И приятель оказался дома.
ЭпилогВика
Последние пару дней я чувствовала себя так, будто у меня из-под ног выбили все опоры.
Словно я лечу куда-то, но полет этот не приятный, как во сне, или, как говорят, в невесомости – а будто я несусь и ни на что не могу положиться и опереться.
Только что я была любимой и любящей. У меня был прекрасный возлюбленный. И замечательная квартира в столице.
Теперь эта квартира оказалась вся залита кровью.
Его кровью.
Моего любовника, которого я в буквальном смысле загрызла.
Загрызла насмерть, словно тигрица.
Разумеется, никакая молодая семья с ребеночком ни в какую мою квартиру не въехала.
Я вообще в сердцах сказала Янине, чтобы она выставила мою однушку на Рижской на продажу.
Она:
– Подожди, не горячись, еще образуется, наладится. Отмоют тебе все, уберут. Хочешь, я профессиональную уборку вызову?
А я:
– Нет-нет, ничего хорошего мне эта квартира, отцом подаренная, который и не отец мне оказался, не приносит. Лучше я продам ее и отдам деньги на благотворительность – честнее будет.
Почему я о квартире – не очень хочется думать о других, более серьезных вещах.
Потому что и в остальном ничего хорошего не было. Против меня возбудили дело – статья сто восьмая, подумать только! Превышение пределов необходимой обороны. Ограничение или лишение свободы на срок до двух лет. И меня уже дважды допрашивали, да оба раза часа по четыре: все про Дениса, и как мы с ним, и не были ли мы в сговоре.
Пришлось звонить на службу в М.: «На работу выйти не могу, дайте за свой счет». – «А почему?»
Что-то врала, не говорить же им, что опять уголовка, – совсем я получусь в глазах работодателя какой-то рецидивисткой. Впрочем, мой адвокат Мирский, к услугам которого пришлось вновь обратиться, уверенно утверждал, что меня, конечно же, не посадят и дело таки прекратят, нервы только помотают.
В квартире на проспекте Мира я находиться не смогла.
Меня приютила бабушка Галя на Ленинском.
Почему она, а не, скажем, дед Влад, который по всем параметрам значительно мне ближе?
Да потому что к Владиславу Дмитриевичу прибыл из Штатов его сыночек (и мой отец) Юрий Владиславович.
Прибыл спасать и навещать другого своего отпрыска, Арсения.
Сеньку спасло, конечно, чудо.
Точнее, как нам сказали врачи, целая совокупность факторов, каждый из которых сам по себе уже являлся достаточно чудесным. А тут их оказалось как минимум четыре.
Во-первых, Сеня ожидал нападения и сумел хоть отчасти напрячься и сгруппироваться. Во-вторых, он правильно помог себе сам, очень крепко зажав рану. В-третьих, на лестничной площадке рядом с ним жил его приятель врач, и он оказался дома. И, в-четвертых, тот, не уповая ни на какую «Скорую помощь», немедленно посадил залитого кровью Арсения к себе в авто и доставил в стационар, где ему немедленно стали оказывать первую помощь.
Владислав Дмитриевич Иноземцев, который даром что секретный ракетчик, в последние, постсоветские годы здорово в Бога уверовал и в церкву постоянно ходил, убежденно сказал: «Это сам Господь Сеньку спас».
А дальше сыграли роль семейные наработанные связи.
Выяснилось, что по-прежнему наилучшие хирурги – в госпитале Бурденко. И туда правдами-неправдами, пользуясь знакомствами бабушки Гали и деда Влада, удалось Арсения перевести.
И там хирурги сделали ему операцию на гортани. И даже сказали: его жизнь вне опасности.
…Мы шли пешком от платформы «Маленковская» в глубь Лосиного острова. Дорожки были пусты, смеркалось, как оглашенные носились и кричали птицы.
Нас было четверо: бабушка Галя, дед Влад, мой отец Юрий Владиславович и я.
Вчера было время для посещения другой стороны – бабушки Эльвиры и Марии Радиевны, поэтому нас уговорили не приезжать.
– С ума сойти можно, – говорила бабушка Галя, – я ведь лежала именно в этом госпитале без малого шестьдесят лет назад! Когда нас отбирали в космонавтки.
– Да, – подхватил дед Влад, – я приходил тогда к тебе, приносил конфеты «Мишка» и уговаривал вернуться ко мне.
– Совершенно точно, гуляли по этим дорожкам, ты сделал мне из фольги колечко и стоял передо мной на коленях.
– На одном колене, если быть точными, – пробурчал Владислав Дмитриевич.
– Так Сенька не случайно в этом госпитале оказался? – спросил мой отец.
– Ой, Юрочка, ты совсем в своей Америке от наших реалий оторвался! Конечно, не случайно, мы с дедом помогли.
Корпус, в котором отбирали в космонавтки бабушку Галю – старый, деревянный, – оказалось, закрыт и на реконструкции.
Больные лежали в относительно новом – семидесятых годов, в нелепом нынче постмодернистском стиле.
Сеня помещался в палате на одного. Он полусидел на высоких подушках. У него было забинтовано не только горло, но и почему-то вся голова.
Бабушка Галя с порога кинулась к нему:
– Сенечка! Миленький! Как ты?!
Арсений беспомощно указал на свое горло и улыбнулся.
Бабушка Галя
Галина Бодрова-Иноземцева прожила, как она считала, жизнь яркую и красивую.
И главное в ней все-таки, как оказалось, семья.
Да, было в ее жизни все. Или, по крайней мере, многое.
Прежде всего – много любви. К мужу первому, Владиславу Дмитриевичу, конечно, она что-то испытывала. Родила ему сына Юрочку, ругалась с ним, мирилась и расходилась – и все было молодо, ярко. Четыре года, пусть с перерывами, но рядом.
Был у нее блестящий генерал Провотворов. Да, плохо они расстались, но какой великолепный, полный событий, роман! Чего стоит хотя бы, как он ее умыкнул из Энска! Специально ведь прилетел, борт ему командующий выделил, чтобы ее похитить и привезти в Москву, в дом, который все будут вскоре «домом на набережной» называть.
А Гриша Нелюбин! Бедный-бедный несостоявшийся космонавт, погубивший и себя, и жизнь свою! Надо же так – в тридцать с небольшим умереть под колесами пассажирского состава где-то на дальнем разъезде в Хабаровском крае! За него она чувствовала и свою вину: не уберегла. И зачем вообще поддалась на его молодые казацкие чары – знала ведь, как ревнив Провотворов! Может, если б не она, генерал Гришку бы не угробил…
Да и нынешний муж тоже неплох. Главное – живут они с ним, Николаем, вместе, и не изругались, и не расстались за пятьдесят почти лет.
Вот с детьми промашка вышла. Так одного только Юрочку и родила. (А Юрочка совсем уже взрослый стал, можно сказать, даже старый, американский профессор.) А больше, увы, никого. Так и не беременела. Сказались, как убеждали врачи, последствия аборта, который она сделала ради Космоса.
Ах, космос, космос… Тоже грандиозная ее печаль и несбывшаяся мечта.
Зато внуков у меня много, утешала она себя. И Сенька, взрослый. И двое американских, от третьей Юрочкиной штатовской жены. И вот теперь Вика прибилась. Хоть крови Галкиной в ней нет, а тоже как родная. Милая девочка.
Карьера профессиональная вроде тоже у Галины задалась. И доцент, и кандидат, и ученики.
Все, короче, хорошо и прекрасно.
Но все равно снился ей в последнее время один сон. Довольно часто, с разными вариациями, но примерно с одной и той же канвой. И главное, повторялись чувства, что она всякий раз во время этого сна (и после) испытывала. А доминирующее ощущение было, и во сне, и при пробуждении, – счастье.
Примерно о том же ей бывший муж, Владик Иноземцев, рассказывал: снятся, говорил, ему в последнее время красивые, яркие, счастливые сны.
Почти всегда Галин сон начинался с разговора с Сергеем Павловичем Королевым. По жизни она с ним виделась, конечно, неоднократно, но вот тет-а-тет, с глазу на глаз, говорили лишь единожды. Дело происходило на Байконуре, на второй площадке, в преддверии старта Валентины, когда стало совершенно ясно, что Галина уж точно не полетит. Сергей Павлович утешал ее: бодрым, деловитым, но и ласковым голосом сказал, что все продолжается, будут новые полеты, и она еще отправится на орбиту, с другим и более интересным заданием. А Галя уткнулась тогда носом в землю и чуть не плакала, потому что понимала, очень горько и точно, что никогда ее больше ни в какой космос не пошлют. Не увидит она эти восхитительные и зияющие бездны, эту Землю с высоты трехсот километров, белизну облаков, синь океанов и ярчайшее, как электросварка, солнце. И понимала, что все надежды, и проблемы, и предательства, и тренировки – все, все было напрасно.
Так оно в итоге и получилось. После того как слетала Валя Самая Первая, Сергей Павлович в сердцах сказал: «Пока я живой, баб больше в космосе не будет». И случилось по сему: из остававшихся на Земле пяти девчонок, запасных Валентины, никто так и не полетел. И, наверное, правильно поступила Галя, что совсем перестала надеяться и ушла из отряда космонавтов далеко и навсегда.
Так вот, разговор во сне тоже происходил на космодроме. И тоже с Сергеем Павловичем. Только окрашен он был совсем в иные тона. Потому что (согласно сновидению) говорил великий человек нечто совершенно противоположное тому, что некогда произносил наяву. «Инстанции приняли решение послать именно тебя», – сообщал СП в одном варианте ночной грезы. «Правительственная комиссия после тщательного рассмотрения убедилась, что ты самый лучший кандидат», – произносил он в другой версии. И даже (что-то в этом совсем дикое, подсознательное вырывалось): «Валька доверия не оправдала, она не полетит, и мы ее отчисляем».
Интересно, что за этим (и бешеным приступом радости, естественно) никогда в Галиной грезе не следовало никакого обещанного полета. Ни грохота ракеты, ни вибрации, ни отделения первой ступени, невесомости – ничего. Нет.
Сразу же во сне следовала перебивка, действие перескакивало: они все, шесть девчонок и девятнадцать ребят из первого отряда (Валюшка Бондаренко к тому времени уже погиб), все вместе, в колонне по одному, в спортивной одежде, куда-то бегут. Они немного смешновато выглядят в этих своих спор