бы в этом вслух, ведь он работал в той части страны, которая в первую очередь состояла из лесов и запутанной системы речных потоков, где ценность человека могла измеряться рогами оленей, которых он завалил, или прошлыми достижениями в составе хоккейной команды, но он ощущал себя нежеланным гостем на природе.
Она его не приглашала. Не брала за руку и не говорила: «Здравствуй, Георг, сын мой. Хочешь, я покажу тебе свои мхи и лишайники и научу, как выживать в лесу?»
Дверь была закрыта на временный замок. Он отпер его и едва вошел внутрь, как снаружи начался дождь. Тихое поначалу постукивание капель по крытой железом крыше постепенно нарастало, становясь все громче – ручейки, бегущие по оконным стеклам.
Странно, но из-за дождя дом показался ГГ живым. Хоть какое-то подобие движения в том, что уже давно застыло. Он спустился в подвал. Пасмурный свет едва пробивался в слуховую щель, но он и не подумал зажечь фонарик.
Сел и уставился во тьму. Внутри росло, превращаясь в уверенность, ощущение, что они ищут совсем не там, где надо. Отрезанные пальцы затмили собой все.
Он пытался представить себе живого Ханса Рунне. Никаких следов насилия – он добровольно спустился вниз по этой самой лестнице, после чего оказался заперт.