До революции, впрочем, еще были в силе международные стандарты научного сообщества, а они не позволяли заменять квазирелигиозной «этичностью» недостаток профессионализма. Дореволюционная «этичность» была просто неизбежной «нагрузкой» при общении с русской научной интеллигенцией, которую можно было терпеть так же, как мы стали бы терпеть нервное подергивание мускулатуры лица у интересного для. нас собеседника.
При советской власти вместе с провинциализацией в СССР многих областей научной деятельности пришло сначала отставание от уходивших вперед международных научных стандартов, а потом и частичное забвение этих стандартов даже в их дореволюционных редакциях. Это неизбежно вело к повышению роли «этичности» науки по отношению к банальному профессионализму.
Может быть, я и не стал бы говорить об этом так прямо, но Буланин не дает пройти мимо. Он, а не я заговорил об итоговой работе Сектора древнерусской литературы эпохи Лихачева — о монументальном замысле «Библиотеки литературы Древней Руси»:
Лишенные точки отсчета (книги для узких специалистов), невостребованными становятся и научно-популярные издания в прежнем смысле слова. Например, двадцатитомная «Библиотека литературы Древней Руси», которая, по первоначальному замыслу, адресовалась широкому кругу читателей, оказалась ему не нужна, о чем недвусмысленно свидетельствует мизерный тираж серии. (Нелепость заключается в том, что именно для массового читателя древние тексты переводятся в Библиотеке на современный язык, в два раза увеличивая ее объем; специалист, оказавшийся на деле единственным читателем серии, не нуждается в этих переводах.) (с. 82).
К сожалению, всерьез эта «Библиотека» оказалась не нужна никому — профессиональному читателю еще менее чем «широкому». Но Буланин винит в этом кого-то, кто не позволял наладить выпуск «книг для узких специалистов». Кто же этот таинственный «кто-то»? Если почитать Буланина, то можно подумать, что это проклятая капиталистическая экономика. Но капиталистической экономике совершенно безразлично, издавать ли научно-популярную, но мало кому нужную «Библиотеку», или же научные книги, которые, между прочим, можно было бы продавать за немалые деньги западным библиотекам (а вот наши научно-популярные издания туда и даром не возьмут).
Нет. Тут все-таки не надо торопиться винить экономику, а хорошо бы задуматься о том, что не все может быть ладно в нашем «датском королевстве».
Начатая изданием в 2000 году «Библиотека литературы Древней Руси» и особенно ее предшественница — 12-томная серия «Памятники литературы Древней Руси» (1981–1994), — несомненно, хороши тем, что позволяют любому желающему получить общее представление о многих памятниках древнерусской (или предположительно древнерусской) письменности. Эти издания, в отличие от всех прочих, были и остаются доступными не только для читателей хороших научных библиотек, но и для посетителей книжных магазинов, даже и не очень хороших. Серия «Памятников» имела, кроме того, особое значение в условиях советского цензурного гнета.
Все это хорошо — но до тех пор, пока мы не вспоминаем, что все это создавалось в качестве коллективного труда ведущего в своей области научного учреждения. Как только мы об этом вспоминаем, картина резко меняет масштабы: гора родила мышь.
Для сравнения: существовавшая в том же Пушкинском Доме маленькая группа Достоевского издала популярный 15-томник Достоевского, равно как и несколько отдельных изданий его романов, не ранее, чем закончила работу над академическим полным собранием сочинений в 30 томах (1972–1990; но работа началась еще в 1960-е годы), из комментариев к которому выросло еще и самостоятельное продолжающееся издание «Достоевский. Материалы и исследования». В этой группе работали несколько человек во главе с простым советским академиком Г. М. Фридлендером (1915–1995); впрочем, звание академика Фридлендер получил только в 1990 году и именно за его международно признанного Достоевского.
Если бы Сектор древнерусской литературы работал по таким же стандартам, то основным выходом от его работы была бы серия, подобная тому, чем в наше время является Sources chretiennes, а в XIX веке была Патрология Миня: такое издание полного корпуса памятников древнерусской литературы, обращаясь к которому, мы могли бы быть уверены, что перед нами — синтез всего, что может сказать о данном памятнике современная наука.
Опыт Sources chretiennes показывает между прочим, что такая задача не столь уж несовместима с задачами популяризации. На основе такой серии можно было бы издавать и другую серию, рассчитанную только на «широкого» читателя.
Едва ли подобному замыслу могла препятствовать советская власть, разрешившая, в конце концов, даже популярную серию, и не имевшая ничего против издававшейся Пушкинским Домом серии монографий сотрудников Сектора, обычно посвященных критическому изданию одного памятника. Эта серия монографий была делом очень хорошим, но, к сожалению, она пополнялась исключительно за счет кандидатских и докторских диссертаций, тогда как повседневная работа Сектора в 1980-е годы переключилась на популярные издания с комментариями уровня «Маша ела кашу».
Попыткой Сектора как-то зафиксировать общий (международный) уровень изучения древнерусской литературы стал только «Словарь книжников и книжности Древней Руси», но мы уже писали выше о его странных принципах выделения самого феномена «древнерусской» литературы и могли бы еще больше написать о несвежести и неполноте тамошних библиографических сведений (впрочем, в отношении XVII века недостатки этого типа становятся минимальными). Так, в качестве справочника по древнерусской литературе домонгольского периода (и не только богословской, а всей вообще) я бы порекомендовал пользоваться отнюдь не «Словарем», а русским (очень сильно исправленным и дополненным) изданием Г. Подскальского «Христианство и богословская литература в Киевской Руси. 988—1237» (СПб., 1996; Subsidia byzanti-norossica, 1), подготовленным А. Н. Назаренко и К. К. Акентьевым.
Повседневная собственно научная деятельность Сектора — то есть такая деятельность, которая не исчерпывалась кандидатскими и докторскими диссертациями, — оказалась лучше всего представленной в ТОДРЛ — издающихся с 1934 года «Трудах Отдела древнерусской литературы» (после переименования «отдела» древнерусской литературы в «сектор» «Труды» не меняли названия, чтобы не расставаться со старой аббревиатурой). В послевоенное время это издание удалось сделать почти ежегодником. Оно всегда было более значительным, чем обещало его название, — далеко не только печатным органом одной научной организации, а ведущим изданием в своей области. Насколько это было возможно в советское время, оно было даже международным (при советской власти было невозможно — по цензурным соображениям, связанным с охраной «железного занавеса», — издание международного научного журнала на многих языках сразу, как это принято во всем мире; издание должно было обязательно быть позиционированным как орган советской науки). С 1993 года издание ТОДРЛ перешло от дышавшего тогда на ладан издательства «Наука» к издательству «Дмитрий Буланин», где с тех пор вышло его 11 томов (тт. 46–56, т. 57 готовится) [примечание 2014 года: с т. 58 (2008) издание ТОДРЛ вернулось в издательство «Наука»]. Почему Буланин на протяжении всей своей книги ни разу не упоминает ТОДРЛ — это одна из психологических загадок.
В течение советского времени ТОДРЛ был одним из нескольких советских продолжающихся изданий в области гуманитарных наук, которые по-настоящему котировались в международном масштабе. Отчасти это обеспечивалось нередкой для других областей народного хозяйства СССР «сырьевой экономикой»: в ТОДРЛ постоянно публиковались по рукописям небольшие тексты, а также давались описания рукописных собраний и сведения о рукописях. Если в научном журнале хотя бы небольшая, но постоянная часть материалов относится к текстам и рукописям, интерес международного сообщества к нему будет обеспечен. Но ТОДРЛ советской поры вызывали уважение также и публиковавшимися там исследованиями. В большинстве случаев их темы были довольно тесно связаны с темами будущих научных монографий, посвященных отдельным памятникам древнерусской литературы. Это, с одной стороны, ограничивало тематический охват ТОДРЛ, но, с другой стороны, обеспечивало публиковавшимся там исследованиям основательность. С точки зрения международного авторитета журнала, это себя оправдывало: вас никто не будет ругать за то, о чем вы не пишете вовсе (не говоря о том, что коллеги-слависты, как правило, неплохо представляли себе ситуацию со свободой выбора тематики научных исследований в СССР), но зато будут весьма придирчиво судить о том, о чем вы все-таки решаетесь написать.
Что изменилось в ТОДРЛ «Буланинской» эпохи? То есть той эпохи, когда упали советские ограничения на свободу научных исследований и научных публикаций?
Ведущего международного журнала по славянским литературам — такого, какой можно было бы вообразить, если бы советская власть пала в 1934 году, в год основания ТОДРЛ — не получилось даже близко, да и задача такая не ставится. Немногие иностранные авторы теперь иногда печатаются на своих языках, но «Труды», пожалуй, именно в постсоветскую эпоху гораздо более, чем в 1960-е годы, стали Трудами именно одного отдельно взятого сектора древнерусской литературы и сообщества его настоящих и бывших аспирантов и докторантов. Конечно, и такое издание может быть очень полезным, но преодолевать провинциализм собственной научной традиции это не помогает.
И, разумеется, на ТОДРЛ неизбежно сказываются те процессы разрушения советских научных традиций, о которых так много пишет Буланин. То, чем успешно занимались при советской власти, продолжают делать, но уже не столь успешно, а то, чем тогда заниматься было нельзя, теперь иногда начинают — но так, что лучше бы это делать где-нибудь не в ТОДРЛ.
Не имея возможности входить сейчас в научные дискуссии, а также не желая допускать никакой критики без позитивной программы, я только попытаюсь предложить следующее. В своей собственной среде актуальные и потенциальные авторы ТОДРЛ всегда понимают, какие исследования в запрещенных при советской власти областях предпринимаются из чистого или относительно чистого научного интереса, а какие — конъюнктурные (только ради сшибания грантов и позиционирования себя перед власть и/или деньги имущими). Поставить барьер против проникн