Для больших церковных организаций стало привычным делом управляться как часть бюрократической машины — поначалу государственной, а в наше время — более похожей на большую коммерческую фирму. Внутри всех больших христианских церквей заработали специальные механизмы селекции: они становилась наиболее «своими» для тех своих членов, которые более всего стремились к спокойной жизни, а не к христианской. Церкви даже стали превращаться в специальные резервуары для собирания всегда послушной человеческой массы. За это их продолжали ценить европейские правители века Просвещения, собственной религией которых был хорошо если не атеизм.
По сути, эта масса была уже безразлична к церковному учению, и поэтому Церковь не смогла удержать монополию на рынке человеческой биомассы. Церковное оборудование для ее производства, без принципиальных изменений технологического процесса, было с успехом заменено на светское. А уже светское оборудование позволило увеличить как производительность процесса, так и качество переработки сырья, поэтому политические режимы XX века пришли к такой тоталитарности и демократичности, которая церковным организациям образца XVIII и XIX веков даже не снилась. Об этом лучше всего почитать Константина Леонтьева, который накануне XX века успел рассмотреть и описать главное проклятие ближайшего будущего (например, см. его: Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения — одно из первых описаний технологии получения человеческой биомассы).
В России мы наблюдали это после 1917 года: номинально православная человеческая масса в течение небольшого количества лет и с коэффициентом полезного действия, намного превышающим 50 %, была переработана в коммунистическую. Главная хитрость большевиков была проста: они точно поняли, что масса русских крестьян ищет не Бога, а землю, и, даже не скрывая своего безбожия и антирелигиозности, пообещали им именно землю. Этого обещания, данного без всяких гарантий и намерения не обмануть, оказалось достаточно, чтобы выиграть гражданскую войну, исход которой решало крестьянство.
Но все-таки человеческая масса вместо натуральных людей — это был продукт, выброшенный на политический рынок именно церковными организациями. Первыми, кто поддался соблазну его использования, были светские правители еще старого, военного типа, но так они срубили сук, на котором сидели. Для управления человеческой массой сословие военных приспособлено плохо. Тут военный должен уступить место чиновнику. В новейшей истории это произошло через серию революций.
Революция — это война чиновников против военных. Это также и война трусов против смелых. Трусливый чиновник делает революцию тогда, когда у него много человеческой биомассы, потоками которой он может смыть любую армию из натуральных людей, с минимальным риском для себя лично. Внутри биомассы может быть много по-своему смелых людей, но про них нужно сказать, что это не они воюют, а ими воюют, и воюют именно трусы, которые единственно и знают подлинные причины и цели такой революционной войны.
Так произошло и во время французской революции, после которой, впрочем, еще оказался на какое-то время возможен реванш, и в революции русской, которую мы не можем победить вот уже 90 лет, хотя теперь и надеемся, что это удастся.
5. Частица человеческой биомассы под микроскопом
Быть христианином было трудно даже в обществе из натуральных людей. Натуральные люди подвержены всевозможным соблазнам, и вера в Бога, если она у них есть, забита таким количеством сорняков, которое нужно пропалывать и пропалывать. Но внутри человеческой массы речь уже не идет даже и о соблазнах в обыкновенном смысле этого слова. В человеческой массе, даже и номинально православной, вообще невозможно никакой религиозной веры — ни правильной, ни неправильной.
Для частицы человеческой массы совершить личный выбор веры так же невозможно, как и, например, для больного с крайней степенью слабоумия или новорожденного младенца. Частица человеческой массы — это биоробот, у которого развиваются все функции, присущие человеку как особому виду животного, но блокировано развитие всего того, что определяется деятельностью бессмертной души. Внешне поведение такой частицы с одинаковой легкостью может казаться соответствующим или противоречащим христианским добродетелям, но в том и в другом случае — это будет лишь имитация соответствующих добродетелей или пороков.
Это не означает, что у частицы человеческой массы бессмертной души нет вовсе. Если такая душа есть даже у жертвы аборта, то тем более она есть у всякого сформированного человека, независимо от того, стал он или не стал человеческой массой. Разница тут в другом.
Мы не знаем, как Господь судит новорожденных или вовсе не рожденных младенцев и людей с деменцией. Но мы знаем, что эти люди вообще не делали никакого личного выбора в обычном смысле этого слова. Богу известно расположение их бессмертной души, по которому Он и может их судить, но это расположение не могло проявить себя через движения и расположения той «души», которая формируется с возрастом и доступна для изучения извне обычными человеческими средствами и которая является предметом рассмотрения в психологии и психиатрии. В отличие от них, человеко-частицей человеческой биомассы становятся по собственному выбору. Это выбор сознательного отказа от личного сознания. Он совершается раньше, чем можно было бы поставить вопрос о выборе этим личным сознанием религиозной веры или неверия.
Вместо присущего натуральному человеку набора добродетелей и пороков частица человеческой биомассы совершает имитации добродетелей и пороков, так как реальные мотивы ее поступков находится вне ее самой. С христианской точки зрения это означает, однако, что частицами человеческой биомассы становятся в результате единственного базового греха — добровольного отказа от ответственности за собственную жизнь и поступки.
Натуральный человек практикует такой отказ лишь в отдельных областях своей жизни. Если в число таких областей, как бывало в большинстве случаев, попадает религия, то такой натуральный человек становился по отношению к Церкви тем самым «штатским», который не «военный». Однако если все-таки у человека сохраняется достаточно сфер, где он поступает сознательно и ответственно, то он никогда не станет частицей человеческой биомассы, и чтобы стать нормальным христианином, ему будет достаточно лишь отказаться от каких-то своих конкретных грехов, то есть несколько прополоть сорняки, заглушающие ростки веры.
У частицы человеческой биомассы отказ от ответственности за свою жизнь и поступки становится тотальным, то есть охватывает все вообще сферы ее бытия. Там одинаково нет почвы ни для ростков веры, ни даже для сорняков. Извне может казаться, что в человеческой массе господствуют какие-то конкретные пороки и культивируются какие-то конкретные добродетели. Но за то и другое принимаются всего лишь средства управления потоками биомассы. По сути дела, с христианской точки зрения, добродетелей тут не может быть вообще, а грех как таковой только один, но всепоглощающий, — радикальный отказ от своей бессмертной души.
6. Почему неправильно бунтовать, а нужно пойти в армию
В современном обществе ты еще не успеваешь совершить личный религиозный выбор, как тебя уже настолько тотализируют и демократизируют, что в тебе уже не остается, чем выбирать.
Попыткам хоть как-то разобраться с собственной верой всегда предшествует логически отчаянная борьба за то, чтобы не превратиться твердый и пустой шарик внутри человеческой суспензии. Хронологически то и другое происходит одновременно.
Кажется, что весь мир против тебя:
Believe in your brother, have faith in man,
Help each other, honey, if you can
Because it looks like everybody in this whole round world
Is down on me.
Неприятнее всего, что это так и есть. «Если у меня паранойя, то это не значит, что меня никто не преследует».
На таком пути крайне трудно не закончить свою жизнь передозом героина. Либо в буквальном смысле, как только что цитированный автор, либо в каком угодно ином, например, спиться.
При получении человеческой биомассы человеческое сырье перерабатывается в установке, состоящей из мельницы и центрифуги. Если из тебя не получилось аккуратной частицы для гомогенной суспензии, то центрифуга, отделяющая подходящие частицы от всех остальных, выбросит тебя в отходы. Ты должен либо идти со всеми, либо тебя выбросит во фракции наркоманов, алкоголиков, бомжей и тому подобного. Тогда для тебя тоже найдется некоторая экологическая ниша, хотя и некомфортабельная (так как на свалке).
Для тех, кто может это читать хотя бы с минимумом разумного интереса, проблема непопадания в суспензию либо решена, либо они знают, как ее решить, хотя, быть может, не решаются на что-то по-настоящему решительное. Зато тогда для них проблема героиновой зависимости от мира сего должна стоять остро.
Механизмы тоталитарной демократии почти не оставляют для верующих людей возможности не становиться военными и оставаться штатскими. Штатские только случайно могут не попасть под размол и в центрифугу. Может быть, это возможно, но рассчитывать на это больше нельзя.
Поэтому единственный жизнеспособный религиозный выбор сегодня — это выбор войны. Как, впрочем, оно было с самого начала, в первые три века христианства. Историческая передышка, которую давали христианские империи, после XIX века закончилась окончательно (а по сути, она закончилась в 1453 году с падением простоявшей тысячу лет единственной великой христианской империи — Византии; все прочие христианские империи были ее бледными и недостоверными копиями).
Итак, остается только один реально эффективный способ стать верующим в наше время: выбрать войну.
И очень многие это понимают. Поэтому наше время — время не только тоталитарной демократии, но и бунта против нее. Увы, не столько войны, сколько всего лишь бунта… Бунтуют люди иногда смелые, иногда, скорее, глупые, чем смелые, но всегда — обреченные на поражения.