– Ребята, как хорошо, – тихо произнесла Леночка, боясь разбудить ребенка.
– А вон зайчик! – тихо, но восторженно, прошелестела Наташа. – Он еще в белой шубке.
– Где, где? Да, вижу, он действительно еще не успел полностью сбросить зимнюю шубку, растрепа этакий!
– Какая прелесть! Ну вот, улепетывает от нас, чудак! Алеша, давай теперь я повожу колясочку. Мне тоже хочется!
– Хочется? Вот рожай и вози! Я вот родил и впервые в жизни вожу свое дитя пятнадцать минут. Спрашивается, справедливо у меня, родителя, отнимать через пятнадцать минут ребенка, если я его еще с момента рождения толком не видел. Меня, отца, допускали посмотреть на младенца, только когда он спит. А я читал в литературе, что родители сообща купают ребенка, что отец локтем пробует в ванночке воду – не горяча ли. А ей тоже, видите ли, хочется повозить! А потом ей захочется подержать на руках, понянчить, поиграть с ребенком! Так ведь? А я еще сам мою девочку не держал на руках. Один раз попробовал. Реву было! Потом прослушал полезную лекцию, как надо обращаться с детьми младенческого возраста. А тебе нельзя! Ты сначала прослушай лекцию Леночки, а потом уже на что-то претендуй. Но поскольку ты наша родственница и мы с Леночкой тебя любим, так и быть, минут через пятнадцать-двадцать я дам тебе повозить коляску, если Танюшка не проснется. Понимаешь, когда ребенок просыпается, он должен видеть перед собой знакомую физиономию, а не мою незнакомую морду, прошу прощенье за несколько грубое словцо, распространенное на нашей «ниве» или твою незнакомую мордочку, ясно?! Как увидит незнакомца – сразу в рев. А от этого разрушаются нервные клетки, которые не восстанавливаются.
– Алешка, любишь же ты потрепаться, когда есть хотя бы малейший повод. Ну, а с ребенком, конечно, после тебя, я могу повозиться, а?
– Конечно, дорогая, и до, и после. Нет, что я говорю, pardon, только после меня. Я смотрю, ты здесь обогащаешь свой лексикон, например, словом «потрепаться».
Потом, вернувшись домой и уютно устроившись за круглым столом, пили чай из самовара с пирогами, испеченными Наталией Михайловной и читали стихи Блока и Пастернака или говорили о пустяках. А когда стало совсем темно, Алеша с Леночкой пошли провожать Наташу.
– Как мне хорошо с вами, мои милые друзья, – сказала Наталия Михайловна, перед тем как всем разойтись по своим комнатам, – оживает мой любимый старый дом.
У Леночки еще не был полностью использован декретный отпуск, а с середины июля хирургическое отделение закрывалось на ремонт. Вот почему почти все лето семья будет вместе, и Наташа с ними – куда ей деваться. Она стала вроде консультанта по культуре в райкоме или в райисполкоме: добилась получения самых интересных литературно-художественных журналов для районной библиотеки, раз в неделю делала литературные обзоры, читала стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, современных поэтов. По сути, организовался «Клуб любителей литературы». Как-то и Алеша с Леночкой решили заглянуть на Наташины обзоры. В воскресный день в читальном зале собралось человек двадцать пять, среди них учителя. Пришел Костя, чуть позже – Николай Николаевич.
Начала Наташа беседу со смерти Сталина, говорила о переменах в партии, в правительстве, о настроениях в обществе и том, что литература отражает эти настроения, как барометр погоду. Но не сразу. Писатель должен осмыслить происходящее, как говорят, «через призму времени». Упомянула первую часть повести «Оттепель» Ильи Эренбурга: в ней предчувствие изменений в нашей жизни. Пока говорить об этой книге рано, она еще не завершена, но одно можно твердо сказать – она предвестник будущих книг других писателей. Потом Наташа много читала Есенина, затем – Маяковского, которого знают как «агитатора, горла, главаря» – поэта революции и строителя социализма, но мало – как лирика. Завершила свое выступление чтением отрывка из его «Неоконченного»:
Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою.
Я не спешу, и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить…
Читала она замечательно, не хуже иных профессиональных чтецов. Все аплодировали, а Василий Васильевич – учитель литературы – преподнес ей букетик фиалок.
«Приударяет за Наташенькой, с какой стати?» – подумалось Алеше. Леночка расцеловала сестру.
– А я? – Алеша привлек Наташу к себе и чмокнул в порозовевшую щечку.
– Эх ты, Алешка, Алешка! Вот как надо целовать, – и, встав на цыпочки, Наташа поцеловала его в губы.
– Родственники, хватит целоваться, – подойдя к ним, сказал Николай Николаевич. – Я хотел бы поблагодарить Наталию Александровну и сказать несколько слов. Читали вы стихи, Наталия Александровна, великолепно. Я получил огромное удовольствие, спасибо вам. И еще спасибо за глубокое знание русской поэзии, она у вас в крови – так легко и проникновенно вы ее читаете, не пользуясь книгами или шпаргалками, как студенты на экзаменах. То, что вы говорили о Сталине, верно, что он умер – это факт, что не назвали, как принято, великим и мудрым учителем – тоже факт. Я напомню, что расстреляли Берию, что в партии и в правительстве идет борьба, в печати вы об этом не найдете ни слова. Вы забегаете вперед, Наталия Александровна. Нас воспитывали солдатами партии. У нас партийная дисциплина, и мы всегда выполняем все решения партии, иначе не будет единого и могучего Советского Союза. Вы трое мне нравитесь: вы хорошая, честная настоящая трудовая интеллигенция, и вам далеко небезразлична судьба нашей родины. Секретарю райкома непривычно говорить «между нами», но я – с вами, друзья, я тоже жду перемен. Но как солдат партии жду и не позволяю себе, как вы, Наталия Александровна, публично выступать с прогнозами развития общества. Если среди слушателей найдется «писатель», я вас в обиду не дам, спокойно работайте и отдыхайте. Но не будем дразнить гусей, хотя и на поводу у мерзавцев не пойдем, если таковые найдутся. Посвятите следующие занятия Гоголю, Салтыкову-Щедрину, пожалуйста. Дискутировать не будем, до свиданья.
Ошарашенная услышанным, молча, тройка отправилась домой.
– Вот оно, партийное руководство в действии – говори то, что разрешено партией. Выходит, нам думать можно так, как думает партийный синклит. Все остальное запрещено, запрещено, черт бы их побрал!
– Алешенька, дорогой, успокойся. С этим нам придется примириться на какое-то время, – тихо сказала Леночка. И добавила: – Неужели до конца своих дней?
До обеда оставался еще час, и Алеше захотелось поспать, прикорнув, не раздеваясь, Наташе тоже:
– Алешка, подвинься.
Что-то сонно побурчав, он сдвинулся на край постели, покрытой ковром. Наташа легла рядом, используя Леночкину подушку, дыша ему в затылок, покрыв его и себя пледом. Заглянув к спящей Танюше и поговорив об обеде с тетей Грушей, Леночка тоже решила поспать, но, войдя в спальню, увидела, что ее место занято. Потихоньку сняв плед с ног Алеши, она змейкой вползла между спящими глубоким сном, аккуратно поправила плед и, обхватив левой рукой Алешу, тут же уснула. Первым проснулся Алеша и, аккуратно сняв с плеча Леночкину руку, повернувшись, увидел рядом две хорошенькие головки – одна совсем рядом, знакомая и родная, другая, чуть поодаль, тоже знакомая и тоже родная.
– Мои девочки, – подумал он, чувствуя себя счастливым, – самые умные, самые красивые, самые преданные или самые верные, что, в сущности, одно и то же.
Однажды, дело было летом, Алеша шел по мосткам в три доски над котлованом строящейся котельной. Мостки были шаткие и длинные, метров в десять. Когда он прошел, почти балансируя, полпути, откуда-то из за угла появился Суетин. Он был пьян.
– Начальник, сойди с моего пути, я иду.
– Суетин, а я что, по воздуху лечу, я тоже иду, – и Алеша специально замедлил шаг.
– Начальник, я тебя сейчас спихну.
– Вы пьяны, ни хрена не соображаете, почему в пьяном виде пришли на работу. Я вас отстраняю от работы, поставлю другого.
Алеша уже прошел мостки и стоял вплотную к Суетину.
– Начальник, за что? Это мой трактор, я его за день сделаю, и опять в поле.
– В пьяном виде такое сотворите с трактором…
– Выпил поллитру, да разве я пьян? Две недели пахал, почти не спал, спросите у бригадира. Вот приехал чуток подремонтироваться, и опять в поле. Сейчас под кран голову засуну, через десять минут буду как стеклышко. А что я крикнул вам, извините, чего-то взбрело в башку: мол, испугается инженер али нет. Так что, извиняйте, без злого умысла.
– Ладно, Суетин, отрезвеете – идите к трактору.
К вечеру Суетин зашел в Алешину конторку.
– Я затем, чтобы зла на меня не имели, а то я клейменый на всю жизнь вроде. Три года в лагере лес валил, а все за драку, из-за Верки. За ней, за Веркой, начал было приударять Колька, сын начальника райпотребсоюза. А начальник важный – все от него зависело, и колбаса, и мануфактура, обувка какая – все в евонных руках, в бурках ходил. Я Кольку предупреждал пару раз, а он, дурак, однако, в спор со мной ввязался. Я ему челюсть свернул и зубы какие выбил. Все руками. А он меня оглоблей по хребтине огрел, еле двумя ведрами отлили. А потом судили – мне три года, а ему год. А Верка мне досталась. Все писала: дождуся тебя, Колька мне не нужон. Мы с ней живем душа в душу. Двух пацанов родила – Петю и Ваню. Дал ей слово не пить, и не пью, только она разрешает по случаю событий. Вот пропахал две недели – коробка в тракторе заела. Поехал в мастерскую. А Верка смеется: «Много ты таких событий наберешь за сезон, смотри у меня» – строгая, но справедливая. Она у меня медсестра, школу специальную кончила, ученая. К ней вся деревня ходит лечиться. Доктор наш ее всегда хвалит: в ней медицинский талант… А справедливость наша какая: за мною судимость тянется, а с Кольки судимость сразу сняли. Сейчас он снова сидит, не знаю за что, не интересуюсь. Когда кусок пальца потерял, в мастерской, к ней поехал. Она с ним возилась, возилась, укол в задницу сделала. Я не хотел, и так, мол, заживет, а она мне по шее. Хорошая она у меня, Верка.