Да, церковное управление демократично, то есть все в нем решается своего рода голосованием. Однако не голосованием физических лиц. Голосуют — акциями. И акции — это не материальный вклад в церковное благоустройство, не наличие полезных для общины связей с мирскими начальниками, хотя может быть полезно то и другое, и, конечно, при решении хозяйственно-бытовых вопросов то и другое должно учитываться. Но решения по собственно церковному управлению принимается акциями другого рода — мерой участия в аскетическом образе жизни. Причем голосование тут проходит автоматически: поскольку ты участвуешь в этом образе жизни, тебя просто не смогут обойти те, кто принимают решения; процедура учета твоего голоса — физически неизбежный процесс, хотя бы ты сам его и не замечал. Это как водный поток, огибающий лежащие посреди него камни.
Ценность аскетического образа жизни напрямую зависит от истинности оценок эмпирического состояния человека по Фрейду и правильности интерпретации нормы и патологии у святых отцов. Если святые отцы ничего не перепутали, то демократия физических лиц, демократия людей, в которых верил Руссо, — это торжество патологии. А норма для человека — это быть таким, каким он не может быть никогда, но, с помощью Божией, благодаря христианской аскетике и действию благодати — все-таки становится.
Аскетический образ жизни неправильно путать с длительными богослужениями и прочими монашескими увлечениями. Это даже не нужно пояснять изысканными примерами из Добротолюбия, а достаточно вспомнить теперь уже многих людей, которые вели самую строгую монашескую жизнь в течение пяти, а то и десяти лет, но потом ушедших в мир, женившихся и, нередко, полностью оставивших все церковное — только лишь потому, что распалась или сильно расшаталась поддерживавшая их извне церковная община. Если бы монашеский образ жизни успел стать внутренней потребностью, то такого эффекта не было бы. Но ведь вот же, не стал.
Поэтому способность вписаться даже в такую культурную среду, пребывание в которой требует перенесения не для всех посильных физических и психологических нагрузок, не является мерой аскетизма.
Реальной его мерой является только доказанное делами желание менять себя. Оно особенно заметно со стороны у социально дезадаптированных людей (например, алкоголиков), когда они преодолевают свою «вторую натуру». Это тоже может происходить в рамках христианской аскетики, хотя и необязательно. У всех остальных это со стороны менее заметно и если определяется, то по косвенным признакам.
Тем не менее христианство предполагает преодоление собственной «второй натуры» с использованием сильных средств. Отчасти это и физические опасности (гонения) или болезни, но это не всегда и не всем доступно, а работа над собой должна вестись всеми и всегда. Поэтому никуда не деться от традиционных «психотропных средств» — депривации (серьезного ограничения) пищи и сна, физических упражнений (вроде земных поклонов десятками) и продолжительных «медитаций» с различными упражнениями для ума (тут и длительные, но при этом регулярные, а не только по большим праздникам, церковные богослужения, и уединенная молитва по четкам). И, особенно важно, — тестов на справедливые поводы к мизантропии. Традиционное название для всего этого — отречение от мipa. Когда у тебя свербит, что кто-то не так, как ты хочешь, о тебе отозвался или к тебе обратился, — это повод только для работы над собой, над очередной обнаружившейся твоей привязанностью к вредному и ничтожному.
Воспитанию таких навыков в общении с людьми очень содействуют и традиционные депривации еды и сна с физическими нагрузками, но тут нужна осторожность, так как на людей с резкими психическими отклонениями от статистической нормы психотропные средства действуют своеобразно. Это отдельная и большая тема, в которую углубляться сейчас нет возможности, но здесь важно подчеркнуть, что только психопатология (и, само собой разумеется, соответствующие соматические расстройства, — но это и так все знают) может быть причиной отказа от традиционных постов и других сильнодействующих средств в традиционном христианстве. Либеральное христианство отличается тем, что оно просто не видит в этих радикальных средствах смысла, хотя и никому их не запрещает.
Все эти средства являются не более (и не менее) чем средствами, но средствами чего? Либералы затруднятся ответить на этот вопрос. А традиционное христианство не затрудняется: средствами доставки. Доставки того содержания, которое находится и в церковных, и в уединенных молитвах, а вообще-то оно находится, главным образом, в Новом Завете.
Либеральное христианство можно определить как иллюзию, будто для понимания этого содержания или, еще короче, для понимания Нового Завета, достаточно прочитать или прослушать нужные тексты со вниманием. Недостаточно. Или, если подразумевать под «вниманием» то, что называется этим словом в святоотеческой аскетической литературе, то можно согласиться, что достаточно, но зато нельзя согласиться с тем, что такое внимание вне экстремальных ситуаций достижимо без всех этих традиционных «средств» — деприваций и физических нагрузок (либо болезней, когда они воспринимаются больным как ставшие из недобровольных добровольными).
Можно сказать много правильных слов о различных опасностях аскетической жизни, но эти слова не отменят обязательности таковой жизни для всех христиан. Неаскетического христианства быть не может.
Поэтому — возвращаемся к началу — либерализация церковного управления — это хорошо и необходимо. А либерализация христианства — плохо и недопустимо.
Либеральное совращение в ересь экуменизма неизбежно потому, что все суставы либерального христианства разболтаны и выкручиваются в любую сторону. В рамках либерального дискурса различие между Христом и Антихристом абсолютизировать невозможно. Абсолютизируется только сам принцип либерализма, который не терпит конкурентов. Но это лечится — психотропными средствами, указанными выше, то есть работой над собой.
Читающий это христианский либерал наверняка может вспомнить, сколько у него неприятных (греховных даже с его точки зрения) привычек, о которых, может быть, никто не знает, а он уж отчаялся с ними бороться (тем либералам, у кого такой проблемы нет, этот абзац рекомендуется пропустить). А бороться ведь на самом деле можно. Не надо бежать в истинную Церковь (оставайтесь пока в своей, неистинной), не надо отказываться от своих экуменических убеждений (и любой другой ереси, какая у вас может быть), а надо начать с легкодоступного: соблюдать посты хотя бы без мяса и рыбы (если физическое здоровье позволяет; если нет — не надо и этого), молиться утром и вечером хотя бы одной молитвой (например, «Отче наш»), но внимательно и не торопясь. Если у вас, напротив, привычка все-таки читать утреннее и вечернее правило целиком, то, может быть, сократить его до нескольких молитв, но читаемых со вниманием. Попытайтесь понять содержание хотя бы воскресного богослужения (например, можно посмотреть в Интернете заранее воскресные стихиры и делать так каждую неделю) и старайтесь каждое воскресенье встречать в церкви, пусть и в еретической и сильно уродующей богослужебный устав. И для начала этого хватит. Через три-четыре месяца Вы сами увидите, в каком направлении можно будет продолжить.
Христианство было монашеским по своему духу даже тогда, когда в нем не было никаких специальных форм монашеской жизни. Таким же оно и останется навсегда. Поскольку каждый из нас непричастен к монашескому духу, постольку он и не христианин и не имеет никакой части в церковном управлении, даже если носит епископский сан в самой что ни на есть истинной юрисдикции. Верно и обратное: мнение одной старой и опытной монахини, пусть даже и почти неграмотной, дороже мнения истинно-православного Архиерейского Синода.
Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов.
Необходимость армииКраткое разъяснение смысла христианства средневековому ребенку; живущему в наши дни
1. Почему христианство — это война
И воистину светло и свято Дело величавое войны, — сказал правильный русский поэт, которому пришлось жить в неправильное время[2]. Если хочешь что-то понять в человеческих обществах, то тебе нужно понять прежде всего войну. Это только сейчас делают вид, что об этом забыли, но мы-то хорошо помним. То же самое, но еще более, относится к Церкви. Церковь никогда не занималась ничем, кроме войны. Христос ведь предупредил: Не мир Я пришел принести, но меч (Мф. 10:34). Поэтому христианская жизнь называется у святых отцов «невидимая брань», то есть по-русски «невидимая война».
Сейчас у нас «невидимая война» ассоциируется с «бойцами невидимого фронта». И это хорошо, потому что правильно. Это хиппи может сказать про себя, будто он посол рок-н-ролла в неритмичной стране. А христиане если и бывают послами, то лишь в качестве разведчиков, работающих под дипломатическим прикрытием.
Привет, я диверсантка
Неортодоксального панка!
— так поет одна правильная девочка. Она в этой песне хорошо объясняет, с чего нужно начать ей, чтобы ее внуки склеили империю из нынешних осколков. Даже когда наша армия разбита, мы должны продолжать войну в качестве диверсантов и разведчиков в тылу противника. Конечно, дело не в разбитой христианской империи, которая всегда была для Церкви не целью, а средством. Дело в том, что наши цели не изменились, и война с теми, кто разрушал христианские империи, остается единственным нашим делом. С видимыми врагами война видимая, а с самыми главными врагами, невидимыми, — война невидимая, которая у нас внутри.
Святые отцы объясняли, что весь мир для христиан — это ветхозаветный город Иерихон, в который сначала из стана Израиля, из ветхозаветной Церкви, были запущены соглядатаи, а потом стены его пали. Так падут стены и этого мира, когда он будет побежден Церковью в самом конце времен. А до тех пор — никакой дружбы с жителями Иерихона, за исключением только Раав блудницы и ее родственников (всю историю читать в Библии: Книга Иисуса Навина, главы 2 и 6). В этом мире мы дружим только с теми, кто ему изменил, но в своей дружбе мы уже не стремимся быть поближе с «приличными людьми» и подальше от «неприличных».