– Я все понимаю, – проговорила она. – У меня скопилась куча фактов, которые кажутся неважными, но есть ли хоть что-то, что указывало бы на то, что Микаэль Ингмарссон находился в ту ночь в отеле в обществе женщины?
– Это большой отель, – заметил Антти-в-Квадрате, – люди замечают друг друга лишь мимоходом. Его там никто не знал, а внешность у него самая заурядная. Часть из опрошенных нами вообще не были уверены в том, что видели именно этого человека.
Эйра услышала, как он говорит куда-то мимо трубки, про то, что да, что-то там такое было. Очевидно, он собирался пойти проверить протоколы допросов сейчас или когда матч закончится.
– Само собой, мы задавали ему вопросы, касающиеся его личной жизни, – продолжал он, – но на тот момент не это представлялось нам самым главным, учитывая нападение на него и все то, что нам удалось узнать.
– Еще один вопрос. Случайно не знаете, бывал ли Микаэль Ингмарссон в командировке в Хэрнёсанде?
– Вот так сразу не скажу. Вряд ли мы задавали ему такой вопрос.
– Я просто хочу выяснить, не останавливался ли он в отеле «Штадт», скажем, за полгода и меньше до случившихся событий.
– Если хотите, я могу завтра заглянуть в его банковскую выписку.
– Спасибо, это было бы замечательно. – Эйра переложила телефон в другую руку. Пальцы закоченели на холоде. Белые облачка пара выходили изо рта. Температура спустилась ниже нуля. – И еще я хотела бы снова побеседовать с ним.
– Хорошо… Собираетесь опять к нам приехать?
Эйра вернулась в комнату и накинула на себя кашемировую шаль Черстин. Лицо спящей мамы выглядело таким умиротворенным, несмотря на пластырь на лбу и синеватые тени под глазами.
– Будет лучше, если мы встретимся с ним вне дома. Чтобы он был один, как можно дальше от жены и детей.
Вторая банка консервов дается с еще большим трудом, чем первая. Ему не хочется думать, что силы на исходе.
Это старая банка. Чтобы открыть ее, нужен консервный нож, но ничего подобного у него, разумеется, нет, и тогда он поступает с ней так же, как поступил с первой: находит толстый осколок стекла от донышка разбитой бутылки и принимается стучать по нему каблуком снятого ботинка, пытаясь пробить осколком дырку в крышке.
В первой банке оказались консервированные сосиски. Он слопал ее содержимое и выпил рассол, но чувство насыщения ему это не принесло.
И снова осколок стекла буравит металл. Он расковырял достаточно большое отверстие, чтобы высосать жидкость. Вкуса он не почувствовал, только облегчение.
Еще один день.
После этого содержимое банки оказывается у него во рту, что-то пористое и, по сути, безвкусное. Языком он пытается определить его форму. Кажется, консервированные шампиньоны.
Проглотив почти полбанки, он усилием воли отрывается от нее. Это – предпоследняя. Он обыскал в погребе каждый угол и нашел всего три штуки. Больше ничего.
Руки дрожат, и, несмотря на холод, с него ручьями льет пот. Он ставит наполовину пустую банку к противоположной стене, где не сможет случайно задеть ее ногой. Вся надежда на третью. Скоро придется открыть и ее. Вдруг внутри окажется сахар. Консервированные ананасы или половинки персиков в сладком сиропе.
Жизненные функции постепенно угасают, он сам пару раз обсуждал эту тему с судебным медиком. Сердце, которое уже работает на малых оборотах. Когда цвет мочи темнеет, это признак обезвоживания. В темноте не видно, но он ощущает все более резкий запах. Еще и холодно к тому же. Температура в погребах меняется в зависимости от времени года, по его оценке, здесь сейчас около восьми или десяти градусов. Все, хватит отдыхать. Надо встать на ноги. Чуть-чуть нагнуть голову, чтобы не удариться о низкий потолок, и помаршировать на месте, поднимая колени. Надо двигаться, но не изматывая себя.
Если он выберется отсюда, то обязательно уволится с работы. Продаст квартиру, выкупит у брата домик бабушки с дедушкой и станет жить с сортиром на улице – безобидный пенсионер на лоне природы.
В голове мелькают обрывки воспоминаний о летних каникулах, которые он там проводил. Маленькая лодочка, на которой его унесло в Ботнический залив, и все думали, что он утонул, хотя он всего лишь потерял весло и плавал кругами.
Один, в открытом море. В тот момент он молился Богу.
«Отче наш, сущий на небесах!» – думает он, удерживаясь от бормотания, чтобы сохранить слюну. Если есть на свете Господь Бог, то не важно, как громко ты ему молишься, он все равно тебя услышит.
Прости нам грехи наши… Нет, черт возьми, не так. Да святится Имя Твое…
Надо же, он не помнит слов, которые в семь лет знал наизусть.
– Я сбежала оттуда, когда мне было семнадцать. Ушла из дома и отправилась автостопом на юг. С какой стати, скажите мне на милость, я должна была оставить себе ключи?
За сердитым тоном угадывались едва заметные следы норрландского выговора. Женщина, проживавшая в Сёдертелье и именовавшая себя директором маркетингового отдела, была дочерью Агнес и Карла-Эрика Баклунда из Оффе, вторая по старшинству в череде братьев и сестер.
Эйра засела за составление списка сразу же после завтрака, дома, за кухонным столом, и без особой надежды на успех.
Йенс Бойа мог ошибаться, и пусть даже женщина в лесу действительно имела при себе ключ, это еще ничего не значило. Может, она хотела заставить поверить Ханса Рунне в то, что это ее дом, почему бы и нет.
Но что, если…
Старый вдовец из деревушки описал всех членов семьи Баклундов, которых знал, сфотографировал свои записи и отправил им по почте в виде небольшого генеалогического древа. В нем, конечно, присутствовали вопросительные знаки и пробелы, которые Эйра сумела сама без труда заполнить путем быстрого поиска по базам данных, сообщавшим имя и номер телефона, возраст, семейное положение и адреса, как родившихся, так и умерших, но они ничего не сообщали о том, кто мог иметь ключ от заброшенного дома, который давным-давно был перепродан дальше.
– После маминых похорон я ни разу там не была. Я не виновата в том, что в дом заходят все кому не лень. Я вообще не понимаю, зачем вам понадобилось копаться в этом.
Эйра сходила в туалет, попила воды. Почти всем родственникам уже задавали подобные вопросы. Вполне понятно, что они им надоели.
Позвонить и поинтересоваться насчет ключей было, по меньшей мере, дерзостью, словно она обвиняла их в воровстве.
Следующим по списку шел единственный из детей, который остался жить в Соллефтео. Янне Баклунд ответил после первого же гудка.
Эйра представилась как сержант полиции из Крамфорса, поскольку для Соллефтео это звучало куда привычней, чем для Сундсвалля. Ведь именно в приморском городе было принято решение сократить число медицинских учреждений, что стало причиной самого большого политического мятежа в их краю после демонстрации забастовщиков в Лунде в 1931-м.
– Сколько еще, черт возьми, это будет тянуться, прежде чем вы поймаете их?
– Мы делаем все, что в наших силах, – ответила Эйра, ощущая привкус фальши во рту, ведь всегда есть возможность сделать больше. – Мне, кстати, кажется, что вы знакомы с моей мачехой, – добавила она следом. – Или знавали ее когда-то, довольно давно. Во всяком случае, она вас помнит.
– Кто же это?
Эйра назвала имя, припомнив, как звали мачеху в девичестве.
Пауза, и следом громкий смех, раздавшийся на другом конце.
– Мари-Луиза! Ну конечно же, я помню Мари-Луизу, хотя все тогда звали ее просто Мари. Настоящий лакомый кусочек, насколько я помню. Черт подери, в то время женщинам приходилось быть начеку, ха-ха!
Лед был сломан.
– То ли дело сейчас, – продолжил говорить он, да так громко, что Эйре пришлось чуть отстранить трубку от уха. – Когда заикаешься о том, чтобы лечь в койку, то, скорее всего, имеешь в виду больничную кровать. Вы слыхали, что они и отделения интенсивной терапии тоже собираются сократить?
– Угу, – невразумительно отозвалась Эйра, которая по своим данным видела, что Янне Баклунд является кандидатом от местной партии здравоохранения. Угроза ехать за двадцать миль, чтобы родить ребенка там или прямо по дороге в машине «Скорой помощи», заставляла жителей Соллефтео уже в течение многих лет держать оккупированным свое собственное родильное отделение.
– А теперь они собираются везти на побережье тех, кто не может дышать. Это уже чересчур.
– Мне жаль, что я потревожила вас, но возник новый вопрос.
– Задавайте.
Скрытый вызов в его тоне.
– Есть ли в вашей семье или среди ваших знакомых кто-то, у кого все еще хранится ключ от старого дома?
– Почему бы вам не спросить об этом тех, кто его купил? Эту дьявольскую холдинг-компанию, или как там она называется. Просто омерзительно, что подобные типы гнездятся на нашей земле. Счастье, что отец лежит в могиле и знать об этом ничего не знает.
– Разумеется, мы этим тоже занимаемся.
Это была явная ложь. Не то чтобы они полностью исключали саму возможность подобных расспросов, но звонить и выяснять у международных преступников про пару каких-то ключей – вряд ли это дельный вариант.
– Я уже объяснял вашему коллеге, тому высокомерному типу из Сундсвалля, что мы понятия не имели, кому продаем дом. На бумаге все выглядело чисто и красиво. И потом, мы давно хотели от него избавиться и тем самым навсегда положить конец спорам между нами, детьми.
– Что вы имеете в виду? – спросила Эйра.
Пауза была совсем короткой, возможно, только чтобы перевести дух.
– Это я занимался регистрацией недвижимости и прочим в том же духе, – признался Янне Баклунд, – так что вы могли бы обвинить во всем меня. Но никаких ключей я сохранять не стал, с какой стати мне это делать? Я уже просто был рад тому, что нам удалось выручить за дом хоть что-то.
– А никакие ключи не пропадали? – спросила Эйра. – Возможно, забытые в доме? Или кому-нибудь одолженные?
Это было безнадежно, она и сама это слышала, гоняться за ключом к замку, который не меняли с сороковых годов. Все, что у них было, – это бесчисленные вопросы без ответов, а дни шли. Минуло пять дней с тех пор, как ГГ стоял на этой кухне.