Те, кто не собирается причащаться, не могут участвовать в евхаристических молитвах: они устами говорят одно, а сердце их далече отстоит от смысла произносимого. Такие молитвы — издевательство над Богом, и в результате такого издевательства поругаем бывает понятно кто (прежде всего — духовенство и особенно епископат, которые этот балаган за Божественной литургией устроили).
«Слушание литургии» — это не просто плохо, а это церковное преступление, за которым должно следовать церковное наказание. Это если виновный кается; а если не кается, то может быть только отлучение от Церкви. Апостольские правила 8 и 9 одинаково требуют участия в Евхаристии и от клириков, и от монахов. «Слушание литургии» запрещено для клириков и для мирян под одинаковыми прещениями. Санкция для тех, кто вне клира, определена правилом Антиох. 2:
Все, входящие в церковь и слушающие священныя писания, но, по некоторому уклонению от порядка, не участвующие в молитве с народом, или отвращающиеся от причащения святыя евхаристии, да будут отлучены от церкви дотоле, как исповедаются, окажут плоды покаяния, и будут просити прощения, и таким образом возмогут получити оное», которое Зонара в XII веке объясняет: «Итак, и сии отцы определили, что входящие в церковь, но не пребывающие на молитве и не причащающиеся по какому-нибудь бесчинию, то есть не по благословной причине, но бесчинно и беспричинно, отвержены от церкви, то есть отлучены и остаются вне собрания верных. А уклонением отцы назвали здесь не то, если кто ненавидит божественное причащение и поэтому не преступает к приобщению, но то, если кто избегает его, может быть, из благоговения и как бы по смиренномудрию. Ибо если бы по ненависти и по отвращению к святому причастию уклонялись от него; то были бы подвергнуты не отлучению, а конечному отсечению от церкви и анафеме.
Не причащаться за литургией могут только те, кому причащаться запрещено вовсе, то есть чей фактический статус подобен древней категории кающихся «купностоящие»: это не они сами решили не причащаться, а Церковь временно не допускает их до причастия за какие-то грехи.
Возведение нарушения этого правила в норму на всем христианском Востоке произошло еще на исходе Средневековья, но это и привело к тому, что миллионная якобы православная паства на самом деле оказалась сборищем безбожников.
Церковь существует как собрание верных только тогда, когда это собрание евхаристическое. Те, кто этого не понимает или не интересуется этим, не должны допускаться к церковному общению вовсе (о чем и говорит правило Антиохийского собора, процитированное выше).
Потеряв таких людей из собственной общины, не нужно думать, будто это потеря, так как это были люди, которые и так к Церкви внутренне не принадлежали.
Но в условиях ИПЦ нередко бывают общины или совсем малые группы (семья, просто несколько человек, одиночные верующие), которые живут без своего священника и без возможности постоянно бывать в каком-либо приходе с благоустроенной литургической жизнью. Необходимо, чтобы такие группы могли совершать обедницу и причащаться запасными Святыми Дарами, которые им должен давать ближайший священник. Невозможность для каких-то людей регулярно добираться до церкви с полным богослужением не должна означать, что они лишаются Евхаристии. Что касается исповеди, то перед каждым причащением она необязательна, а один раз в одну-две-три недели можно исповедоваться по электронной почте и другим современным средствам связи.
Такая постановка дела позволяет отказаться от «услуг» плохих священников, которых обычно терпят на приходах только от безысходности. Но безысходность тут мнимая: лучше никакого священника, чем плохой, так как от плохого священника слишком много вреда.
Истинное Православие не нуждается даже в безвредных «машинках для служения литургии», так как одушевленный мирянин с запасными Дарами лучше попа-«машинки».
Богослужение суточного круга также должно совершаться регулярно, но тут отсутствие священника не представляет вообще никакой проблемы. Все миряне должны, в меру возможности, понимать богослужение и учиться совершать самим все службы «иноческим чином», даже если у них в приходах с наличием священников все в порядке. Среди прихожан в отношении к церковному уставу должно быть правило «научился сам — научи другого».
В самом богослужении крайне важно понимать, что более, а что менее важное, и учитывать это при неизбежном сокращении того репертуара, который предлагается в богослужебных книгах. Унаследованная нами русская дореволюционная практика, а также приходское богослужение греческих старостильников сложились в XIX веке под влиянием другой расстановки приоритетов — с ориентацией не на смысл богослужения, а на техническое удобство священников и на театральные эффекты. Здесь невозможно обсуждать эту тему подробно, но многие и так поняли, о чем речь.
Конечно, начинать надо не с того, чтобы не допускать бренчания кадилом во время чтения Апостола. Да, кадить положено перед Евангелием во время аллилуария, когда Апостол уже прочитан, и само это каждение по своему смыслу предваряет Евангелие и относится к нему. Во время чтения Апостола надо соблюдать тишину и слушать, а не отвлекаться на дымовые атаки диакона. Но все же начинать надо с более общезначимого — с того, чтобы священнослужителям не болтать в алтаре. Рыба гниет с головы, а богослужение — с алтаря. Когда попам скучно служить и хочется «пообщаться», то община должна выбрасывать таких попов.
Все, сказанное выше, направлено к одному: сделать так, чтобы для христианина богослужение, сосредоточенное на Евхаристии, превратилось в постоянную среду его обитания, и это независимо от того, есть ли у него поблизости священник.
Если этого не сделать, то средой обитания его будут телевизор или Интернет или что похуже. Тогда говорить ему о христианстве — то же самое, что открыть окно и отапливать своей печкой улицу. Выбора никакого нет: или христианин живет в богослужебной среде, или он не христианин.
3. Монашество
Сознательное отношение к христианской жизни среди мирян естественно приводит к тому, что какая-то их часть настраивается на монашество. Но это их личное дело. А делом общецерковным является то, что монашеству принадлежит самая главная часть в управлении всеми церковными делами — неформального, но зато высшего авторитета, поскольку такой авторитет вообще может принадлежать какому-либо сословию христиан. Св. Григорий Палама писал, что место монашества в новозаветной Церкви — такое же, как место пророков в ветхозаветном Израиле.
Церковная организация будет такой, какое у нее монашество. Катакомбная Церковь выстояла, несмотря на почти полную утрату епископата, потому что у нее монашество было очень хорошим. РПЦЗ в 1990-е годы развалилась, особенно на территории бывшего СССР, потому что у нее вместо монашества был самоварный Джорданвиль, а в России — практически ничего (если не считать старых катакомбных монашеских общин, которые были другого духа; но они вымирали).
Если будет монашество, то вокруг него постепенно появятся и мирские общины. А вот обратное неверно. Точнее, верно, но лишь при дополнительном условии, что эти мирские общины будут аскетическими в смысле пункта 1, то есть люди в них будут заняты работой над собой. Впрочем, такие общины не очень реально создать, если рядом не будет монахов.
В каких именно формах может сегодня развиваться монашество — это крайне важный, но отдельный разговор, тут неуместный. Тут важно сказать о том, в чем монашество касается всех членов Церкви без исключения, а не о том, что важно только самим монахам.
Истинно-Православная Церковь возможна исключительно как «монашеский проект». Потому что Церковь вообще по-другому невозможна, и она не была другой даже тогда, когда монашества как особого института еще не существовало. Инициативу и тон для всего должны задавать монахи и аналогичные им монашески настроенные люди. Так это происходило, например, в 1920-е и 1930-е годы в начале русской Катакомбной Церкви и греческого и румынского движений старостильников, в среде которых, независимо друг от друга, впервые возник термин «Истинное Православие». К сожалению, никакой монашеской основы не было у РПЦЗ, хотя монахи там были, иногда и святой жизни. Там с самого 1921 года определяющим для церковного руководства было влияние политики и денег (святой митрополит Филарет лишь иногда выбивался из этой колеи, но никогда не мог ничего доделать, так как систему было не сломать).
Российские приходы РПЦЗ в начале 1990-х буйно зацвели на все той же дурно пахнущей почве национализма и политиканства. Финал РПЦЗ даже теоретически не мог быть другим.
Да, хранителем Православия является церковный народ в целом, но внутри этого народа есть значимые различия, и это не те различия, которые отличают клириков от мирян. Конечно, из всех различий самое значимое — это различие в святости, и все верующие, начиная с епископов, должны советоваться с людьми святой жизни и уж, по крайней мере, ничего не делать вопреки таким людям. Но второе по значимости различие — между мирянами (и тут нет существенной разницы между просто мирянами и мирянами, облеченными священным саном) и монахами (и тут опять нет существенной разницы между наличием и отсутствием у монаха священного сана: внутренне монах должен всегда жить отдельно от своего сана, и монаху легче, чем мирскому священнику, понять, что его сан, как и все прочее, что у него есть в этом мире, ему не принадлежит, а лишь выдано на время для определенной работы, за качество которой будет спрошено). Монашество предполагает значительно меньшую степень компромиссов с миром. Это качественное отличие. В любом деле мы предпочтем довериться специалисту, особенно, если речь идет о медицине, от которой зависит наша жизнь. Специалистом, скорее, окажется человек, который думает о своей работе в режиме 24/7, нежели 8/5.
Поэтому Церковь должна поддерживать все возможные формы монашества, привычные и непривычные, лишь бы сами монашествующие думали, главным образом, о спасении собственной души, следили за своим психическим здоровьем и не лезли к мирянам с поучениями.