Незадолго до своей смерти зодчий вынужден был обратиться с просьбой к министру Императорского двора о материальной помощи: «В течение 53-летней добросовестно проведенной мною службы под моим распоряжением и надзором построено каменных зданий более нежели на 60 миллионов рублей. Проживая на свете 71 год, я с горестью вижу приближение минуты, которая разлучит меня с семейством навсегда. По чувству родительскому, я желал бы оставить моим детям, долженствующим остаться без руководителя и подпоры, дела мои незапутанными и потому с упованием на доброту сердца вашего сиятельства я обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой об исходатайствовании мне у государя императора весьма на короткий срок заимообразно из кабинета 4000 рублей».
6 апреля 1849 года Карл Иванович скончался, заразившись холерой, эпидемия которой косила петербуржцев. Это печальное событие прошло в столице как-то незаметно. Правда, «Северная пчела» через три дня после смерти великого зодчего все же опубликовала небольшой формальный некролог: «6-го числа сего месяца скончался здесь в Санкт-Петербурге известный архитектор, коллежский советник К.И. Росси, построивший здания в здешней столице, между прочим Михайловский и Елагин дворцы, Главный штаб, Александринский театр с флигелями по Театральной улице и построивший Императорскую Публичную библиотеку».
Средств на похороны знаменитого зодчего не нашлось. Знакомым пришлось обратиться за государственным пособием. Несовершеннолетние дети остались без средств. После длительных прошений и хождений по различным столичным департаментам сиротам архитектора выделили небольшой пенсион.
Карла Ивановича Росси похоронили на Волковом кладбище, но в 1940 году его прах перезахоронили в Некрополе Александро-Невской лавры.
От Пустого луга до Марсова поля
Одним из знаменитых архитектурных памятников Северной столицы, связанных с ее удивительной историей, считается естественный партер Марсова поля. Впрочем, под этим названием подразумевается не только огромный квадрат земли в центре Санкт-Петербурга, но и величественный ансамбль исторических зданий, возведенных на его границах в разные эпохи.
Правый берег Мойки между Первым и Вторым Садовыми мостами является южной границей Марсова поля. Северная же его граница сегодня обозначена грандиозным зданием Мраморного дворца вкупе с его массивным служебным корпусом, небольшой площадью с памятником полководцу Александру Васильевичу Суворову и домами, некогда принадлежавшими Ивану Ивановичу Бецкому и графу Николаю Ивановичу Салтыкову.
Западная граница Марсова поля огорожена архитектурным массивом казарм лейб-гвардии Павловского полка, возведенных по проекту зодчего В.П. Стасова, и примыкающими к ним домами Апраксина и Адамини.
Наконец, на противоположной от Павловских казарм восточной границе Марсова поля его замыкает неширокая Лебяжья канавка, проходящая от Мойки до набережной Невы.
Благодаря четырем пограничным частям, каждая из которых является завершенным архитектурным шедевром, этот старинный городской объект, по мнению А.Г. Раскина, «воспринимается как гигантская диорама; осматривая ее, мы словно читаем архитектурную летопись, первые страницы которой заполнялись в начале XVIII столетия».
Летний сад напоминает о той поре, когда начал создаваться город-порт Петербург, вскоре ставший новой столицей России. Марсово поле входило в состав царской резиденции, включавшей несколько садов, называвшихся «летними».
Панорама Марсова поля
На протяжении более чем трех столетий эта огромная городская площадь неоднократно меняла названия и внешний облик.
В первые годы XVIII века на месте Марсова поля располагалось огромное топкое болото, из которого тогда вытекали две небольшие речки – Муя (Мья) и Кривуша. Для осушения болотистой местности по распоряжению Петра I в 1711 году на месте небольшой реки Лебедянки прорыли Лебяжий канал, а под руководством генерал-поручика Ф.В. Баура в том же году углубили дно илистой речки Мьи и одновременно соединили ее русло каналом с Безымянным Ериком (будущей Фонтанкой).
В 1718 году вблизи речки Мьи прорыли два канала: Красный (вдоль западной границы будущего Марсова поля) и Зимнюю канавку, на берегу которой планировали возвести в новой столице первый Зимний дворец для Петра I. Прокладку Красного канала, проходящего между Невой и Мойкой, завершили довольно основательным «ковшом» в районе будущего Мраморного дворца, оборудовав у левого берега Невы рукотворную бухту необходимым причальным и стояночным оборудованием для морских яхт и небольших судов.
Тогда он являлся самым широким каналом новой столицы. Красный канал оказался эффективным гидротехническим сооружением, позволившим довольно быстро осушить ограниченную территорию заболоченного «Пустого луга» – будущего Марсова поля. Дата прокладки этого рукотворного широкого водоема уточняется до наших дней, однако большинство исследователей все же полагают, что Красный канал прорыли по повелению Петра I не ранее 1720 года. Просуществовала же эта водная магистраль на западной границе Марсова поля весьма недолго, менее полувека. Основной причиной его засыпки явилось строительство на западной кромке поля жилых и казарменных зданий.
После ликвидации болота и гибельных топей к западу от образовавшегося обширного луга, названного вначале «Пустым», по приказу Петра I начались работы по его облагораживанию.
Площадь луга тщательно разровняли, расчистили и засеяли травой. На «Пустом лугу» даже проложили несколько аллей, предназначенных «для пеших прогулок, верховой езды и катания в колясках». После серьезных гидротехнических работ осушенный «Пустой луг» по существу становится островом, окруженным со всех сторон водами двух рек и двух каналов. Теперь на его территорию можно было проехать или пройти по наведенным над водостоками мостам.
Вскоре основатель Петербурга Петр I стал использовать «Пустой луг» для регулярных воинских смотров и народных гуляний в праздники, с обязательными красочными фейерверками, названными народом «потешными огнями».
Император любил наблюдать за зрелищем военных парадов гвардейских воинских частей и особенно его ветеранов, двух потешных полков – Преображенского и Семеновского.
В 1721 году в связи с празднованием Ништадтского мира на лугу специально воздвигли роскошную триумфальную арку, а аллеи украсили разноцветными декорациями. Отсюда – второе название осушенного огромного луга – «Потешное поле».
Позже, после строительства на левом берегу Мойки Летнего дворца для Екатерины I, поле переименовали в третий раз. В официальных государственных бумагах оно теперь называлось «Царским лугом».
Наследники Петра Великого, начиная с Павла I, приспособили поле исключительно для военных парадов и строевой подготовки солдат и офицеров. При этом воинская муштра нередко сочеталась на этом поле с показательными экзекуциями проштрафившихся нижних чинов.
Военные учения на Марсовом поле. Б. Патерсон. 1807 г.
Парад на Царицыном лугу (Марсовом поле) в 1831 г. Г.Г. Чернецов. 1831–1837 гг.
Справедливости ради, следует отметить, что «Марсово поле», названное так в годы правления Павла I, все же продолжало оставаться не только местом воинских парадов и учений, но и народных гуляний, в которых традиционно участвовали все столичные сословия. Особенно ярко украшалось это место города во время масленицы.
Писатель граф Владимир Александрович Сологуб в своих метких зарисовках быта и жизни горожан писал, что «Николай I имел привычку на масленицу во время качелей въезжать на Марсово поле и объезжать шагом весь квадрат. Однажды, среди общего ликования подгулявшего народа, толпа крестьянских детей подбежала к его саням и, не зная государя, запищала: „Дедушка, покатай нас, дедушка!“ Стоявшие подле будочники кинулись было разгонять детей, но государь грозно на них крикнул и, рассадив сколько уместилось детей в санях, обвез их вокруг Марсова поля».
Народные гуляния на Марсовом поле. Гравюра на дереве А. Даугеля. 1869 г.
Масленица предшествовала длительному Великому посту, вероятно, поэтому в ее период гуляли с особым размахом, «про запас». Накануне праздника на Марсовом поле начинали строить карусели, балаганы, горки для катания на санках. Обычно в период народных гуляний на Марсовом поле выступали в балаганах известные артисты цирка, в том числе знаменитые Владимир и Анатолий Дуровы.
Н.Р. Левина и Ю.И. Кирцидели в своей книге приводят замечательные воспоминания петербуржцев об этом древнем славянском празднике: «Масленица наступила… Принаряженные и приглаженные по тротуарам двигаются сплошные массы серого люда, направляющегося на Марсово поле… На площади пестреет тысячеголовая толпа. Десятки медных труб и турецких барабанов фальшиво наигрывают общеизвестные русские песни. Там и сям заливаются шарманщики. Сплошными рядами раскинуты холщовые шатры, где разносчики бойко торгуют вяземскими пряниками и кедровыми орехами…
Марсово поле. Народные гуляния на Масленицу. Начало ХХ в.
Около раешника всегда толпа разной молодежи, преимущественно школьников и гимназистов.
Посмотреть народное гулянье приезжают и воспитанницы Смольного института. Смолянки объезжают вокруг Марсово поле и возвращаются домой.
Народ толпится шпалерами, заглядывая в окна карет…»
В своих замечательных воспоминаниях художник М.В. Добужинский красочно описал народное гулянье на Марсовом поле: «Приближаясь к Марсову полю, где стояли балаганы, уже с Цепного моста и даже раньше, с Пантелеймоновской, я слышал, как в звонком морозном воздухе стоял над площадью весенний человеческий гул и целое море звуков – и гудки, и писк свистулек, и заунывная тянучка шарманки, и гармонь, и удар каких-то бубен, и отдельные выкрики, – все это так тянуло к себе, и я изо всех сил торопил мою няню попасть туда поскорей. Балаганы уже виднелись за голыми деревьями Летнего сада – эти высокие желтые дощатые бараки тянулись в два ряда вдоль всего Марсова поля, и на всех развивались трехцветные флаги, а за балаганами высились вертящиеся круглые качели и стояли ледяные горы, тоже с флажками наверху».
Сын Павла I – император Александр I, сохранив Марсово поле для периодических народных гуляний, решительно отобрал его у «отцов города» и передал в ведение военных, считая с этого времени его основной функцией проведение военных смотров, учений столичных гвардейских полков и парадов.
8 декабря 1796 года скончался полководец Петр Александрович Румянцев-Задунайский. В ознаменование его воинских побед в Русско-турецкой войне 1768–1773 годов император Павел Петрович соизволил увековечить доблестную память полководца. В начале 1798 года появился указ Павла I о разработке проекта памятного обелиска военачальнику: «На сооружение в память побед генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского обелиска, предполагаемого быть на площади между Летним садом и Ломбардом, повелеваем исчисленную сумму 82 441 рубль отпускать в распоряжение нашего гофмаршала графа Тизенгаузена, сколь он ея когда потребует». Проект монумента император поручил разработать архитектору Винченцо Бренна.
Продавцы сбитня на Марсовом поле. Фото К. Буллы. Начало ХХ в.
В 1799 году на северной границе Марсова поля по проекту зодчего В. Бренны возвели красивый строгий обелиск в честь побед русского оружия под командованием выдающегося полководца генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского. Высота гранитного обелиска составляла 21,3 метра. На его отполированной поверхности золотом сверкала короткая четкая надпись – «Румянцева победам», а на вершине пирамиды на золоченном шаре горделиво восседал золотой орел.
Фельдмаршал П.А. Румянцев-Задунайский
Памятник, сооруженный В. Бренной, – Румянцевский обелиск, стал одним из шедевров монументального искусства. В те чение 1798 года в столице изготовили все составные элементы монумента и в начале 1799 года, собрав их воедино, воздвигли на Марсовом поле, там, где позднее установили монумент генералиссимусу А.В. Суворову. Он представлял собой искусно построенную композицию со ступенчатым, сложного профиля основанием и устремленным ввысь гладким обелиском. Стройность и легкость обелиска подчеркивались тем, что зодчий отделил его от гранитного основания, установив на четырех граненых камнях. Сам обелиск вытесан из сердобольского гранита, а пьедестал – из розового тивдийского и серого рускольского мраморов Олонецкого края. Барельефы с изображением военных турецких трофеев выполнены из белого итальянского мрамора, а цоколь – из сердобольского гранита. Весь памятник прекрасно решен в подборе цвета, а его элементы естественно совмещены друг с другом.
Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, согласно легенде, являлся сыном императора Петра I и его любовницы, красавицы Марии Андреевны Матвеевой, пожалованной императрицей Елизаветой в статс-дамы, а Екатериной II – в гофмейстерины.
Петр Александрович Румянцев-Задунайский проявил себя не только как талантливый военачальник, но и как генерал-губернатор Малороссии, старавшийся гибко и мудро искоренить украинский сепаратизм. В 1768 году в войне с Турцией одерживал победы над противником, превышающим его не только своей численностью, но и вооружением. В 1770 году, командуя 25-тысячным русским корпусом, он наголову разбил 80-тысячную турецкую армию при Ларге, а 21 июля того же года одержал победу над турками при Кагуле, причем противник в десять раз превышал по своей численности русское войско. После этой знаменитой битвы Петр Александрович продолжал преследование турецкой армии и сходу захватил Измаил, Аккерман, Браилов, Исакчу и Бендеры.
Впервые применяя в наступлении сочетание военного каре, колонн и легких батальонов, положивших начало зарождению новой эффективной тактики колонн и рассыпного строя, генерал-фельдмаршал Румянцев-Задунайский в 1774 году, командуя 50-тысячным корпусом, выступил против 150-тысячной турецкой армии, которая, избегая боя, укрылась на высотах у Шумлы. Генерал Румянцев с частью своего корпуса обошел противника и перерезал визирю путь на Андрианополь. Общая паника в рядах турок заставила визиря принять навязанные русскими мирные условия. После заключения России с Турцией исторического Кучук-Кайнарджийского мирного договора Екатерина II пожаловала графу П.А. Румянцеву звание фельдмаршала, высокие государственные награды и прибавление к его фамилии наименования «Задунайского».
Памятный обелиск фельдмаршалу П.А. Румянцеву-Задунайскому на Марсовом поле
Спустя два года на противоположной (южной) стороне Марсова поля, на правом берегу реки Мойки, торжественно установили величественный монумент другому героическому полководцу России, одержавшему многие исторические победы в величайших мировых битвах, – Александру Васильевичу Суворову, графу Рымникскому, князю Италийскому и генералиссимусу.
А.В. Суворов
Во время Русско-турецких войн (1768–1774 и 1787–1791 гг.) А.В. Суворов одержал победы при Козлудже и Рымнике. В 1799 году он блестяще провел Италийский и Швей царский походы, разбив французские войска на реках Адда и Треббия и при Нови, а затем, перейдя с войсками Швейцарские Альпы, умело вышел из окружения. Полководец создал способы и приемы ведения войны и боя, воспитания и обучения войск, во многом опередив свое время. Стратегия А.В. Суворова всегда носила наступательный характер, направленный на задачу полного разгрома противника в полевом сражении. Генералиссимус в течение всей своей службы не проиграл ни одной битвы.
Монумент выполнен в мастерской талантливого российского скульптора М.И. Козловского.
Памятник «Марсу российскому» – одно из лучших произведений русской скульптуры периода полного утверждения отечественного классицизма, для которого было свойственно обращение к искусству Древней Греции и Древнего Рима.
Проект монумента одобрили в декабре 1799 года, а отливку памятника в бронзе провел известный литейщик В.П. Екимов. Открытие монумента произошло 5 мая 1801 года, в годовщину смерти полководца.
Скульптор создал аллегорический образ генералиссимуса и лишь в чертах лица сохранил некоторое портретное сходство с великим полководцем. В разработке проекта пьедестала из блоков мрамора вишневого цвета принимал участие архитектор А.Н. Воронихин. Правда, пострадавший от морозов постамент пришлось заменить новым по старому авторскому эскизу, из розового гранита.
Памятник генералиссимусу А.В. Суворову
Бронзовый щит на пьедестале с надписью «Князь Италийский, граф Суворов-Рымникский. 1801» поддерживают фигуры Славы, отлитые по модели скульптора Ф.Г. Гордеева.
Практически весь XIX век Марсово поле, принадлежащее Военному ведомству, являлось центральным плац-парадом и главным столичным местом военных смотров, строевых учений и показательных парадов гвардейских подразделений петербургского гарнизона. Рассказывая о Марсовом поле, А.Г. Раскин даже привел старую солдатскую поговорку: «Вот лето наступило, теперь манеж отдохнет, а Царицыну лугу достанется работы!»
В 1818 году столичные газеты сообщили новость о «перемещении» на Марсовом поле монументов фельдмаршала П.М. Румянцева-Задунайского и генералиссимуса А.В. Суворова.
Сооружая площадь между служебным корпусом Мраморного дворца и домом Салтыковых на левом берегу Невы, архитектор К.И. Росси переместил Румянцевский обелиск на Васильевский остров, на площадь между Академией художеств и Первым кадетским корпусом, где некогда учился знаменитый генерал-фельдмаршал. При установке монумента на новом месте Росси несколько изменил его композицию. Обелиск тогда установили на гранитном стилобате со ступенями. Его пьедестал из серого рускольского мрамора украшают барельефы с изображением воинских доспехов и бронзовые венки с гирляндами.
Уже в первое десятилетие после установки памятника часть бронзовых украшений Румянцевского обелиска украли, а его некоторые составные элементы повредили. В 1809 году реставрацией памятника занимался архитектор А.Н. Воронихин. Исчезнувшие детали заново отлил из меди мастер Екимов.
Освободившееся место, где ранее располагался обелиск «Румянцева победам», занял памятник «Марсу российскому» – генералисимусу А.В. Суворову. Одновременно с этим на западной кромке Марсова поля завершилось строительство впечатляющего архитектурного ансамбля – казарм лейб-гвардии Павловского полка.
Регулярные воинские красочные парады во все времена привлекали множество зрителей, кои в иные обычные дни не жаловали самого Марсова поля. Покрытое мелким песком и многолетней лежалой пылью, оно при сильных порывах ветра в одночасье превращалось «в бурю в пустыне» и полностью скрывалось «в тучах песка».
Художники конца XVIII – начала XIX столетия любили изображать жанровые эпизоды экзерциции отдельных групп солдат и величественные сцены торжественных майских парадов на Марсовом поле знаменитых гвардейских полков столичного гарнизона. Наиболее известной считается картина художника Григория Григорьевича Чернецова «Парад на Царицыном лугу», документально изобразившего многотысячные воинские соединения, построенные для парада на Марсовом поле, и зрителей, приглашенных на очередное торжество, – российских сановников, дипломатов, военачальников и отдельных представителей высшего столичного общества. На переднем плане своего полотна художник изобразил группу знаменитых русских литераторов – И.А. Крылова, В.А. Жуковского, Н.И. Гне дича и А.С. Пушкина.
И.А. Крылов, А.С. Пушкин, В.А. Жуковский и Н.И. Гнедич. Этюд Г. Чернецова. 1832 г.
Свои впечатления от зрелища знаменитых майских парадов на Марсовом поле Александр Сергеевич не преминул с восторгом передать своим читателям во вступлении к «Медному всаднику»:
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость.
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.
Военные парады всегда проходили в строгих рамках распорядка и утвержденного царем ритуала. Полагаю, читателям будет интересно ознакомиться с традиционными майскими военными парадами, подробно описанных в мемуарах и дневниках нескольких поколений коренных петербуржцев и иностранцев – гостей столицы.
В 1846 году жена английского посла леди Блумфилд после посещения очередного майского парада восторженно писала в своем дневнике: «Я видела чудное зрелище: Император Николай делал смотр 40 тысячам войска на Марсовом поле. День был прекрасный и ясный, и у меня было отличное место у окна, во дворце принца Ольденбургского. В час дня все войска выстроились и государь со свитой, в состав которой вошли все военные дипломатического корпуса, и мой муж в том числе, подъехал верхом к строю; войска закричали „Ура!“ и звук такого множества голосов потрясал воздух. Государь тогда подъехал к Летнему саду и все войска дефилировали перед ним: сперва легкая артиллерия, затем пехота, за нею кавалерия, сопровождаемая тяжелой артиллерией…
Ровное волнение штыков походило на колышущееся поле ржи под легким ветерком, а яркий блеск касок и яркие цвета мундиров кавалерии рябили в глазах».
Ритуал майских парадов сохранился до начала ХХ столетия. Полвека спустя офицер русской гвардии, а позже генерал-лейтенант советской армии граф А.А. Игнатьев, сохранивший в банках Франции для СССР 225 миллионов рублей золотом, принадлежащих России, и автор известных воспоминаний «Пятьдесят лет в строю», так описал военный парад в начале ХХ века на Марсовом поле: «Заключительным аккордом зимнего военного сезона в Петербурге являлся майский парад, не производившийся со времен Александра II и возобновившийся с первого же года царствования Николая II.
Мне довелось его видеть, будучи еще камер-пажом императрицы, из царской ложи на Марсовом поле, расположенной близ Летнего сада. Позади этой ложи, вдоль канавки, строились открытые трибуны во всю длину поля для зрителей, доступные из-за высокой цены на места только людям с хорошим достатком, главным образом дамам, желающим пощеголять весенними туалетами последней парижской моды.
После объезда войск царь остановился перед царской ложей, имея за спиной и несколько сбоку только трубача из собственного конвоя – в алом чекмене, на сером коне. Две алые полоски двух казачьих сотен конвоя открывали прохождение войск. Командовавший ими полковник барон Мейендорф, отпустивший красивую седеющую бороду и подражавший всем ухватам природного казака, лихо, во всю прыть, заезжал после прохождения и опускал перед царем свою красивую казачью шашку.
За конвоем, печатая шаг, проходили батальоны Павловского военного училища, потом сводный батальон, первой ротой которого всегда бывала пажеская рота, вызывавшая своими касками воспоминания о давно забытой эпохе.
Затем наступал перерыв – на середину поля выходил оркестр Преображенцев, и начиналось прохождение гвардии… Красноватый оттенок мундиров Преображенского полка сменялся синеватым оттенком Семеновского, белыми кантами Измайловского и зелеными – егерей.
Однообразие формы нарушал только Павловский полк, проходивший в конусообразных медных касках эпохи Фридриха Прусского с ружьями наперевес.
В артиллерии, следовавшей за пехотой, бросались в глаза образцовые запряжки из рослых откормленных коней, подобранных по мастям с чисто русским вкусом: первые батареи на рыжих конях, вторые – на гнедых, третьи на вороных.
После минутного перерыва, на краю поля, со стороны Инженерного замка, появлялась блиставшая на солнце подвижная золотая конная масса… – первая гвардейская кирасирская дивизия.
Перед царской ложей выстраивался на серых конях хор трубачей кавалергардского полка, игравшего полковой марш, и торжественно проходил шагом лейб-эскадрон в развернутом строю, на первом взводе всегда на лихом коне ехал Маннергейм…
Серебристые линии кавалергардов на гнедых конях сменялись золотыми линиями конной гвардии на могучих вороных, серебристыми линиями кирасир на караковых конях и вновь золотистыми линиями кирасир на рыжих. Вслед за ними появлялись красивые линии донских чубатых лейб-казаков и голубые мундиры атаманцев, пролетавших обыкновенно наметом.
Во главе второй дивизии проходили мрачные конногренадеры, в касках с гардами из черного конского волоса, а за ними на светло-рыжих конях – легкие синеватые и красноватые линии улан…
Красно-серебристое пятно гвардейских драгун на гнедых конях было предвестником самого эффектного момента парада – прохождения царскосельских гусар. По сигналу „галоп“ на тебя летела линия красных доломанов…
Перед этой конной массой выезжал на середину поля сам генерал-инспектор кавалерии, Николай Николаевич. Он высоко поднимал шашку в воздух. Все на мгновение стихало… Шашка опускалась и по этому знаку земля начинала дрожать под копытами пятитысячной конной массы, мчавшейся к Летнему саду. Эта лавина останавливалась в десяти шагах от царя. Так оканчивался этот красивый спектакль».
Идеолог «Мира искусства» художник Александр Николаевич Бенуа считал военные майские парады на Царицыном лугу «апофеозом военного великолепия».
В конце XVIII века на Марсовом поле возвели деревянный Малый театр, пожалуй, одно из первых русских театральных зданий. В книге «Российского театра первые актеры» ее автор Кира Куликова отмечала, что предприниматель и промышленник Карл Книппер тогда привез в Россию немецкую труппу, разместившуюся в неказистом деревянном театре на Царицыном лугу. Русские роли в нем поручались воспитанникам московского Воспитательного дома. После нескольких спектаклей по распоряжению Екатерины II здание театра в октябре 1781 году перестроили. В нем тогда состоялось первое российское представление. Один из современников и зрителей спектаклей театра на Царицыном лугу писал в своем дневнике: «Театр построен в новом роде, совершенно еще неизвестном в здешнем крае. Сцена очень высока и обширна, а зала, предназначенная для зрителей, образует три четверти круга. Лож не имеется, но кроме паркета и партера со скамейками сделаны три яруса балкона, возвышающихся один над другим и окружающих залу без всяких промежутков. Живопись очень красива, и вид весьма хорош, когда при входе видели зрителей, сидящих, как в древности, амфитеатрально…»
Иван Афанасьевич Дмитриевский, актер Вольного Российского театра на Царицыном лугу, был не только замечательным театральным педагогом, но стал впоследствии полновластным руководителем труппы. Благодаря его таланту и энергии в 1782 году в театре прошли первые постановки русских комедий Д.Г. Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль». В репертуаре Вольного Российского театра с успехом прошла одна из пьес Екатерины II и впервые на русском языке были поставлены комедия Бомарше «Севильский цирюльник» и несколько комедий Мольера. В 1797 году Царицын луг переименовали в Марсово поле, а театр по приказанию Павла I снесли.
Деревянный театр на Царицыном лугу. Рисунок Дж. Кваренги
Позднее на Марсовом поле возникали различные спортивные сооружения и проходили необычные соревнования. Считают, что первым спортсменом Марсова поля стал в 1893 году знаменитый русский клоун Дуров, предложивший иностранному коллеге клоуну Бенетти устроить на Марсовом поле состязание колясок, запряженных свиньями.
Здесь же организовали скачки с препятствиями. Позже газеты писали о проводимых на Марсовом поле гонках на римских колесницах, состязаниях в рысистых бегах на беговых дрожках, так называемых «американках».
В 1908 году на Марсовом поле возвели большой велотрек, а в 1910 году, по проекту зодчего Е.Ф. Шретера, построили здание «Скейтинг-ринга» из железобетона, предназначенное для популярного тогда катания на роликовых коньках. Строение оказалось настолько высоким, что заслонило собой значительную часть фасада ансамбля Павловских гвардейских казарм – главного украшения Марсова поля.
Популярные в Европе «Скейтинг-ринги» в начале 1910-х годов стали массовым спортивным увлечением многих петербуржцев, причем не только молодежи, но и довольно солидных отцов семей и женщин бальзаковского возраста. Петербуржцы надели роликовые коньки. Английские инструкторы давали всем бесплатные уроки езды на роликах. Под «Скейтинг-ринги» в столице превращали помещения кинотеатров и даже некоторые театральные залы.
«Скейтинг-ринг» на Марсовом поле. Фото начала ХХ в.
Режиссер Н.В. Петров в своих воспоминаниях отмечал, что «Мейерхольд не умел кататься на роликах, но очень хотел попробовать что это такое. Через какие-нибудь полчаса после того как мы пришли, все бросили кататься и смотрели, как Всеволод Эмильевич обучается катанию на роликах. Из такого, казалось бы, бытового пустяка он умудрился создать любопытнейшее театральное представление, причем окружавшие его зрители были глубочайшим образом убеждены, что он великолепно владеет роликами и, как прекрасный эксцентрический актер, демонстрирует свое якобы неумение кататься».
Однако следует отметить, что в 1912 году все «Скейтинг-ринги» начали пустовать, а затем эти заведения, в том числе и железобетонный гигант на Марсовом поле, закрылись одно за другим и были снесены.
В Петербурге с давних времен успехом у публики пользовались разного рода панорамы – картины больших размеров с объемным первым планом. Они обычно помещались на стене специально возведенного круглого здания с верхним светом. Зритель, находящийся внутри здания панорамы, получал иллюзию реального пространства по всему кругу горизонта.
В их изготовлении нередко участвовали известные художники и талантливые декораторы. В 1909 году на Марсовом поле открылась панорама Севастопольской обороны, созданная русским живописцем-баталистом, профессором Академии художеств Францем Алексеевичем Рубо.
Ко дню солнечного затмения 4 апреля 1912 года на Марсовом поле специально соорудили небольшой павильон, где все желающие могли за небольшую плату наблюдать в телескоп прохождение дневного светила сквозь тень Луны.
Вплоть до 1917 года Марсово поле оставалось популярной ареной самых разнообразных спортивных состязаний даже мирового уровня. В частности, здесь проходили конькобежные соревнования на первенство мира. Между прочим, территория бывшего «Пустого луга» стала местом одного из первых хоккейных российских матчей.
В конце 20-х годов XIX века в Петербурге появилась традиция торговых Вербных недель, проходящих, как правило, под открытым весенним небом накануне великого христианского праздника Пасхи в различных частях столичного города, в том числе и на Марсовом поле.
Марсово поле. 1910 г.
Весенние базары на Марсовом поле в период Вербной недели посещались в основном горожанами средней руки и бедной частью населения Петербурга, а особенно детьми. Они всегда находили для себя на прилавках, наскоро сбитых из досок, игрушечные домики, вырезанных из дерева лошадок, крашенные яркие пасхальные яйца, куклы, фигурки животных и незамысловатые дешевые сласти, особенно пряники, леденцы и халву.
Базар на Марсовом поле на Вербной неделе. 1895 г.
Удивительно, но Октябрьский переворот 1917 года не принес особых ограничений и перемен в Вербную неделю, так же как не мог новый режим отменить самой весны и ее основного признака – расцветающей раньше всех вербы.
Мало того, число Вербных базаров в советском городе даже увеличилось. Правда, справедливости ради, следует отметить, что на уличных базарах и на Марсовом поле несколько изменился ранее существовавший ассортимент предлагаемых покупателям товаров. Газета «Петроградский голос» сообщала, что «на смену пряникам, халве и лошадкам теперь пришли книги, реквизированные у буржуев, буржуйская посуда и ее разная домашняя утварь». От царского времени на прилавках тогда осталась лишь популярная детская игрушка с традиционным народным названием «американские жители». Конструкция ее была несложной. В прозрачной стеклянной пробирке, заполненной обычной водой и заткнутой сверху резинкой, плавал стеклянный пучеглазый чертик с хвостиком и рожками. Ребенок, становившийся обладателем этой игрушки, нажимал пальцем на резиновую пленку и житель пробирки начинал нырять, подниматься кверху и забавно вращаться. Правда, несознательные смелые мальчишки с окраин Северной столицы, продававшие игрушку на Вербном базаре Марсова поля, переименовали «американского жителя» и в 1918 году, громко выкрикивая призывы о покупке своего товара, они теперь выразительно указывали руками на ворох игрушек и с гордостью объявляли потенциальным покупателям: «А вот – большевик в банке!»
В первое десятилетие ХХ века Петербург интенсивно застраивался многоэтажными домами. Не хватало мест для строительных площадок. В столичную управу поступали весьма сомнительные предложения о засыпке городских каналов и постройке на их месте огромных зданий и трамвайных линий. К счастью, благодаря профессионализму и дальновидности гласных городской думы все эти спекулятивные проекты единодушно заблокировали. Многих тогда привлекали и просторы огромного и пустынного Марсова поля, на котором, по мнению городских предпринимателей и архитекторов, можно было построить гигантские жилые дома и даже новый императорский театр для балетных и оперных спектаклей на две тысячи зрителей.
В 1906 году у зодчих возникла новая идея возвести в центре пустынного тогда поля массивное здание Государственной думы.
К счастью, и это предложение не было реализовано. Однако в те предреволюционные годы никто не мог предугадать, что на Марсовом поле все же вскоре развернутся строительные работы, единогласно поддержанные большинством жителей Петрограда, свергнувших с престола последнего русского царя.
23 марта (5 апреля) 1917 года на Марсовом поле состоялись торжественные похороны погибших во время Февральской «бескровной» революции. В отрытую в центре поля огромную братскую могилу под прощальные выстрелы с бастиона Петропавловской крепости опустили 180 гробов.
Возбужденные легкой победой над самодержавием и тиранией народные массы вначале потребовали захоронить погибших на Дворцовой площади, а перед оплотом проклятого самодержавия – Зимним дворцом, установить величественный памятник. Толпы жителей Петрограда, солдат и матросов, собравшихся на исторической площади города, не мешкая приступили к рытью братской могилы неподалеку от Александровской колонны, которую вначале даже попытались общими усилиями свалить с пьедестала «как ненавистный символ проклятого прошлого».
Заступником площади и исторического памятника стал писатель Максим Горький, явившийся с депутацией интеллигенции в Петроградский совет и убедивший его функционеров захоронить погибших в дни Февральской революции на Марсовом поле – месте, где в дни восстания проходили манифестации и митинги.
Процедура захоронения жертв Февральской революции состоялась почти два месяца спустя, ибо необходимо было вынуть более двухсот кубометров промерзшей земли, изготовить около 190 оцинкованных гробов, опознать убитых и подготовить в деталях всю процедуру похорон. В соответствии с документами в четырех братских могилах захоронено 184 человека (по 46 в каждой).
Ритуал захоронения каждого убитого сопровождался пушечным выстрелом с крепости и был лишен религиозного характера. Духовенству решением Петросовета запретили присутствовать в этот день на Марсовом поле.
5 апреля 1917 года (по новому стилю) Исполком Петросовета объявил нерабочим днем. Магазины закрылись. Трамвайное движение остановилось.
Петроградские газеты тогда писали: «Улицы города заполонили колонны демонстрантов с красными знаменами и транспарантами. Сопровождающие колонны духовые оркестры играют траурные марши. Везде красный цвет – красные платки на головах женщин, пурпурные повязки на рукавах, банты в петлицах, красные ленты через плечо у распорядителей колонн, огромное количество ярко красных знамен.
Организованные похоронные процессии двигались к Марсо ву полю районными колоннами, каждая по своему маршруту от места, где находились тела убитых. Так, колонна Выборгского района выходила от часовни Военно-медицинской академии, Невского – от Николаевского военного госпиталя на Суворовском проспекте, а Петроградского – от часовни Петропавловской больницы. Время начала движения от сборных пунктов колонн было разнесено от 8 часов до 13 часов 30 минут.
Могилы в промерзшей земле вырыли саперы-подрывники накануне ночью при свете костров и факелов. Их окружили невысокой оградой, увитой траурными лентами и красными флагами.
Каждому гробу, опускаемому в могилу, салютовала Петропавловская крепость выстрелом из артиллерийского орудия.
Шествие к Марсову полю продолжалось до позднего вечера. Мимо могил погибших прошло более 800 тысяч человек…»
Известный французский посол в России Морис Палеолог, находившийся в это время в столице, отмечал в своем дневнике: «Впервые великий национальный акт совершается без участия церкви. Всего несколько дней назад эти тысячи крестьян, рабочих и солдат не могли пройти мимо малейшей иконы на улице без того, чтобы не остановиться, не снять фуражку и не осенить груди широким крестным знамением. А какой контраст сегодня! Но приходится ли этому удивляться? В калейдоскопе идей русский всегда ищет крайних».
После похорон на Марсовом поле при стечении народа заложили памятник на братских могилах. Однако в этот день еще даже не существовало его проекта, имелось лишь всеобщее твердое мнение, что он должен быть величественным и грандиозным.
Общество петроградских архитекторов-художников объявило в газетах о предстоящем конкурсе на лучший проект.
В поступивших одиннадцати эскизах большинство из них не удовлетворило конкурсную комиссию, представленную зодчими, художниками и литераторами России: И.А. Фоминым, А.Н. Бенуа, К.С. Петровым-Водкиным, М.В. Добужинским, И.Я. Билибиным, А.А. Блоком, А.М. Горьким и А.В. Луначарским. Конкурсанты, проигнорировав масштабы Марсова поля, пытались возвести грандиозное сооружение.
Один предлагал памятник в виде четырехгранной металлической гигантской пирамиды с фигурой женщины с развернутым знаменем в руках на ее вершине – символом свободы русского народа. Другой претендент предложил построить монумент в виде гигантского куба, опирающегося углами на перевернутые усеченные пирамиды. Поразил конкурсное жюри и проект памятника жертвам Февральского переворота в виде высочайшей четырехъярусной башни со встроенными в каждый ярус внутренними помещениями.
Комиссии пришлось также оценить «оригинальный» проект одного из конкурсантов, явного подражателя О. Монферрану. Он предложил возвести каменную колонну высотой 32 метра, уступающую размером лишь Александрийскому столпу. Большинство представленных на конкурс «монументов-гигантов» не только бы не вписались в облик Марсова поля и окружающих его исторических зданий, но и исказили бы его уникальный облик.
Конкурсная комиссия отметила проект молодого зодчего Льва Владимировича Руднева – ученика зодчих Л.Н. Бенуа и И.А. Фомина, представившего свой проект под девизом «Готовые камни». Архитектор сумел представить на конкурс не только прекрасное художественное решение монумента, но и предложить готовый материал для памятника. На Сальном буяне – небольшом островке вблизи устья реки Пряжки, в XIX веке по проекту зодчего Ж.-Ф. Тома де Томона возвели каменные амбары из массивных блоков гранита, в 1913 году здания амбаров Тома де Томона пришлось разобрать для расширения производственных площадей расположенной вблизи буяна судоверфи.
Огромные гранитные глыбы от снесенных амбаров остались лежать на территории буяна. Памятник, возведенный из них, полностью соответствовал сложившемуся ранее историческому ансамблю Марсова поля. Архитектор Л.Ф. Руднев сумел готовыми темными гранитными блоками искусно замкнуть квадратную площадку захоронения жертв Февральской революции 1917 года и образовать своеобразный траурный монументальный четырехугольник, все стороны которого прерываются в середине широкими проходами. По сторонам каждого десятиметрового прохода зодчий заложил массивные гранитные кубы с высеченными на них эпитафиями. Главный элемент архитектурной композиции – внутреннее пространство. Низкие горизонтальные гранитные плиты удачно акцентируют центр огромной территории.
В наше время известный историк Петербурга А.Г. Раскин справедливо и образно заметил, что «в истории искусства есть такие свершения, которые по праву называются „звездными“. К ним относится и вдохновленный проект Руднева…». Сложенный, как в детском строительном конструкторе, из четырехгранных гранитных кубов памятник – шедевр молодой советской архитектуры. Эти старые камни, четыре ступенчатые стены-стелы, ограничивающие гранитный квадрат, по сию пору удивляют и поражают зрителей, посетивших Марсово поле.
Естественно, что памятник жертвам Февральской революции, открытый 7 ноября 1919 года, изменил традиционное назначение Марсова поля. Поэтому архитектор Л.Н. Бенуа предложил разбить на нем обширный сквер ««партерного типа», украсив его кустарником и газонами, без высоких раскидистых деревьев.
Памятник жертвам Февральской революции 1917 г. на Марсовом поле
Идею Л.Н. Бенуа воплотил в жизнь зодчий И.А. Фомин. Он сумел не только создать в центре Марсова поля партерный сквер, но и естественно вписал его в окружающее городское пространство.
Братское захоронение на Марсовом поле превратилось в центр политических митингов и революционных манифестаций рабочих, солдат и матросов.
Политические противники большевиков без энтузиазма отнеслись к мемориальному захоронению на Марсовом поле.
В 1920-х годах монархист Шульгин, живя в Париже, писал в своих воспоминаниях о посещении Марсово поля: «1925 год. Я пошел на Марсово поле. Передо мной была огромная площадь, вся засыпанная снегом. По тропиночке в снегу я пошел к чему-то посреди площади. Это то место, где впервые были отпразднованы так называемые „собачьи похороны“. Здесь были зарыты без креста и молитвы так называемые „жертвы революции“. Около ста человек, погибших во время Февральского переворота, причем в число попавших героев, говорят, попали всякие старушки, никому не ведомые китайцы и прочие личности, случайно погибшие во время перестрелки. Теперь им поставлен памятник. Если это можно назвать памятником. Квадрат из стен, вышиной в человеческий рост, сложенный из больших гранитных камней. На этих стенах высечен всякий вздор в назидание потомству. Язвительной насмешкой, издевательством звучат эти высокопарные слова на тему о том, что здесь лежащие погибли, дав народу свободу, достаток, счастье и все блага земные. Миллионы казненных, десятки миллионов погибших от голода, доведение страны до пределов ужаса и бедствия».
На плитах мемориала вы сечены стихи, полные революционного пафоса, сочиненные в размере гекзаметра советским государственным и партийным деятелем А.В. Луна чарским, одно их них посвящалось памяти погибших в феврале 1917 года:
Не зная имен
Всех героев борьбы
За свободу
Кто кровь свою отдал
Род человеческий
Чтит безыменных
Всем им в память
И честь
Этот камень
На долгие годы
Поставлен
Позже, начиная с 1918 и до 1933 года, здесь периодически возникали именные захоронения советских военнослужащих и некоторых партийных функционеров. В 1918 году на Марсовом поле похоронили убитых эсерами комиссара по делам пропаганды и агитации Петрограда Володарского (Моисея Марковича Гольдштейна) и председателя Петроградского ЧК Моисея Соломоновича Урицкого, а также расстрелянного белогвардейцами в Ярославле в 1918 году председателя губисполкома Семена Михайловича Нахимсона.
В 1919 году на Марсовом поле был погребен погибший в бою герой Гражданской войны Александр Семенович Раков, в 1920 году – похоронили члена ВЦИК Семена Петровича Воскова.
Последним здесь похоронили рабочего Путиловского завода и секретаря Ленинград ского городского комитета партии Ивана Ивановича Газа, участника Февральской и Ок тябрьской революций, и командира бронепоезда в период Гражданской войны. Захоронение было произведено в 1933 году.
Фрагмент памятника жертвам Февральской революции 1917 г. на Марсовом поле
Первого мая 1920 года в Петрограде прошел Общероссийский коммунистический субботник. В этот день проводились работы по благоустройству Марсова поля. Под звуки оркестров 16 тысяч рабочих и работниц, учащихся и студентов, солдат и матросов, по плану академика И.А. Фомина и чертежам ландшафтного архитектора Р.Ф. Катцера, разметившего колышками аллеи и газоны, приступили к работам по созданию зеленой оправы для монумента на площади (ее в те годы на несколько лет переименовали в площадь Памяти жертв революции. В этот день участники субботника посадили 60 тысяч кустов и деревьев, проложили дорожки, посадили газоны. 19 июля того же года Марсово поле посетила делегация II конгресса Коминтерна во главе с В.И. Лени ным, возложившая венок на братское захоронение. Взору делегатов предстала не «пустыня Сахара» с песчаной бурей, а зеленеющие подстриженные газоны и распустившиеся кусты молодой сирени.
Марсово поле. Вечный огонь у памятника жертвам Февральской революции 1917 г.
Со временем унылый и пыльный военный парадный плац обрел облик партерного сада.
В 1957 году, в дни празднования 40-летия Октябрьской революции, в центре гранитного монумента на Марсовом поле зажгли первый в нашей стране Вечный огонь, пламя доставили от топки мартена Кировского завода, а от пламени с Марсова поля впоследствии возгорелся Вечный огонь у Кремлевской стены на Могиле Неизвестного Солдата, на братском захоронении жертв ленинградской блокады на Пискаревском кладбище и других мемориалах нашего города и городов-героев России.
Архитектурный ансамбль строений северной границы Марсова поля
Застройка северной и западной частей Марсова поля продолжалась в течение XVIII–XIX столетий.ж
В 1714 году в северо-западной части осушенного Большого луга в соответствии с указом Петра I о регулярной почтовой связи между Москвой и Петербургом появляется первый в новой столице Почтовый двор, или «Почт-гаус». По проекту Доменико Трезини на месте будущего Мраморного дворца рабочие возвели квадратное в плане мазанковое двухэтажное здание с большим внутренним двором. На нем обычно ставили лошадей и подводы. Скромное строение выполняло несколько важных государственных функций.
Прежде всего в здании разместилась первая столичная почта, для организации которой из Данцига тогда специально пригласили опытного почтмейстера Генриха Краусса. Правда, в 1716 году его обвинили во взяточничестве, выгнали со службы, а на его место назначили Фридриха Аша, прославившегося перлюстрацией почтовых корреспонденций, вероятно, не из личного любопытства, а исполняя роль цензора. В обязанности почтмейстера кроме специфических операций, касающихся почтамтских дел, входили достаточно широкие и весьма ответственные задачи администратора первой столичной гостиницы, располагавшейся на втором этаже «Почт-гауса». Ему же приходилось контролировать и работу фешенебельной по тем временам ресторации, открытой по распоряжению царя в первом этаже здания Почтового двора.
По указу Петра I ежедневно в 12 часов на галерею, окружавшую Почтовый двор, выходили двенадцать музыкантов и своей громкой игрой на духовых инструментах оповещали горожан о наступлении полудня.
Почтовый двор
Почтовый двор – прообраз Главного столичного Почтамта – занимался не только приемом и отправкой почты в Москву, Ригу и иные российские города, но и заграницу. В 1716 году император своим указом учредил военно-полевую почту, а в 1720 году – так называемую «ординарную», предназначенную для отправления срочных государственных указов и распоряжений. В портовом ковше Красного канала на левом берегу Невы швартовались два императорских почтовых фрегата для налаженной связи по морю между Санкт-Петербургом, Данцигом и Любеком.
В Петербурге почту разносили посыльные – первые столичные почтальоны, работа которых являлась довольно сложным делом. Трудность ее заключалась в том, что улицы новой столицы не имели ни названий, ни номеров на домах. На почтовом конверте тогда обычно обозначались только фамилия, имя, звание или должность адресата. Поэтому первым почтальонам нашего города приходилось превращаться в поисковиков хозяина письма, совершать дальние переходы по городу и неоднократно опрашивать многих живущих в той или иной местности города людей, возможно, знающих искомого им человека. Посыльные не получали тогда жалованья за свою работу, их нелегкий труд обычно компенсировался теми, кто получал из их рук почту.
Условия работы петербургских почтальонов несколько улучшились только в конце 30-х годов XVIII столетия. Своим указом императрица Анна Иоанновна тогда возложила на «Комиссию о Санкт-Петербургском строении» обязанность официального наименования улиц и проспектов Северной столицы.
В 1768 году Екатерина II повелела генерал-полицмейстеру Петербурга унифицировать эту важную работу: «Прикажи на концах каждой улицы и каждого переулка привешивать доску с именем той улицы или переулка на русском и немецком языках; у каких же улиц и переулков нет еще имен, то изволь оные окрестить».
Табличка на стене Старого Эрмитажа
На фасадах домов тогда появились мраморные доски с названием улицы, номером городской части и квартала. Одна из подобных екатерининских мраморных досок сохранилась до наших дней по соседству с Марсовым полем и Мойкой на здании Старого Эрмитажа со стороны набережной Зимней канавки. Сегодня на ней можно прочитать: «Первая Адмиралтейская часть, Первый квартал. Почтовая. Potsсhtowaja». В 1803 году мраморные доски заменили сначала металлическими, а затем эмалированными.
С 1834 года дома нумеровались по одной улице, начиналась нумерация от Адмиралтейства. Четные номера домов шли по правой стороне, нечетные – по левой. Писали их черной краской на жестяных табличках, окрашенных в светло-желтый цвет. На них кроме номера дома обозначалось имя хозяина здания. По распоряжению генерал-полицейместера таблички навешивались либо над воротами строения, либо над его главным входом.
В 1858 году изменился порядок обозначения четной и нечетной сторон городских магистралей. Четной стала теперь левая сторона, а нечетной – правая. Подобное правило сохраняется и в наши дни. На набережных рек и каналов и параллельных им улицах нумерация домов возрастает по течению водоема.
В 1718 году появился указ Петра I об ассамблеях, обязывающих знатных людей столицы – дворян, купцов, приказчиков, старших мастеров и иностранцев, с женами и дочками являться на них и устраивать приемы у себя в домах поочередно дважды в неделю для наведения деловых контактов друг с другом, разрешения насущных задач и деликатных разговоров. Столичные ассамблеи начинались обычно около четырех-пяти часов пополудни и завершались к десяти часам вечера.
Об ассамблеях знатные люди города извещались барабанным боем и громким криком глашатаев.
Петр I не только лично утверждал список гостей, но и сам присутствовал на ассамблеях вместе с семьей.
Хозяин дома – дворянин, государственный деятель или богатый купец – выделял для ассамблеи четыре приличные комнаты, обеспечивал их освещением, отоплением, хлеб-солью и различными развлечениями – играми и танцами. В репертуар подобных вечеров тогда входили обязательные церемониальные танцы (менуэт, полонез), а также инглез, алеманд, контраданс.
Петр подобными мероприятиями изменял общественную жизнь, решительно вводил новые обычаи и нравы, превращал Северную столицу в центр отечественной культуры.
Наиболее представительными в ту пору являлись ассамблеи в специально обустроенных помещениях Почтового двора. На них всегда бывали Петр I и Екатерина I, приходящие, как правило, пешком из Летнего сада, по специальной крытой галерее, проложенной по левому берегу Невы. На ассамблеи мужчины в обязательном порядке приходили вместе с дамами – равные с равными, но указом императора женщины должны были «вести себя деликатно, достойно, со всеми правилами светского этикета и политеса». Правила утверждались самим императором, требовавшим их неукоснительного исполнения. Государю приходилось поучать подданных: «Замечено, что жены и девицы, на ассамблеях являющиеся, не зная политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают.
Одев робы и фижмы из атласу белого на грязное исподнее, потеют гораздо, отчего зело гнусный запах распространяется, приводя в смятение гостей иностранных.
Указую: впредь перед ассамблеей мыться в бане с мылом со тщением и не только за чистотою верхней робы, но и за исподним такоже следить усердно, дабы гнусным видом своим не позорить жен российских».
Правда, отдавая должное Петру Великому, учредившему образцовые ассамблеи в зале «Почт-гауса», отмечу, что многие иностранцы не любили останавливаться в гостинице этого столичного официального учреждения. Камер-юнкер герцога Гольштейн-Готторпского барон Ф. Берхгольц, например, считал, что «в его время на этом Почтовом дворе стоять было неудобно, потому что все должны были выбираться оттуда, когда царь давал там празднества; это случалось нередко зимой и в очень дурную погоду».
24 марта 1716 года именно на этот Почтовый двор из Италии прибыли отец и сын Растрелли. Зарегистрировавший их приезд в столицу почтмейстер тогда и предположить не мог, что 16-летний Франческо Бартоломео Растрелли через пять лет станет ведущим зодчим Северной столицы.
Историк Петербурга М.И. Пыляев утверждает, что «неподалеку от Почтового двора располагалось здание, в котором содержался живой слон – подарок русскому царю Петру от персидского шаха Гуссейна». Вот, что писал он по этому поводу в своей книге «Старый Петербург»: «Против Почтового двора было устроено особенное помещение для привезенного в первый раз в Россию, в подарок от персидского шаха слона; место, где он стоял, называлось „Зверовой двор“. Вебер говорит, что его привезли в Петербург в апреле 1714 года и прежде всего заставили поклониться до земли перед дворцом. Персиянин, приведший слона, рассказывал, что когда он с ним прибыл на корабль в Астрахань, то слон возбудил такое любопытство, что сотни людей провожали его более сорока верст, а по пути в селах и деревнях крестьяне принимали слона за божество, становились на колени и выстилали его путь полотнищами разной материи».
В Петербурге за царским подарком подрядили ухаживать отставного вахмистра драгунского полка Гаврилу Бабаецова, регулярно обкрадывавшего бедное животное. Для питания и содержания слона, в год драгуну выдавали «пшена соропчинского (то бишь риса) – 250 пудов, масла коровьева – 48 пудов, патоки тож, калачей по 40 штук на день, сена – 1600 пудов, соли – 8 пудов, свечей – 2500, вина простого (то бишь водки) – 315 ведер, ренского – 315 бутылок». Начальство все же прознало, что драгун бессовестно ограничивал животное в питании и непотребно использовал его в своих корыстных целях. При допросе с пристрастием после смерти слона «оный драгун Гаврила Бабаецов признался, что он де действительно был повинен в том, что якобы употребил сам 4 ведра с полуведром оное вино, да по праздникам, невзирая на сильный мороз и лютую непогоду, водил животное к знатным вельможам „на поздравления“, чем он, якобы зарабатывал себе на жизнь». Несмотря на несносную жизнь в Санкт-Петербурге, слон прожил три года. Позже из него сделали чучело и выставили на обозрение в Кунсткамере.
Пожар 1737 года уничтожил Почтовый двор и находящееся перед ним здание слоновника. Кстати, в нем после смерти слона до пожара находился известный Готторпский глобус, подаренный Петру I Голштинским герцогом. Историк М.И. Пыляев пишет, что «в Петербург привезли его с большим затруднением, ибо по огромности его надобно было расчищать новые дороги, вырубать леса, при чем многие из рабочих лишились жизни. Глобус имел 7 1/2 сажен в поперечнике, внутри него стоял стол и скамья, на которой могли свободно помещаться двенадцать человек; глобус приводился в движение механизмом, приделанным к столу».
Этот знаменитый подарок по своей сути являлся первым планетарием, ибо внутренняя поверхность глобуса изображала небесную сферу и люди, сидящие на скамье внутри него, могли знакомиться со звездами.
В 1726 году Готторпский глобус расположили в башне Кунсткамеры. Он пострадал во время пожара, но был отреставрирован.
24 июня 1737 года сильнейший пожар, вспыхнувший сразу в двух местах, бушевал от истока Мойки до Зеленого моста. Сгорело больше тысячи домов, в их числе оказался и Почтовый двор на северо-западной окраине Марсова поля. Выжженное место, где ранее располагался первый петербургский Почтамт, расчистили, а этот участок Марсова поля тогда назвали «Верхней набережной площадью». Новая столичная площадка, ставшая продолжением Потешного (Марсова) поля, довольно долго пустовала и лишь в 1768 году по велению Екатерины II на ее территории приступили к строительству необычного дворца. Его проект разработал придворный архитектор Антонио Ринальди, предложивший русской императрице построить величественное здание дворцового типа на массивном гранитном цоколе и облицевать его стены разными сортами природного мрамора и гранита.
Мраморный дворец возводился в период, когда проходил переход от замысловатых форм архитектуры барокко к величественному стилю классицизма. В облике главного, восточного фасада здания еще заметны элементы барокко, а его боковые фасады, строгие и скупые, уже отмечены чертами классицизма.
Известный зодчий А. Ринальди не имел соперников в умении подбирать и применять при строительстве самые разнообразные и даже необычные строительные материалы. Императрица одобрила представленный на утверждение проект. Вначале этот объект в строительных документах официально именовался «Каменным домом у почтовой пристани». Некоторая таинственность царского заказа, вероятно, скрывала замысел Екатерины Алексеевны – подарить роскошный дворец своему любовнику, графу Григорию Григорьевичу Орлову. Российская история не без основания подозревает Орлова и императрицу Екатерину II в сговоре в убийстве мужа – (Карла Петра Ульриха).
Детство и юность Петра III прошли в Пруссии, рано осиротев он воспитывался под патронажем гофмаршала Брюлера. Атмосфера грубости и унижений, которым подвергался ребенок, наказания за малейший проступок, сделали будущего императора грубым и злым. Вначале молодого герцога готовили к занятию шведского престола, однако планы родственников изменились и Карла привезли в Россию. За двадцать лет пребывания в Петербурге своим легкомыслием и своенравием претендент на русскую корону сумел разочаровать и озлобить многих, особенно представителей высших слоев столичного общества и русской гвардии. Убитый братьями Орловыми в Ропше император Петр III приходился внуком двух великих государственников, таким образом, мог бы являться претендентом и на русский, и на шведский престол.
Всех братьев Орловых – участников государственного заговора, щедро наградили. Г.Г. Орлова пожаловали высоким придворным званием действительного камергера с «жалованием по чину».
Граф Г.Г. Орлов
Братья Орловы получили по 800 душ крестьян и по 50 тысяч рублей. В день коронации Екатерины II Орловых возвели в графское достоинство, а старший брат Григорий Григорьевич в одночасье становится генерал-поручиком и генерал-адъютантом. Через год их сиятельство граф Григорий Орлов принимает из рук своей возлюбленной высшую награду Российской империи – орден Св. Андрея Первозванного, осыпанный алмазами.
Совершенно открыто Екатерина II и Григорий Орлов жили вместе в Зимнем дворце, несмотря на то что у новоиспеченного графа имелась неплохая недвижимость под Петербургом (в Ропше и Гатчине), а также «Штегельмановский дом» на Мойке с обсерваторией и огромной библиотекой, купленной у М.В. Ломоносова. Незадолго до переворота у любовников родился сын, получивший в наследство графский титул отца и фамилию Бобринский.
Граф Григорий Орлов – человек широкой русской натуры, подарил Екатерине II «сувенир», вошедший в историю Золотой кладовой России под именем «Орлов». То был величайший в мире алмаз в 189,62 карата, оцененный ювелирами в конце XIX столетия в 2 399 410 золотых рублей. Он благополучно сохранился до наших дней и украшает собой традиционный знак императорской власти – царский скипетр, хранящийся сегодня в знаменитой Оружейной палате Московского Кремля.
Торжественная закладка здания Мраморного дворца состоялась 10 октября 1769 года. Как и положено для строений подобного рода, в его основании заложили мраморный ларец с монетами различного достоинства. Руководство всеми строительными работами императрица поручила полковнику-артиллеристу М.И. Мордвинову. Надзор за строительством дворца осуществляли автор проекта Антонио Ринальди и архитектор Петр Егоров. Ежедневно на стройке были заняты не только сто каменщиков и иных мастеровых, но и отряд артиллерийских фузилеров из военного соединения полковника Мордвинова. На стройке нередко можно было видеть и саму императрицу, регулярно поощрявшую лучших специалистов. По Неве к почтовой пристани регулярно доставлялись строительные материалы – плиты разноцветного мрамора и отполированного карельского гранита. Плиты обрабатывались на местах их добычи или непосредственно на строительной площадке.
Мраморный дворец. Южный фасад
В 1769 году завершились все строительные работы «в кирпиче» – возвели стены, своды и фундамент здания. С 1774 года приступили к отделке наружных и внутренних стен мрамором и гранитом. Параллельно с ними производилось художественно-декоративное оформление отдельных дворцовых помещений. Перед полным завершением всего комплекса намеченных строительных работ находящийся на лесах автор проекта А. Ринальди внезапно сорвался и упал вниз, получив при падении тяжелые травмы. Не дождавшись окончания всех работ, знаменитый зодчий вынужден был покинуть Россию и вернуться в Италию.
Мраморный дворец. Северный фасад
Мраморный дворец относится к наиболее выдающимся памятникам зодчества русского классицизма. Его фасады облицованы естественным камнем – гранитом и 32 сортами природного мрамора из Карелии, Урала и Италии. В России, в частности, поиски залежей мрамора увенчались небывалым в ее истории успехом. Обнаруженные богатые месторождения отечественного мрамора по качеству не уступали итальянскому.
Массивное здание дворца располагалось на участке, имеющем в плане форму неправильного четырехугольника. Его главный фасад ориентирован в сторону небольшого дворцового садика, ибо тогда еще вдоль восточной границы участка проходил широкий Красный канал, соединявший Неву с Мойкой.
После возведения на лугу служебного корпуса дворца, Красный канал засыпали, а главное здание соединили со служебным по набережной Невы и Миллионной улице высокой кованной железной решеткой со столбами розового гранита, завершенными изящными вазами из белого мрамора.
Если фасады дворца, выходящие на набережную Невы, Миллионную и в Мраморный переулок, выглядели всегда довольно строго и сдержанно, то основной – Главный фасад, обращенный к петровскому Летнему саду, выглядел парадно и имел довольно сложную и весьма оригинальную художественно-декоративную обработку. Центр фасада и его боковые ризалиты украшены не пилястрами, а колоннами. Между выступами (ризалитами) находился парадный дворцовый двор. В то время его отделили от набережной Красного канала солидной декоративной стеной, облицованной розовым гранитом. В ее центре возвели парадные ворота, богато украшенные бронзовыми позолоченными розетками.
Мраморный дворец. Вестибюль
Перед торжественным завершением строительства Мраморного дворца над его входом закрепили величественную надпись «Здание благодарности», на карнизе, венчающем главный дворцовый (восточный) корпус, искусно обустроили небольшую башенку с часами, а по обеим сторонам поставили аллегорические фигуры Верности и Щедрости, изготовленные скульптором Ф.И. Шубиным из белого итальянского мрамора.
Антонио Ринальди предусмотрел для своего величественного сооружения весьма надежную крышу. А.И. Фролову – главе издательства «Глагол», удалось обнаружить подтверждение подобной надежности и долговечности дворцовой кровли. Оказалось, что «для обустройства кровли Мраморного дворца в Сестрорецке специально изготовили медные листы. Подгонка и пайка листов была произведена столь тщательно, что здание на протяжении 150 лет не знало никаких протечек. После ремонта в советское время в 1931 году они появились».
Высокий цокольный этаж дворцового сооружения облицевали розовато-серым, а стены второго и третьего этажей здания – светло-серым отполированным сердобольским гранитом.
Изящные пилястры коринфского ордера – декоративное украшение фасадов дворца, каменщики вытесали из бледно-розового тивдийского мрамора.
Мраморный дворец. Интерьер Парадной лестницы
Из отечественных цветных мраморов изготовлены фриз, аттик и подоконные филенки с изящными гирляндами. При этом заметим, что достигнутый мастерами высочайший художественный эффект облицовки дворца основан на умелом сочетании тональности природного мрамора и гранита.
За входными дверями дворца открывается прекрасный вестибюль с Парадной лестницей, размещенной строго в средней части главного корпуса. На площадке первого этажа Парадной лестницы укреплен мраморный портрет А. Ринальди, выполненный скульптором Ф.И. Шубиным.
Лестница роскошно отделана натуральным и искусственным серым мрамором. В стенных нишах Парадной лестницы установлены работы Ф.И. Шубина из белого мрамора, символизирующие детство («Утро»), юность («День»), зрелость («Вечер») и старость человека («Ночь»), а также скульптурные аллегорические изображения, олицетворяющие осеннее и весеннее равноденствие.
На первом этаже здания размещались хозяйственные помещения и церковь, освященная во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы.
Парадные апартаменты дворца располагались в бельэтаже здания. В них проходили с Парадной лестницы через Переднюю. Миновав Большую столовую, гости попадали в главный зал дворца – Мраморный, облицованный цветным природным мрамором во всю высоту стен. В дополнение к полированному многоцветному мрамору это помещение декорировали золоченой лепкой вокруг плафона, бронзовыми золочеными рамами и капителями пилястр. Прекрасным украшением Мраморного зала дворца являются и замечательные по своему архитектурному замыслу и убранству печь и камин. Печь облицевали лиловым фаянсом, а камин выложили из красного камня. Он служил замечательным основанием для скульптурной композиции Ф.И. Шубина «Диана и Эндимион». Золоченые украшения окон, дверей и камина главного зала дворца в совокупности с занавесями из голубого бархата, обивкой канапе и кресел, зеркалами, часами, каменными вазами, люстрами и жирандолями завершали декоративную отделку этого прекрасного дворцового помещения. Немаловажную роль в общем декоре Мраморного зала занимали также круглые мраморные барельефы скульптора М.И. Козловского.
За главным дворцовым Мраморным залом следовал так называемый Орловский зал, воспевающий воинскую и государственную деятельность братьев Орловых: Ивана, Алексея, Григория, Федора и Владимира. Их деяния изображались в барельефах из белого греческого мрамора, вмонтированных в лепные фигурные рамы работы скульптора Ф.И. Шубина.
С юга к этому залу примыкали личные покои Григория Орлова, начинавшиеся Парадной спальней, отделанной в стиле рококо. Со спальней граничил внутренний садик с пятью яблонями, пятью вишнями и красивым беломраморным фонтаном.
Не менее заманчивой для посетителей оказывалась дворцовая картинная галерея, заполненная редчайшими шедеврами мировой живописи – творениями Рембрандта, Тициана, Рафаэля, Корреджо, Пуссена. В коллекции Григория Орлова хранилось также 99 портретов работы живописцев А.П. Антропова, Георга Кристоф Гроота, А. Ван Дейка и других знаменитых художников.
Картинная галерея переходила в Колонный зал дворца, потолок которого украшал исторический плафон С. Торелли «Спасение Троянского флота».
В юго-западной части дворца располагались две графские бани – Греческая и Турецкая.
В северо-западной части бельэтажа, за парадными залом, обустроили запасные (гостевые) помещения: кабинет, спальню, будуар и гостиную.
Третий этаж здания занимали многочисленные жилые покои, гостиные для игры в карты, библиотека и диванная, оформленная в китайском стиле.
Григорию Орлову так и не удалось пожить в Мраморном дворце. После смерти графа Екатерина II выкупила Мраморный дворец у его наследников вместе со Служебным домом. Дворцовое здание с 1795 по 1796 год являлось местом заточения плененного вождя польских повстанцев – Тадеуша Костюшки, освобожденного из-под ареста императором Павлом I под его честное слово не воевать более против русских.
Великая княгиня Анна Федоровна
В 1796 году Екатерина II подарила Мраморный дворец своему внуку – 16-летнему великому князю Константину Павловичу, в день его женитьбы на 14-летней принцессе Саксен-Заафельд-Кобургской (в православии Анна Федоровна). Молодой супруг вел себя безобразно, издевался над своей юной подругой жизни, допуская рукоприкладство, и продолжал играть в любимые игры еще не ушедшего детства. А.И. Фролов – наш современник, при подготовке к изданию своей книги о великих княжеских дворцах обнаружил необычные увлечения Константина Павловича, одно из них «…стрельба в помещениях Мраморного дворца из пушки живыми крысами». Проделки великого князя настолько надоели императрице, что в один из дней она с позором выдворила его из дворца.
В дальнейшем Мраморный дворец становится наследственным владением некоторых российских великих князей.
В 1797 году по приглашению Павла I в Мраморном дворце поселился его давний приятель и бывший король Польши Станислав Август Понятовский, прибывший со своим двором и свитой общей численностью в 250 человек. Архитектору В. Бренна по распоряжению Павла I даже пришлось в срочном порядке перестраивать детище зодчего А. Ринальди. Не прожив и года в дворцовых покоях, бывший владыка Королевства Польского тихо скончался и был похоронен в костеле Святой Екатерины на Невской перспективе.
Экс-король Польши Станислав-Август Понятовский. Портрет работы Э. Лебрена
Великий князь Константин Павлович
С 1798 по 1831 год дворцом вновь владел повзрослевший великий князь Константин Павлович, делавший уже не очень успешную военную карьеру, продолжавший «проказничать» и преподносить своим поведением довольно печальные и неблаговидные сюрпризы своему брату – императору Александру I. Дело дошло до того, что российский монарх вынужден был даже разрешить начать расследование уголовного дела, в котором, по слухам, был замешен Константин Павлович.
В 1832 году Николай I передает творение Ринальди в наследственное владение своему второму сыну, великому князю Константину Николаевичу. Мраморный дворец по решению нового хозяина архитектор А.П. Брюллов внутри перестроил – создал новые интерьеры в историко-романтическом духе. Перекрытие Мраморного зала приподняли на один этаж, его освещение теперь стало двух уровневым. Рядом с этим залом в северной части обустроили парадную столовую.
Кабинет великого князя Константина Николаевича соседствовал теперь с дворцовой библиотекой, из которой имелся выход в Зимний сад, переделанный зодчим Брюлловым из висячего фруктового сада архитектора А. Ринальди.
Великий князь Константин Николаевич
Сад теперь соседствовал с прекрасным концертным залом, в котором проходили выступления знаменитых российских музыкантов и композиторов.
Великая княгиня Александра Иосифовна
В дополнение к дворцовым греческой и турецкой баням Брюллов устроил во дворце роскошную великокняжескую ванную комнату античного стиля.
Помещение, в котором располагался арсенал великого князя Константина Павловича, Брюллов переделал в уютный зал в готическом стиле для танцев и музыкальных вечеров. В нем установили прекрасный концертный орган, изготовленный знаменитым немецким мастером-органистом Г. Метцелем.
В ходе перестроечных работ некоторые плафоны, барельефы и элементы художественно-декоративного оформления дворцовых помещений частично изменили места, предназначенные для них во времена придворного зодчего А. Ринальди.
Восстановительные и реконструкционные работы в Мраморном дворце завершились Брюлловым в 1849 году. Великий князь Константин Николаевич и его супруга Александра Иосифовна переехали в него на постоянное жительство. С этого периода Мраморный дворец стал официально именоваться «Константиновским».
Об этой оригинальной великокняжеской паре сохранились воспоминания фрейлины императрицы А.Ф. Тютчевой. О Константине Николаевиче она, в частности, писала: «В обществе слывет свирепым славянофилом, говорящим только по-русски и намеренно пренебрегающим всеми формами европейской цивилизации». Характеристика же его супруги прозвучала в ее мемуарах мягче: «Она очень красива и напоминает портреты Марии Стюарт. Портит ее голос, гортанный и хриплый, кроме того, она плохо говорит по-французски, манеры ее недостаточно изысканны для того положения, которое она занимает».
После первых лет влюбленности в свою молодую супругу Константин Николаевич охладел к ней и завел себе любовницу – балерину Анну Васильевну Кузнецову, родившую великому князю четверых детей. Российский император пожаловал всем им отчество «Константиновичи», фамилию – «Князевы» и возвел в личное дворянство.
Веселый и остроумный великий князь любил в кругу близких друзей шутить на сей счет: «Здесь (во дворце) у меня законная жена, а в Петербурге – казенная».
Генерал-адмирал Константин Николаевич, ставший в 1853 году шефом российского флота, много сделал для его строительства и могущества. Это он стал автором нового Морского устава и отменил на флоте телесные наказания матросов. Знаменитые форменные тельняшки русских моряков – его личное нововведение в форменную одежду рядового состава российского флота.
Аргументированно и настойчиво великий князь добивался замены парусных военных кораблей паровыми. В течение 16 лет он возглавлял Государственный совет, командовал лейб-гвардии Финляндским полком, работал председателем Комитета по крестьянскому вопросу и принимал самое активное участие в подготовке исторического акта об отмене крепостного права в империи.
Проходили годы, законная семья великого князя увеличилась. Великая княгиня Александра Иосифовна подарила супругу шестерых детей: дочерей – Ольгу, Веру и сыновей – Николая, Дмитрия, Вячеслава и Константина. Приходилось специально перестраивать Константиновский дворец, обустраивать детские комнаты и столовые. Великий князь, любивший технику, следил за промышленными новинками и не упускал возможности их внедрения в свое дворцовое хозяйство.
Великий князь Константин Константинович
Константин Николаевич одним из первых в роде Романовых обзавелся в Мраморном дворце собственной электростанцией, позволившей не только освещать помещения знаменитого дворца, установить первые электрические лифты, но и давать энергию фонарям Марсова поля. В 1883 году в дворцовых апартаментах установили телефонную связь.
Великий князь Константин Николаевич скоропостижно скончался в своем дворце в 1892 году. Супруга пережила мужа почти на двадцать лет и скончалась на восемьдесят втором году жизни в 1911 году.
После смерти родителей Константиновский дворец перешел ко второму сыну этой великокняжеской четы, великому князю Константину Константиновичу – человеку военному, генералу от инфантерии и инспектору всех военных учреждений Российской империи, любившему литературу и поэзию. Да и сам Константин Константинович являлся талантливым поэтом.
В литературной среде он, кроме того, славился лучшими переводами Шекспира на русский язык. Свои произведения обычно подписывал псевдонимом «К. Р.». Многие его стихи взяты за основу известных русских романсов, созданных композиторами П.И. Чайковским, А. Рубинштейном, И.А. Глазуновым. Константин Константинович являлся автором нескольких замечательных театральных пьес, среди которых особенно удачной оказалась драма «Царь Иудейский».
Великая княгиня Елизавета Маврикиевна
До революционного переворота 1917 года в Российской империи повсеместно звучали романсы «Колокола», «Растворил я окно», «Умер бедняга» и многие другие произведения. Однако большинство слушателей и певцов не догадывались, что автором строк лирических музыкальных произведений, считавшихся народными, являлся командир лейб-гвардии Преображенского полка, великий князь Константин Романов – поэт-аристократ.
Великий князь с 1889 года возглавлял Российскую Академию наук, являясь ее бессменным президентом, избирался председателем Русских Археологического и Географического обществ. Он был женат на принцессе Саксен-Альтенбургской, герцогине Саксонской, в православии – Елизавете Маврикиевне.
Первая мировая война стала для великокняжеской четы чередой семейных трагедий: на фронте погибли ее сыновья и родственники, в 1915 году умер Константин Константинович, его похоронили в Петропавловском соборе.
В годы Первой мировой войны и до начала Февральской революции с разрешения великокняжеского семейства в помещениях дворца был развернут госпиталь для раненых офицеров русской армии.
В годы революционных переворотов вдова Константина Константиновича выехала вместе с некоторыми членами семьи в Швецию, а затем из нее на свою родину – в Германию, в город Альтенбург, близ Лейпцига.
Сыновей великого князя Ивана, Константина и Игоря зверски убили большевики в Алапаевске.
Интерьер Мраморного дворца
В период Февральской революции 1917 года в цокольном этаже Мраморного дворца премьер-министр Временного правительства А.Ф. Керенский разместил Министерство труда. Тогда же он подготовил официальный договор о приобретении у наследников великого князя всего дворцового здания за десять миллионов рублей. Правда, этой коммерческой операции помешал второй (большевистский) государственный переворот в октябре 1917 года, большевики национализировали дворец.
После отъезда советского правительства из Петрограда Мраморный дворец официально передали Академии истории материальной культуры им. академика Н.Я. Марра. Академию его имени в 1936 году ликвидировали, а в Мраморном дворце торжественно открыли филиал Всесоюзного музея В.И. Ленина. В реконструкции дворца тогда участвовали известные зодчие Н.Е. Лансере и Д.А. Васильев, между прочим, сохранившие потомкам знаменитую дворцовую Парадную лестницу, Мраморный зал и законсервировавшие до лучших времен художественную отделку некоторых исторических дворцовых помещений.
В ноябре 1937 года перед главным входом музея под звуки «Интернационала» торжественно водрузили на постамент исторический военный броневик с надписью на его борту – «Враг капитала». В апреле 1917 года с него выступал В.И. Ленин у Финляндского вокзала с призывом народа к вооруженному восстанию.
В 1992 году, после распада СССР, броневик включили в экспозицию городского Артиллерийского музея, а на освободившийся постамент водрузили памятник-скиталец, конную скульптуру Александра III работы П.П. Трубецкого.
Броневик перед главным входом Мраморного дворца. Фото 1960 г.
Первоначально монумент установили в 1909 году на Знаменской площади, вблизи Московского вокзала. Н.А. Синдаловский, известный знаток петербургского фольклора, в своей книге «По Петербургу» утверждает, что «появление в Северной столице этого памятника, якобы, раскололо общество на два лагеря. Либералы ликовали при виде карикатуры на царя, реакционеры были взбешены. В городской думе даже обсуждался вопрос о немедленном снятии памятника», а по городу разошлась эпиграмма:
На площади комод,
На комоде бегемот,
На бегемоте обормот,
На обормоте шапочка,
Какого дурака этот папочка?
Памятник убрали в 1937 году, оказывается, он мешал трамвайному движению. Его надежно и надолго упрятали во дворе Русского музея (бывшего дворца великого князя Михаила Павловича). На место своей полувековой ссылки памятник прибыл со множественными пулевыми отметинами из наганов и трехлинеек, восторженные свободные пролетарии даже сорвали бронзовую уздечку при неоднократных неудачных попытках сдвинуть могучую лошадь и ее седока с пьедестала.
В первые месяцы Великой Отечественной войны ссыльного русского императора все же укрыли толстым слоем песка и солидным бревенчатым накатом. Мало кто знает, что во время одного из авианалетов бомба попала в укрытие памятника Александру III. Мощный взрыв превратил бревенчатый настил в щепки, но совершенно не повредил монумент.
Памятник Александру III перед входом в Мраморный дворец. 2011 г.
В период перестройки памятник Александру III установили перед входом в Мраморный дворец.
В 1780 году, за пять лет до завершения строительства Мраморного дворца, по повелению Екатерины II архитектор П.Е. Егоров приступил к реализации другого проекта – возведению двухэтажного Служебного корпуса дворца графа Г.Г. Орлова. Здание своими фасадами обращено к набережной Невы, Марсову полю, по всей Суворовской площади и парадному пространству небольшого дворцового сада. Советую обратить внимание на замечательную гармоничность и соразмерность архитектуры этого здания, занимающего ответственное место в ансамбле Марсова поля и набережной Невы.
Время возведения Служебного корпуса Мраморного дворца совпало с императорским указом о засыпке широкого русла Красного канала, соединявшего Мойку с Невой. Его единственный мост перенесли на соседствующую с ним Зимнюю канавку, также проложенную от Невы к Мойке. Впоследствии на засыпанной протоке выстроилась ровная линия известных исторических петербургских зданий.
2 мая 1844 года Николай I утвердил составленный зодчим А.П. Брюлловым проект перестройки двухэтажного Служебного корпуса Мраморного дворца в новое, более солидное по своим габаритам трехэтажное здание.
Александр Павлович Брюллов – яркий представитель архитектуры позднего классицизма, не только возвел над постройкой архитектора А.П. Егорова основательный третий этаж, но и обработал его фасады пилястрами – плоскими вертикальными выступами прямоугольного сечения на поверхности стен обновленного здания. После дополнительной архитектурной обработки Служебный корпус приобрел несомненное сходство с Мраморным дворцом. Его фасад, обращенный в сторону Летнего сада, Брюллов украсил изящным лепным фризом высотой около двух метров, скомплектованным из четырех художественных барельефов, выполненных русским скульптором, представителем позднего классицизма Петром Карловичем Клодтом на тему «Служение лошади человеку». Каждое из четырех анималистических художественных произведений отмечен изумительной точностью передачи натурных наблюдений великого скульптора. Петр Карлович помимо украшения восточного фасада Служебного корпуса лепными изображениями его любимых коней также блестяще выполнил заказ для двух боковых фронтонов того же фасада – барельефные изображения тритонов, трубящих в морские раковины, дельфинов и ростр.
Служебный корпус Мраморного дворца
В советское время, в период 1932–1933 годов, над Служебным корпусом надстроили четвертый этаж. Его помещения занимал один из крупнейших вузов России – Северо-Западный заочный политехнических институт.
Северную кромку Марсова поля замыкают три удивительных исторических объекта, возведенных в разные годы в конце XVIII – начале XIX столетия: Суворовская площадь, особняк внебрачного сына генерал-фельдмаршала И.Ю. Трубецкого – И.И. Бецкого и дом графа Н.И. Салтыкова. Интереснейшие памятники гражданского зодчества конца XVIII столетия играют важную роль в ансамбле Марсова поля и набережной Невы.
Дома со временем частично перестраивались, периодически менялся их внешний облик. К счастью последующих поколений города, внешний вид многих исторических зданий Северной столицы до их переделок прекрасно сохранился на рисунках и гравюрах русских и иностранных художников конца XVIII – начала XIX века.
В недавно опубликованном художественном альбоме «Старый Петербург: столица и окрестности», подготовленном авторами-составителями Г.Б. Васильевой, К.В. Житорчук и А.М. Павеликиной в 2011 году, представлены малоизвестные произведения живописи и графики с видами Санкт-Петербурга и его окрестностей XVIII – середины XIX столетия. Среди них в альбоме представлены рисунки итальянского художника и скульптора-декоратора Доменико Фаличи Ламони, представляющие редчайшие изображения Петербурга периода царствования Екатерины II. Он был приглашен из города Мудзано итальянской Швейцарии для работы в качестве помощника зодчего А. Ринальди. В альбоме воспроизведен рисунок «Набережная Невы у Летнего сада» – работа, благодаря которой сегодня мы можем представить как выглядели здания, возведенные в конце 1780-х годов на северной границе Марсова поля.
Северный фасад домов президента Академии художеств И.И. Бецкого и фельдмаршала графа Н.И. Салтыкова, Мраморного дворца. Набережные Невы у Летнего сада. Рисунок Д.Ф. Ламони. Конец 1780-х гг.
Рисунок изображает панораму Верхней (Дворцовой) набережной от Лебяжьей канавки в сторону Мраморного дворца с домами президента Академии художеств И.И. Бецкого, фельдмаршала графа Н.И. Салтыкова и дворца графа Г.Г. Орлова.
На доме И.И. Бецкого, сооруженного после 1784 года, прекрасно видны два фасада здания. Северный фасад, оказывается, в те времена украшали великолепный картуш на аттике здания и красивый высокий портал в центре третьего этажа. А на крыше бокового фасада, выходящего на Лебяжью канавку, горожане тогда впервые увидели столичное архитектурное чудо – висячий сад.
Не менее интересным выглядел в конце 80-х годов XVIII столетия и второй дом, принадлежащий тогда еще не фельдмаршалу графу Н.И. Салтыкову, а княгине Е.П. Барятинской. Между этим зданием и Мраморным дворцом тогда еще не существовала Суворовская площадь и не был построен Служебный корпус дворца. Пройдут годы, и эта прекрасная архитектурная панорама изменится – здания перестроят, надстроят и уберут с фасадов изящные «архитектурные излишества».
Авторы альбома заметили, что в конце XVIII столетия художники позволяли себе допускать в рисунках некоторые перспективные неточности. И действительно, Д.Ф. Ламони значительно сократил расстояние между Мраморным дворцом и домом Н.И. Салтыкова. Один из авторов-составителей альбома К.В. Житорчук предположил, что подобная оплошность художника могла произойти из-за того, что «рисунок исполнен не с натуры, а позже, уже в итальянской Швейцарии, после 1792 года».
Дома Н.И. Салтыкова и И.И. Бецкого. Вид с Марсова поля. 2011 г.
Часть детально продуманного градостроительного плана архитектора Карла Росси – небольшая (Суворовская) площадь с перенесением в ее центр с правого берега Мойки памятника А.В. Суворову, великолепно дополнила архитектурный ансамбль бывшего Царского луга. Зодчий прекрасно вписал новую городскую площадь между домом графа Салтыкова и служебным корпусом Мраморного дворца. Плавно переходя от Марсова поля к Дворцовой набережной, пространство этого вновь созданного в начале XIX века столичного объекта связало Марсово поле с набережной Невы.
Дом фельдмаршала графа Николая Ивановича Салтыкова имеет интересную судьбу. Меняя периодически наружный облик, особняк всегда сохранял индивидуальность. О нем довольно часто писали и дом был связан с жизнью выдающихся деятелей русской культуры. На его флагштоке периодически появлялись флаги различных иностранных государств, размещавших в его стенах свои дипломатические миссии.
Строительство особняка относится к периоду 1784–1788 годов. Первым хозяином здания стал петербургский купец Ф.И. Гротен – владелец так называемого «пустопорожнего места». Именно по его просьбе Джакомо Кваренги подготовил проект особняка и осуществил его строительство, завершенное в 1788 году. Здание обращено фасадами на Дворцовую набережную, Суворовскую площадь и Марсово поле. Участок Кваренги застроил по периметру и предусмотрел при этом внутренний двор. Фасад здания со стороны набережной Невы прекрасно сохранил свою первоначальную архитектурную обработку. В период завершения строительства дома к его стене, обращенной теперь на Суворовскую площадь, примыкал сад, занимавший все пространство будущего детища зодчего К.И. Росси.
Интересно, что тогда особняк генерал-фельдмаршала Салтыкова был, оказывается, архитектурно связан со своим визави – служебным корпусом Мраморного дворца, построенного в то же время по проекту зодчего П.Е. Егорова. Однако расположенный между ними сад практически полностью закрывал обращенные друг к другу стены зданий. Когда же по генеральному проекту К.И. Росси решено было разбить небольшую предмостную площадь, сад, естественно, вырубили и взору жителей Северной столицы открылось заметное архитектурное сходство двух противоположных фасадов зданий. Расположенные на флангах вновь созданной площади, эти дома стали своеобразными пропилеями, оформляющими вход в архитектурный ансамбль Марсова поля.
На ранее глухом фасаде фельдмаршальского здания, обращенном, на пространство новой площади, пробили оконные проемы и провели работы по архитектурной обработке этой части здания.
Некоторые внутренние помещения дома Салтыкова – вестибюль, парадная лестница и прекрасный Белый зал – сохранили свою старинную отделку, типичную для отечественной архитектуры 20–50-х годов XIX века.
Расположенные по оси главного корпуса, вестибюль и лестница, выполнены с применением свободно поставленных колонн и пилястр, декорирующих плоскости стен.
Великолепна архитектурная отделка парадной лестницы, на которой простенки между высокими полуциркульными окнами обработаны трехчетвертными коринфскими колоннами. В некоторых внутренних помещениях особняка до сих пор сохраняются отдельные детали первоначальной художественной отделки, типичной для первой четверти XIX столетия: старинные лепные карнизы, изящные камины и поразительные по своей красоте скульптурные панно с крылатыми женскими фигурами, амурами и иными изображениями, модными в то время.
К архитектурным шедеврам, бесспорно, относится и роскошно оформленный Белый зал особняка графа Салтыкова, украшенный коринфскими колоннами, увенчанными скульптурными фигурами.
За время своего существования здание претерпело значительные перестройки, изменившие его первоначальный внешний и внутренний облик. Относительно хорошо сохранился фасад, выходящий на Неву. В 1843–1844 годы очередной хозяин дома произвел частичную реконструкцию интерьеров. В 1881 году перестроили корпус по северной границе Марсова поля. У особняка многократно менялись владельцы и арендаторы. Первый владелец дома, возведенного вблизи Суворовской площади, купец Ф.И. Гротен в 1790 году продал свою новостройку лифляндцу Т.Т. Сиверсу, а тот через три года, в 1793 году, перепродал его княгине Екатерине Петровне Барятинской, урожденной принцессе Гольштейн-Бек. Новая владелица дома, известная фрейлина двора Екатерины II, слыла первой столичной красавицей и являлась дочерью принца Петра Гольштейн-Бекского, приверженца свергнутого Петра III. В возрасте двенадцати лет она вместе с родителями находилась на одной из галер, сопровождавших супруга будущей российской императрицы Екатерины Великой во время его панического бегства в Кронштадт.
Выйдя в 1767 году замуж за князя И.С. Барятинского, княгиня блистала в столичном свете, имея великое множество любовных романов. Ее любовная связь с Андреем Разумовским пришла к логическому завершению – разрыву с мужем.
Однако ветреница, осуждаемая петербургским высшим обществом, согласно указу Екатерины II не только сопровождала в Париж своего мужа, возглавлявшего русское посольство, но и присутствовала на коронации Людовика XVI. Затем, накупив парижские наряды, княгиня вернулась в столицу. Поселившись отдельно от супруга в приобретенном доме и продолжая считаться первой придворной красавицей, она по-прежнему вела разгульную жизнь. Жила на широкую ногу, хлебосольно и весело. О ее приемах и театральных представлениях писали газеты и с восхищением говорил весь петербургский бомонд.
Один из ее современников так отзывался тогда о княгине: «Чрезвычайно грациозная, с удивительной талией, выразительными чертами лица, величавая и непринужденная в движениях, но вместе с тем немного манерная, она была очень любезна и даже свободна в обращении; выражаясь легко и красиво, она усвоила в разговоре тон парижских модниц своего времени, какую-то смесь философии с чувствительностью и неподдельным кокетством».
А если верить известному поэту того времени князю И.М. Долгорукову, а не верить ему нет оснований, Екатерина Петровна «с ее богатством, именем, а более того мягкостью характера и любезными свойствами сердца привлекала к себе весь аристократический город. Она жила пышно и вместе с тем приятно, со всеми была вежлива, благосклонна и примерно гостеприимна».
Имея несколько домов в Северной столице, Екатерина Петровна периодически меняла свое местожительство или продавала разонравившуюся недвижимость. Купленный у Т.Т. Сиверса дом у Суворовской площади княгиня решила сдавать в аренду, однако охотников на это не находилось, ибо в городе стали вдруг распространяться нелепые слухи, что в здании якобы поселился призрак самого Петра Великого, водившего по комнатам молодую особу и при этом громким голосом ругавшего ее всевозможными матерными словами. Симпатизирующая княгине Екатерине Петровне императрица Екатерина II приобрела у нее этот особняк и в феврале 1796 года подарила его фельдмаршалу графу Николаю Ивановичу Салтыкову в благодарность за воспитание своих внуков, великих князей Александра и Константина.
Генерал-аншеф граф Николай Иванович Салтыков, ставший хозяином дома на Неве у Марсова поля, свою военную карьеру завершил в начале 1770-х годов и с этого времени по указу Екатерины II состоял на службе при дворе наследника Павла Петровича. Не имевший опыта придворной службы, Николай Иванович не только сохранил завидные отношения с императрицей, но и завоевал любовь и дружбу Павла Петровича. Подобная придворная карьера, по мнению современников генерал-аншефа, являлась следствием отнюдь не его высоких полководческих качеств, а склонности к придворным интригам.
Светлейший князь, фельдмаршал Н.И. Салтыков
Взойдя на престол, Павел I сделал его фельдмаршалом. В 1783 году императрица назначает Николая Ивановича воспитателем своих внуков Александра и Константина, составив для него специальную инструкцию. Император Александр I в 1812 году назначил фельдмаршала Н.И. Салтыкова председателем Государственного совета и Комитета министров, в дополнение к этому даровал ему титул светлейшего князя. Его супругой была Наталья Владимировна, урожденная княгиня Долгорукова, скомпрометировавшая светлейшего князя перед императором своим невероятным даже по тем временам поступком. Дело в том, что с годами княгиня не только потеряла свою привлекательность, но и начисто облысела. Чтобы скрыть ужасный дефект от окружающих, она посадила своего парикмахера в железную клетку, установленную вблизи ее домашнего туалета. Цирюльника выпускали из заточения только на период операции по укладке парика барыни.
Через три года (!) своего унизительного заточения «придворный» крепостной куафер сбежал.
Княгиня обратилась в полицию с требованием разыскать и вернуть беглого крепостного. Дело со всеми подробностями возмутительного поведения княгини дошло до императора Александра I, тот приказал прекратить поиск крепостного человека Салтыковой, а ей сообщить, что ее слуга утопился.
Фельдмаршал и светлейший князь Н.И. Салтыков скончался в 1816 году. В официальном извещении о его смерти «Русский инвалид» упоминал, что «гроб с телом покойного находится в его втором доме на Большой Морской улице, 33».
Дом на Неве у Марсова поля перешел по наследству младшему сыну покойного фельдмаршала – Сергею Николаевичу Салтыкову, женившемуся на фрейлине императрицы Екатерине Васильевне, в девичестве Долгоруковой. Супружеская жизнь бывшей фрейлины с сыном светлейшего князя сложилась настолько неудачно, что даже сам Александр I предложил Екатерине Васильевне развестись с супругом. Однако благочестивая и богобоязненная княгиня вынуждена была отклонить это предложение и терпеливо нести свой тяжкий крест до кончины мужа в 1828 году. В день смерти князя С.Н. Салтыкова, 27 апреля, столичный почт-директор К.Я. Булгаков не преминул известить московского брата не только об уходе из жизни князя, но и об отсутствии его духовного завещания. В письме петербургский почтмейстер по этому поводу, в частности, писал: «Князь Сергей Николаевич Салтыков умер вчера. Духовной не сделал; следовательно, жена его получит только седьмую часть с имения, а он, говорят, хотел оставить ей все, пока был жив. Все жалеют о княгине Салтыковой. Да и подлинно, хоть бы муж ей дом оставил…»
Дом, о котором упоминал в письме своему московскому брату почт-директор К.Я. Булгаков, являлся знаменитым зданием, подаренным фельдмаршалу Н.И. Салтыкову императрицей Екатериной II. После смерти бездетного фельдмаршала дом на Марсовом поле перешел по наследству его племяннику. Оставшаяся «бездомной» вдова приобрела у дочери министра финансов графа Д.А. Гурьева – М.Д. Гурьевой (жены министра иностранных дел графа К.В. Несельроде), дом на набережной Невы, расположенный в двух шагах от дворца, в котором Екатерина Васильевна продолжала свою придворную службу. В 1835 году она даже была пожалована сначала в статс-дамы, а несколько позже в гофмейстерины при императрице Марии Александровне – супруге царя Александра II.
Дом светлейшего князя Н.И. Салтыкова. Австрийское посольство. Гравюра Л. Тюмлинга. 1830 г.
В своей книге «Дома и люди» историк Петербурга А.А. Иванов приводит сведения о дальнейшей жизни княгини Е.В. Салтыковой и ее прекрасных душевных качествах: «Отличавшаяся острым язычком и не страдавшая чрезмерным добродушием А.Ф. Тютчева, говоря в своем дневнике о Е.В. Салтыковой, употребляет выражение „матушка Гусыня“ и утверждает, что ее „ничто так не подавляет и не смущает, как торжественная глупость, вроде глупости мамаши Салтыковой“. Это не мешало княгине быть доброй (но не особенно счастливой) женщиной; сама же Тютчева, описывая свое первое впечатление при дворе в качестве фрейлины, отмечает, что именно Салтыкова была к ней очень приветлива и добра».
В поместье Салтыковке на реке Охте княгиня на свои средства построила богадельню для бедных, а по проекту архитектора В.П. Львова – каменную церковь во имя своей небесной покровительницы Св. Екатерины и завещала на богоугодные дела особый капитал.
Церковь, богадельню и захоронение княгини Е.В. Салтыковой в 1960 году снесли, оставив на месте разгрома пустое место.
С 1826 года особняк сдавался внаем австрийскому посольству, возглавляемому в те годы графом Карлом-Людвигом Фикельмоном, женатым в 1821 году на внучке фельдмаршала М.И. Кутузова – Дарье Федоровне, урожденной Тизенгаузен. В середине 1831 года в дом переехала ее мать – дочь полководца Елизавета Михайловна Хитрово, и оставалась в нем вплоть до своей кончины.
Д.Ф. Фикельмон. Художник П.Ф. Соколов. 1836 г.
Пожалованная во фрейлины во времена царствования Павла I, она тогда с достоинством защитила себя от ухаживаний императора и замужества по принуждению. Фрейлина вышла замуж по взаимной любви в годы правления Александра I. 6 июня 1892 года в возрасте девятнадцати лет она обвенчалась в придворной церкви Павловска со штабс-капитаном инженерных войск Фердинандом (Федором Ивановичем) Тизенгаузеном. В счастливом браке, одобренном Михаилом Илларионовичем Кутузовым, рождались любимые дочери. Елизавета Михайловна была заботливой матерью и сумела дать детям отличное воспитание и образование. Судьба военных бывает трагичной. 20 ноября (2 декабря) 1805 года в сражении под Аустерлицем муж Елизаветы Михайловны – Ф. Тизенгаузен со знаменем в руках повел в бой один из отступающих русских батальонов и пал смертью храбрых. Этот героический эпизод впоследствии послужил материалом Л.Н. Толстому для описания сцены смертельного ранения князя Андрея Болконского в романе «Война и мир». Все последующие годы после гибели супруга тоска, слезы и безысходное отчаяние становятся горестным уделом Елизаветы Михайловны.
Кутузов, горячо любивший дочь и переживавший гибель любимого зятя, узнав о ее поездке в Ревель, где похоронили Ф. Тизенгаузена, написал дочери: «Милый друг, Лизонька; я еду по твоим следам. Слышу, что ты поехала в Ревель. Жаль, душенька, что ты там будешь много плакать. Сделаем лучше так: без меня не плакать никогда, а со мною вместе».
Е.М. Хитрово. Художник П.Ф. Соколов. 1838 г.
Через шесть лет Елизавета Михайловна выходит замуж вторично за генерал-майора Николая Федоровича Хитрово. Зять не понравился М.И. Кутузову, ибо он по состоянию здоровья не участвовал в сражениях Отечественной войны 1812 года. В письме любимой дочери фельдмаршал из действующей армии иронично спрашивал ее: «Что поделывает Хитрово со своим несчастным здоровьем?»
В 1815 году Н.Ф. Хитрово назначается русским поверенным в делах во Флоренции, куда он отправился вместе с семьей. Дом Хитрово во Флоренции был гостеприимным. Многие русские в те годы побывали в нем и познакомились с русской посланницей.
Вот что записал в своем дневнике один из гостей Елизаветы Михайловны: «Она скорее некрасива, чем красива, но очень романтически настроена, не мажется, в моде, хорошо играет трагедию и горюет о своем первом муже, покойном графе Тизенгаузене… а также о своем славном старике отце Кутузове… Словом, все в этом открытом доме преувеличено, хотя и вполне прилично».
Близость к дипломатической службе и жизни европейских дворов не прерывалась у дочери М.И. Кутузова и после смерти мужа.
3 июня 1821 года шестнадцатилетняя младшая дочь Елизаветы Михайловны – Долли, выходит замуж за австрийского посланника при Королевстве обеих Сицилий в Неаполе – графа Шарля Луи Фикельмона, опытного европейского дипломата, он был старше своей невесты почти на тридцать лет. Бабушка Долли Хитрово – Екатерина Ильинична Кутузова в январе 1821 года неожиданно получила письмо жениха ее внучки: «Княгиня, нет на свете для меня ничего более счастливого и более лестного, чем событие, которое накладывает на меня, княгиня, обязанность вам писать: я исполняю ее с величайшей поспешностью. Ваша дочь и ваша внучка одним своим совместно сказанным словом только что закрепили мое счастье, и мое сердце едва может выдержать испытанное мною волнение. Я удивлен, найдя у них обеих такие соединения достоинств, столько очарования, добродетелей, естественности и простоты. Неодолимая сила увлекла меня к новому существованию. Теперь его единственной целью будет счастье той, чью судьбу доверила мне ее мать. Все дни моей жизни будут ей посвящены, и поскольку воля сердца могущественна, я надеюсь на ее и мое счастье.
Как военный, я горжусь больше, чем могу это выразить, тем, что мне вручена рука внучки маршала Кутузова и я имею честь принадлежать вашей семье…»
Выйдя замуж, Дарья Федоровна Фикельмон довольно долго жила вместе с сестрой и матерью в Неаполе.
В 1829 году австрийский посол в России граф Шарль Луи Фикельмон и его супруга Дарья Федоровна приехали в Петербург и обосновались в посольском доме, арендованном у наследников князя Салтыкова. Вскоре к ним присоединилась и мать Долли – Елизавета Михайловна Хитрово с дочерью Екатериной Федоровной Тизенгаузен.
Здесь начался новый период жизни любимой дочери и внучки прославленного фельдмаршала Кутузова, оставившей заметный след в русской истории, литературе и общественно-политической жизни Северной столицы.
По отзывам современников, «…дамы эти были на редкость образованными и просвещенными, одаренными разнообразными способностями. Долли Фикельмон на дипломатическом поприще решительно затмила своего супруга и даже иногда сама сочиняла для него дипломатические депеши». Вежливая и благовоспитанная, она не выносила скуки и посредственности, поэтому создала в столице блестящий салон, собиравший петербургских знаменитостей и известных политических деятелей.
В бывшем доме светлейшего князя Салтыкова, а тогда австрийского посольства, образовался литературно-политический салон с политическими и литературными центрами. Их полезную общественную деятельность по достоинству ценили дипломаты и литераторы, в числе последних был и А.С. Пушкин. Здесь стали бывать знаменитые и интересные люди. Визитеры знакомились с последними российскими и европейскими новостями. Салон Елизаветы Михайловны вел прием обычно от часу до четырех пополудни, а чета Фикельмонов принимала гостей вечером.
«Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах, – писал П.А. Вяземский, называя их «всемирной, изустной, разговорной газетой», и продолжал: – А какая была непринужденность, терпимость, вежливая, и себя и других уважающая свобода в этих разнообразных и разноречивых разговорах».
В числе постоянных гостей салона Елизаветы Михайловны Хитрово бывали известные писатели П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, И.И. Козлов, А.И. Тургенев, В.А. Сологуб и А.С. Пушкин.
Тот же П.А. Вяземский вспоминал: «Не нужно было читать газеты, как у афинян, которые также не нуждались в газетах, а жили, учились, мудрствовали и умственно наслаждались. В двух этих салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. Были тут и обозрения текущих событий; был и Premier Petersburg с суждениями своими, а иногда и осуждениями, был и легкий фельетон нравописательный и живописный. А что всего лучше – это всемирная, изустная разговорная газета, издаваемая по направлению и под редакцией двух любезных и милых женщин. Подобных изданий не скоро найдешь».
Говоря о Елизавете Михайловне, по-видимому, следует согласиться с мнением Вяземского, весьма точно и образно охарактеризовавшего эту необычную женщину: «Она была неизменный, твердый, безусловный друг друзей своих. Друзей своих любить немудрено, но в ней дружба возвышалась до степени доблести. Где и когда нужно было, она за них ратовала, отстаивала, не жалея себя, не опасаясь для себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от этой битвы не за себя, а за другого…»
Отношение же Елизаветы Михайловны к Пушкину было особенным, исключительным. Она питала к нему «самую нежную, страстную дружбу». Русского поэта связывали с дочерью великого русского полководца дружеские отношения. Друзья Пушкина отмечали, что «ему, с детства лишенному постоянной материнской доброты, встречи с ней бывали необходимы, но как всякая чрезмерность, даже самая высокая по чувствам, иногда трогала, иногда казалась утомительной. Сказывалась и разница в возрасте. Елизавета Михайловна годилась поэту в матери, а ей хотелось и более нежных чувств…» В переписке с ней Александр Сергеевич всегда находил тактичный отход от тем, которые он считал неуместными в их отношениях, и с искренней благодарностью воспринимал ее советы и информацию, касающуюся его профессиональных литературных и общественных интересов.
Ее дочь Долли по существу могла бы быть вполне довольна своей участью. У нее любящий муж, заботливые мать и сестра. В ее салон приходят добрые друзья, известные люди, такие как А.С. Пушкин и П.А. Вяземский, но и ее постоянно тревожит непонятная печаль, о которой она вспоминает в своем дневнике: «Влияние севера на настроение человека должно быть очень сильным, потому что посреди такого счастливого существования, как мое, я испытываю постоянную потребность бороться со своей грустью и меланхолией». Беседы на раутах у графини Д.Ф. Фикельмон А.С. Пушкин называл «приветливыми и увлекательными».
После того как сыновья Екатерины Андреевны Карамзиной ввели в салон Фикельмонов молодого кавалергардского офицера Ж. Дантеса посещения Пушкиным этого дома становятся неприятным и мучительным делом. Д.Ф. Фикельмон записала в своем дневнике: «Вскоре Дантес, забывая деликатность благоразумного человека, вопреки всем светским приличиям, обнаружил на глазах всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине… он был решителен довести ее до крайности». Дневник Фикельмон свидетельствует о напряженной гнетущей атмосфере сплетен, интриг и ненависти, окружающей Пушкина в последние месяцы его жизни. Александр Сергеевич далеко не всегда мог владеть своими эмоциями, и на одном из светских раутов в салоне Фикельмон 16 ноября 1836 года произошло очередное столкновение поэта с Дантесом.
7 января 1837 года А.С. Пушкин нанес Фикельмонам последний визит. Хозяйка салона, в день его гибели напишет в своем дневнике: «Сегодня Россия потеряла своего дорогого, горячо любимого поэта Пушкина, этот прекрасный талант, полный творческого духа и силы! И какая печальная и мучительная катастрофа заставила угаснуть этот прекрасный сияющий светоч, которому как будто предназначено было все сильнее и сильнее освещать все, что его окружало, и который, казалось, имел перед собой еще долгие годы!..»
Смерть Пушкина привела Долли Фикельмон к душевному расстройству. Появились невралгические боли, заставившие внучку фельдмаршала Кутузова весной 1838 года навсегда покинуть Отечество, не дождавшись отставки супруга. Ее мать Елизавета Михайловна скончалась в особняке светлейшего князя Салтыкова 3 мая 1839 года на 56-м году жизни. П.А. Вяземский, вернувшийся из-за границы, писал по этому поводу: «Не стало у меня внимательной, доброй приятельницы, вырвано главное звено, которым держалась золотая цепь, связывающая сочувственный и дружеский кружок. Опустел, замер один из петербургских салонов, и так уже редких в то время».
Особняк Салтыковых неоднократно арендовался у владельцев европейскими посланниками для своих дипломатических представительств.
Австрийская дипломатическая миссия арендовала особняк у наследников князя Салтыкова до 1855 года. В период с 1858 по 1862 год в этом здании располагалось датское посольство. Затем с 1863 до начала 1918 года в его помещениях находилась дипломатическая миссия Великобритании.
30 августа 1918 года в вестибюле Главного штаба выстрелом из пистолета был убит председатель петроградской ЧК Моисей Соломонович Урицкий.
Сколь странно бы это сегодня ни звучало, но многие считали тогда, что Урицкий – не самый худший представитель Чрезвычайной комиссии. В.М. Бузинов в своей книге писал о нем, что «он был от природы даже скорее несколько сентиментален. Кровь лилась в Петрограде не всегда по его распоряжению. Существует даже мнение, что он хотел даже упорядочить красный террор, что был против того, чтобы людей резали без всяких на то оснований». Известные авторы перестроечной поры Г. Нилин и Р. Медведев писали о том, что Урицкий предотвратил развертывание в Петрограде красного террора после убийства Володарского в июне 1918 года. Он протестовал против садистских методов допроса в ЧК, чем вызвал специальное решение фракции коммунистов конфедерации ЧК, предложившей ЦК партии «отозвать Урицкого с его поста в Петроградской ЧК и заменить его более стойким и решительным товарищем, способным твердо и неуклонно провести тактику беспощадного пресечения и борьбы с враждебными элементами, губящими советскую власть и революцию…»
Урицкого убил двадцатидвухлетний петроградский поэт Леонид Акимович Каннегисер, совершая акт мщения за своего невинно расстрелянного приятеля в стенах Чрезвычайной комиссии на Гороховой улице, 2. Его арестовали и расстреляли, причислив молодого поэта к членам «Союза спасения Родины и Революции».
После покушения не только по Петрограду, но и по всей России прошла волна репрессий под лозунгами: «Они убивают личностей, мы убьем классы», «За каждого нашего вождя – тысячи ваших голов»…
Церемония прощания с Урицким проходила в Таврическом дворце, переименованном во Дворец Урицкого. Дворцовую площадь в тот же день переименовали в площадь Урицкого. Толпы народа на похоронах выкрикивали: «Позор! Смерть!» В первую ночь после убийства Урицкого в Петрограде расстреляли 500 человек. Петроградская «Красная газета» гневно писала: «Сотнями будем мы добивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в собственной крови. За кровь Урицкого пусть прольются потоки крови – больше крови, столько, сколько возможно!»
Совет народных комиссаров опубликовал решение о красном терроре. В день гибели Урицкого он сразу же начался в Петрограде. Президиум Петросовета распорядился «организовать аресты среди буржуазии, офицерства, студенчества и чиновничества…»
Дома бывшей имперской столицы окутала атмосфера страха, арестов и расстрелов. И они не заставили себя ждать.
В ночь на 31 августа 1918 года вооруженные чекисты ворвались в особняк князя Салтыкова, занимаемого с 1863 года посольством Великобритании. По распоряжению Ф.Э. Дзержинского операцию захвата иностранной дипломатической миссии и производства там незаконного обыска поручили тогда петроградскому чекисту С.Л. Геллеру. Группу чекистов под его командованием на главной лестнице посольского дома встретил с револьвером в руках капитан Ф. Кроми и тут же был застрелен. В оправдание вероломного убийства английского дипломата, защищавшего посольство, та же «Красная газета» позже утверждала, что первым якобы выстрелил англичанин.
Получив сообщение о возмутительном нападении чекистов на британское посольство, его разграбление, разрушение и убийство капитана Кроми, защищавшего дипломатическую миссию в Петрограде, министр иностранных дел Великобритании в сентябре 1918 года направил официальную ноту наркому иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерину, в которой потребовал «немедленного расследования инцидента и жестокого наказания всех ответственных за подобное нарушение международной конвенции о неприкосновенности иностранных дипломатических миссий и тех, кто в нем непосредственно участвовал».
Руководитель вооруженного отряда петроградской Чрезвычайной комиссии С.Л. Геллер по распоряжению своего руководства вынужден был дать письменные показания по поводу инцидента в Британском посольстве, случившегося в бывшем особняке фельдмаршала и светлейшего князя А.И. Салтыкова на набережной Невы у Марсова поля. Авторам путеводителя по Петербургу историкам Агеевым удалось ознакомиться и даже опубликовать этот исторический документ в своей книге со всеми его стилистическими и орфографическими погрешностями: «Когда мне было предписано тов. Дзержинским захватить посольство и произвести там обыск, то мною наскоро было собрано человек 10 комиссаров и разведчиков и мы туда поехали. Быстро войдя в парадный вход при чем рядом со мной шел тов. Шейнкман. Расставив у нижних дверей поднялись на верх свернули в левую дверь и по коридору на лево вошли в канцелярию. Когда я просил их поднять руки вверх, то в это время Шейнкман быстро выбежал из комнаты и тотчас же раздался сзади меня на коридоре выстрел и крик Шейнкмана: „Я ранен, спасите меня“, с этим криком он вбежал ко мне в комнату, где я стоял с револьвером в руке. В это время на коридоре продолжалась стрельба и я бросился в коридор, где видел, что из темного угла коридора бегут люди. Впереди бежал человек с приподнятым воротником, кажется в кепке. Я выстрелил, в это время человек упал. В тот момент я не знал упал ли он от моего выстрела или вообще от выстрелов, но в это время раздался крик: „Не стреляйте, свои“. Я вернулся в комнату где успокаивал Шейнкмана. Ко мне в комнату стали вводить задержанных в других комнатах и я приступил к обыску и первому устному допросу… Вечером в комиссии у меня был разговор с тов. Бальбеко. Он мне сказал, что кажется моя пуля уложила нашего сотрудника из Москвы… Судя по всему Бартновского ранил я…»
Авторы путеводителя по Петербургу, опубликованного в 2005 году, также сообщили, что «во время налета был убит чекист Иенсон (или Янсон). Позже Геллера уволили из ЧК за случайное ранение сотрудника, разгульный образ жизни и различные махинации с конфискованным золотом и драгоценностями. Ему порекомендовали отправиться на фронт, но он не внял совету. В октябре 1919 года Геллера арестовали, а 10 января 1920 г. приговорили к расстрелу».
В доме генерал-фельдмаршала князя Н.И. Салтыкова в 1919 году открыли Коммунистический политико-просветительный институт имени Н.К. Крупской, ставший впоследствии Институтом культуры. Это высшее учебное заведение готовило специалистов в области культурно-просветительной работы, библиотечно-библиографического дела. Сразу же после завершения Великой Отечественной войны впервые в истории этого вуза в нем организовали аспирантуру по подготовке научных и педагогических кадров книговедов. Из стен института вышло немало высококвалифицированных специалистов, разрабатывающих проблемы истории отечественной и зарубежной книги, и организаторов библиотечного дела в Петрограде, Ленинграде и Петербурге. Сегодня этот вуз Петербурга преобразован в Государственный университет культуры и искусства, который располагается не только в бывшем особняке светлейшего князя Салтыкова, но и в соседнем с ним здании, некогда принадлежавшем Ивану Ивановичу Бецкому, – старинном доме, обращенном южным фасадом на Марсово поле.
Этот дом замыкает квартал, расположенный между нынешней Суворовской площадью и Летним садом с его Лебяжьим каналом на северной границе Марсова поля. Об этом строении, так же как и соседнем доме графа Салтыкова, столичные газеты писали довольно часто, а в аристократических салонах Петербурга периодически возникали самые разнообразные легенды и истории о происхождении хозяина этого необычного особняка. Однако справедливости ради, следует заметить, что ныне существующий каменный дом Бецкого, оказывается, не являлся первым зданием, возведенным на этом участке.
В 1750 году, после того как дотла сгорел известный «Оперный дом» на Невском проспекте, было решено построить новое здание театра на углу Невы и Лебяжьего канала. Двухэтажное деревянное здание по проекту зодчего Ф.Б. Растрелли построили довольно быстро. По своему внешнему виду и внутренней отделке оно во много раз превосходило сгоревшее в пожаре здание старого столичного театра у Полицейского (Зеленого) моста на Мойке.
И.И. Бецкой. Художник А. Рослин. 1777 г.
Зрителей поражала богатая декоративная отделка нового «Оперного дома» на берегу Лебяжьего канала на северной границе Царицына луга (Марсова поля). Партер зрительного зала выглядел роскошно и величественно. В проекте Растрелли предусматривались пышно отделанные и искусно украшенные театральные ложи в два яруса. Особым великолепием и богатой отделкой выделялась императорская ложа, с тремя отделанными золотом креслами. Небольшой зрительный зал для менее знатных особ меблировали достаточно удобными деревянными стульями и скамейками. В отличие от сгоревшего театра новый «Оперный дом» называли «Большим театром», он считался придворным, и его посещение в те времена знатной публикой было бесплатным. В нем обычно гастролировали знаменитые французские и итальянские оперные и балетные труппы.
В 1757 году «Оперный дом» передали в аренду итальянской труппе, после чего вход в него стал по театральным билетам. Подобное «новшество» петербургские театралы приняли весьма спокойно, а представители столичного бомонда теперь даже стали абонировать театральные ложи на весь сезон. Особой популярностью у зрителей пользовались комические оперы и одноактные балеты. Театр часто посещали царская семья, светская публика и состоятельные столичные предприниматели. «Оперный дом» отличался довольно высоким уровнем сценографии и богатыми сценическими костюмами. Его деревянное здание было достаточно просторным и удобным как для артистов, так и для зрителей. С годами его популярность и посещаемость все же стали снижаться и в 1763 году театр прекратил свое существование, а его итальянская труппа вернулась на родину.
До 1770 года здание пустовало, а затем, в течение двух лет его приспособили для офицеров и служителей придворного ведомства. В 1772 году по указу Екатерины II деревянное двухэтажное строение «Оперного дома» на углу набережной Невы и Лебяжьева канала снесли. На освободившемся месте в 1788 году Иван Иванович Бецкой, вельможа и общественный деятель времен Екатерины II, занимавший пост президента Академии художеств и другие высокие государственные должности, построил необычное для тех времен здание, выходящее своими фасадами на набережную Невы, Лебяжий канал и Царицын луг (Марсово поле). Особняк дворцового типа поразил жителей столицы своим висячим садом, разбитым весьма искусно над вторым этажом здания. Изящные башенные надстройки ограничили необычный садовый участок.
Дом действительного тайного советника И.И. Бецкого в плане образовывал правильный четырехугольник с довольно обширным внутренним двором с расположенными в нем служебными флигелями. Южный фасад здания, выходящий на Марсово поле, первоначально был двухэтажным с двумя боковыми башнями и красивым висячим садом. Фасад северного корпуса практически сохранил свой первоначальный облик до нашего времени. Примыкавший к дому дворовый одноэтажный флигель, граничивший с особняком графа Салтыкова, впоследствии надстроили двумя дополнительными этажами.
Зодчий этого старинного особняка до сих пор остается неизвестным. Полагали, на основании характера обработки фасадов дома в ранней классической манере, что автором проекта вполне мог быть Ж.-Б. Вален-Деламот. Однако это предположение недостоверное, поскольку в этот период талантливый французский архитектор, завершив свою деятельность в России, уже покинул ее пределы. Существовала и иная гипотеза, приписывающая авторство проекта жилого дома И.И. Бецкого архитектору И.Е. Старову, приглашенному в 1784 году на должность главного зодчего «Канцелярии от строений, домов и садов ее величества». А воз главлял эту Канцелярию в то время деятельный талантливый советник Иван Иванович Бецкой – человек художественно одаренный и тогда занимавший должность президента Академии художеств.
Из версий авторства проекта этого особняка среди большинства искусствоведов и историков архитектуры доминирует гипотеза в пользу архитектора И.Е. Старова. Ее сторонники убежденно считают, что идея возведения столь необычного здания с висячим садом могла принадлежать будущему его владельцу, прожившему много лет в Европе и располагавшему сведениями о всех архитектурных новинках в странах Западной Европы. Глава «Канцелярии от строений, домов и садов» в империи вполне мог привлечь к реализации замысла по возведению собственного дворцового особняка своего подчиненного и приятеля – талантливого зодчего Старова.
Хозяин особняка вошел в историю государства Российского замечательными делами по реформированию народного образования и патриотического воспитания молодежи в век «просвещенного абсолютизма». По инициативе и содействии И.И. Бецкого в Петербурге открывались новые учебные заведения, работавшие по его программам и конкретным рекомендациям. Талантливый педагог и методист, он стал инициатором женского образования в России. В конце его жизни в Северной столице активно функционировали многочисленные учебные заведения, воспитательные дома и реформированные кадетские корпуса.
Иван Иванович Бецкой – внебрачный сын русского генерал-фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого. От отца ребенок унаследовал сокращенную, без первого слога, княжескую фамилию. Будущий российский вельможа и любимец Екатерины II появился на свет вследствие любовного романа между взятым шведами в плен русским князем и фельдмаршалом и молодой шведской баронессой. Юный Иван Бецкой воспитывался в Стокгольме матерью, служил в датском кавалерийском полку и успешно делал военную карьеру. Однако травма после падения с лошади на очередных кавалерийских учениях вынудила его оставить военную службу.
В 1727 году Иван Иванович Бецкой приезжает в Россию к отцу и по протекции фельдмаршала поступает на службу в Коллегию иностранных дел. Благодаря придворным контактам и высокому положению отца при императорском дворе Бецкой вскоре становится приближенным к свите русской императрицы Елизаветы Петровны. Недоброжелательное отношение к нему канцлера А.П. Бестужева заставляют Ивана Ивановича не только выйти в отставку, но и в 1774 году надолго покинуть Россию. Пятнадцать лет он жил во Франции, изучая труды философов, писателей и шедевры искусства великих художников и писателей.
В Париже Бецкой близко познакомился с известными европейскими просветителями и учеными – философом-материалистом Дени Дидро, основателем и редактором «Энциклопедии или Толкового словаря наук, искусств и ремесел»; французским писателем и философом Жан Жаком Руссо, братьями Якобом и Вильгельмом Гримм.
По возвращении в Россию И.И. Бецкой разработал проект реформы народного образования в империи. Екатерина II утвердила его. Основой реформы И.И. Бецкой считал, что «самые мудрые законы без добрых нравов не сделают государство счастливым и что нравы должны быть впечатлеваемы на заре жизни». В своей программе Бецкой перечислил добродетели, которые следовало обязательно прививать детям: вера в Бога, благонравие, дружелюбие, бережливость, опрятность, терпение и т. д. Он рекомендовал поощрять детскую резвость, живость и тягу к забавам и играм, считая, что это и «есть главное средство к умножению здоровья и укреплению телесного сложения».
Он разработал прекрасную систему игр и заданий, чтобы «упражнять детей в различных мастерствах и рукоделиях». По его инициативе в столице учредили Смольный институт (1764 г.), Академию художеств (1764 г.), реорганизовали Сухопутный шляхетный кадетский корпус (1766 г.). В 1770 году по предложению И.И. Бецкого в Петербурге на Мойке открыли Воспитательный дом для сирот и «безродных» младенцев. В 1848 году во дворе этого дома на набережной Мойки, 48, торжественно установили бюст И.И. Бецкого, а его бронзовая фигура была помещена среди скульптурной группы известных российских деятелей второй половины XVIII столетия в основании знаменитого памятника Екатерине II, установленного в 1873 году в сквере на площади Островского в Петербурге.
Император Петр III не только вызволил политического беженца из зарубежной ссылки, но и своим именным указом назначил Иван Ивановича Бецкого главным директором «Канцелярии строений и домов». После государственного переворота 28 июня 1762 года и восшествия на престол Екатерины II Иван Иванович вновь становится приближенным ко двору. Столь быстрый и высокий карьерный рост Бецкого стал тогда поводом для появления в высших аристократических кругах столицы самых невероятных слухов и предположений, многие отмечали разительное внешнее сходство Бецкого с Екатериной Алексеевной. В Петербурге и на аристократических раутах поползли сплетни об истинном отце новой императрицы, которая своим указом 3 марта 1763 года назначила действительного тайного советника И.И. Бецкого управляющим Академией художеств. Однако Бецкой в отличие от фаворитов императрицы не воспользовался ее доброжелательным отношением к своей персоне. Не встревал в государственные дела и политические проблемы, а занимался важными социальными делами, проблемами совершенствования образования и воспитания молодежи, совмещая эту ответственную деятельность с работой руководителя «Канцелярии от строений, домов и садов».
По распоряжению Екатерины II Бецкой в 1768 году назначается главным руководителем работ по перестройке и отделке Зимнего дворца. В том же году, 15 мая, императрица «изустно повелела» И.И. Бецкому: «На площади, между Невой, Адмиралтейством и домом Правительствующего сената, во славу блаженные памяти императора Петра Великого поставить монумент».
Идея о постановке памятника Петру I у императрицы зародилась еще в 1765 году, когда она приказала русскому посланнику в Париже князю Голицыну найти опытного и талантливого ваятеля. Князь выбрал французского скульптора Этьена Мориса Фальконе, создавшего в 1766–1778 годах памятник Петру I («Медный всадник»).
И.И. Бецкой руководил этой работой от периода изыскания годного для постамента камня в Лахте, доставки его по воде в столицу, отливки бронзового монумента и до церемониала его открытия на столичной площади 7 августа 1782 года.
Ему также пришлось руководить работами по отделке набережных Невы и столичных каналов гранитом, по установке уникальной решетки Летнего сада.
Руководя столичной Академий художеств, он открывает при ней воспитательное училище. По инициативе И.И. Бецкого в 1764 году указом Екатерины II в Петербурге создается первое в России специальное женское учебное заведение (Императорское Воспитательное общество благородных девиц – Смольный институт), в нем запрещались телесные наказания.
В это закрытое учебное заведение – пансион принимались девочки из семей потомственных дворян с пятилетнего возраста. Их обучали и воспитывали, готовя к будущей светской и семейной жизни. Ежегодный прием в институт воспитанниц не превышал тогда тридцати человек. Девочки распределялись на четыре возрастные группы, каждая из которых при этом имела определенный цвет форменного платья: младшая – кофейный, следующая – голубой, далее – серый и старшая – белый. Каждая возрастная подгруппа обучалась в течение трех лет.
В программу обучения девочек в возрасте от 5 до 9 лет входили: Закон Божий, арифметика, рисование, танцы, русский, французский, немецкий и итальянский языки.
Вторая группа воспитанниц, в возрасте от 9 до 12 лет, кроме перечисленных предметов изучала историю, географию и практическое домоводство. После достижения двенадцатилетнего возраста и до пятнадцати лет смолянки овладевали основами физики, архитектуры, словесности, отечественной и зарубежной истории.
Выпускная группа девочек завершала обучение домоводства, счетоводства, вопросов домашней экономии и рукоделия. По настоянию учредителя Смольного института И.И. Бецкого особое внимание уделялось физическому развитию воспитанниц. Смолянкам надлежало много времени проводить на свежем воздухе, играть в подвижные игры и обязательно закаляться. Во внутренних помещениях этого учебного заведения поддерживалась умеренная температура воздуха, а по утрам девочки умывались водой, в которой плавали кусочки льда. Из рациона смолянок исключались острые и пряные блюда.
Одобряя деятельность Бецкого, Екатерина II навещала смолянок, девочки радовались каждому визиту императрицы. А.П. Сумароков тогда писал:
Здесь девы росские как нимфы обитают,
И венценосицу богиней почитают…
Бецкой организовал в Смольном институте театр, в котором силами воспитанниц ставились прекрасные спектакли, оперы и балеты. Наиболее одаренные девочки даже участвовали в балетных спектаклях Эрмитажного театра.
Смолянок регулярно приглашали на многочисленные народные и придворные празднества и великосветские балы. Встретившись на одном из балов с воспитанницами Смольного института, императрица Екатерина II «изволила» заказать русскому живописцу Дмитрию Григорьевичу Левицкому знаменитые парадные портреты смолянок с «обязательным отражением на них не только торжественности, но индивидуальной характеристики каждой из них». Сегодня эти портреты можно увидеть в экспозиции Русского музея.
Первый выпуск воспитанниц Смольного института состоялся в 1773 году. Прибывших в Эрмитажный сад девочек радостно встретила собравшаяся там избранная столичная публика. По воспоминаниям И.И. Бецкого, «выпускницы изъяснялись свободно, непринужденно и с особливой приятностью отвечали на все вопросы. Одним словом, что данное им рачительное воспитание столь уж приметно, что всякого внимания и похвалу заслуживает».
Лучшие выпускницы по окончании учебы определялись на придворную службу.
В 1765 году И.И. Бецкой указом императрицы назначается шефом Сухопутного шляхетного кадетского корпуса и в 1773 году по его инициативе на средства богатого заводчика и крупного землевладельца Прокопия Демидова в Северной столице учредили Воспитательное коммерческое училище для купеческих детей.
При поддержке своей покровительницы Екатерины II Бецкой открывает в Петербурге и финансирует из своих средств Воспитательный дом, а при нем учреждает вдовью помощь и сохранную казну, в основу которой легли его личные сбережения и деньги богатых столичных предпринимателей.
Екатерина II, считавшая себя главным идеологом и инициатором в проведении российской воспитательной реформы, вначале не только покровительствовала Бецкому в его работе по открытию в столице новых воспитательных учебных заведений и детских приютов, но и щедро финансировала его идеи и планы в этом направлении, однако под влиянием доносов противников своего любимца внезапно охладела к деятельности и ограничила денежную помощь на реализацию задуманных им планов и дел. Теперь при всяком удобном случае она с раздражением заявляла своим приближенным, что «Бецкой присвояет себе славу государскую», иначе говоря, приписывает себе заслуги императрицы в проведении ею воспитательной российской реформы.
И.И. Бецкой тяжело переживал незаслуженную опалу, уединился в своем особняке и начал часто болеть. Он умер внезапно, находясь на выпускных экзаменах воспитанниц созданного им Смольного института.
А.К. Нартов. Неизвестный художник середины XVIII в. На основе прижизненного портрета работы И.Н. Никитина
Ивана Ивановича Бецкого похоронили с надлежащими почестями в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры – усыпальнице царственных особ и знаменитых персон России. На могиле И.И. Бецкого установили мраморную пирамиду с барельефом его почетной золотой медали, поднесенной ему за успехи в реформе народного образования Сенатом в 1772 году.
Весьма интересна история утверждения этой золотой медали. Известный деятель позднего русского просвещения Андрей Андреевич Нартов, направленный указом Екатерины II в мае 1772 года в Медальерный комитет Берг-коллегии «для составления медалической со времен Государя Императора Петра Великого истории», выступил в несвойственной ему роли художника. Он предложил не только текст, но и даже графическое изображение медали в честь Ивана Ивановича Бецкого. 14 сентября 1772 года общему собранию Берг-коллегии были представлены два варианта макета медали Бецкому, выполненные членом Академии наук Яковым Штелиным, и один – А.А. Нартовым, изобразившим на фоне здания Академии художеств аллегорическую фигуру Человеколюбия. После тщательного обсуждения всех трех вариантов утвердили проект Нартова.
Драматична судьба И.И. Бецкого. Ему пришлось испытать все превратности дворцовой службы, пройти сквозь потоки лжи, зависти и ненависти придворных. Однако интерес к нему и его благородным делам не иссякает доныне и он, конечно же, этого заслуживает, оставаясь заметной исторической фигурой нашего государства.
Покойный всю жизнь прожил холостяком, но имел внебрачных детей, о которых заботился и опекал. Некоторые его дети жили с отцом под одной крышей. Благодаря его покровительству они создали прекрасные семьи, а дочери выходили замуж за известных аристократов, получая от батюшки немалое приданное.
В особняке И.И. Бецкого вместе с мужем проживала дочь Бецкого – камер-юнгфера Анастасия Ивановна Соколова. Ее супругом являлся будущий адмирал О.М. де Рибас, приглашенный на русскую службу графом А.Г. Орловым. Сын испанского дворянина молодой подпоручик Хосе де Рибас познакомился с графом Орловым в Италии и помог ему вывезти в Петербург авантюристку Елизавету Тараканову, выдававшую себя за дочь русской императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшую на русский престол. За оказанную услугу Екатерина II возводит подпоручика де Рибаса в подполковники и назначает офицером Сухопутного шляхетского кадетского корпуса. В 1776 году он женится на внебрачной дочери И.И. Бецкого А.И. Соколовой и на некоторое время даже поселяется в особняке екатерининского вельможи.
Иван Иванович Бецкой, оставаясь холостяком, пользовался успехом у женщин и юных воспитанниц Смольного института. В возрасте 75 лет Бецкой взял шефство над выпускницей Смольного и любимицей русской императрицы Глафирой Ивановной Алымовой. Старик удочерил ее и поселил в своем роскошном доме.
Портрет Г.И. Алымовой кисти Д.Г. Левицкого. 1776 г.
В своих записках Г.И. Алымова воспоминала: «Страсть Бецкого ко мне дошла до крайних пределов и не была ни для кого тайною, хотя он скрывал ее под видом отцовской нежности. В семьдесят пять лет он краснел, признаваясь, что жить без меня не может. Будь он откровенным, я бы охотно сделалась его женою».
А. Ржевский
Однако у Бецкого появляется молодой соперник – сенатор и камергер при Екатерине II, член российской Академии наук, видный масон тех лет и вдовец Алексей Андреевич Ржевский, сделавший Алымовой официальное предложение. И.И. Бецкой негодует, делает все, чтобы не допустить свадьбы приемной дочери, но, признав свое поражение, ставит влюбленным непременное условие: молодые должны поселиться в его доме. Покой в апартаментах Бецкого был нарушен, домочадцы, ранее мирно сосуществовавшие, теперь напоминали клубок ядовитых змей. Внебрачная дочь Ивана Ивановича, жена де Рибаса, опасалась, что старый ловелас, в пылу своей страсти перепишет завещание в пользу приемной дочери Глафиры Алымовой. Дело завершилось миром. Ржевский построил на Фонтанке собственный дом и немедленно переехал в него со своей молодой супругой. Анастасия де Рибас успокоилась и после кончины Бецкого в 1795 году унаследовала отцовский дом на границе Марсова поля.
Адмирал О. де Рибас
После скоропостижной смерти в 1800 году адмирала Осипа Михайловича (Хосе) де Рибаса и смерти в 1822 году его супруги Анастасии Ивановны, домом владели их старшая дочь Екатерина Осиповна и ее муж – преуспевающий столичный оберполицмейстер генерал-майор Иван Саввич Горголи, позже ставшим сенатором. Ему как главе семейства согласно завещанию отошел основной корпус особняка Бецкого, выходящий на Дворцовую набережную, а корпус дома, выходящий на Марсово поле, унаследовала младшая дочь супругов де Рибас – Софья Осиповна.
И.С. Горголи
Иван Саввич Горголи, пройдя суровую военную службу и удостоенный высших военных орденов, награжденный золотой шпагой с надписью «За храбрость», оставался человеком сугубо светским и не слишком утруждал себя проблемами городской полиции. Русский журналист и филолог, издатель столичной газеты «Северная пчела» и журнала «Сын Отечества» Н.И. Греч в своих мемуарах дал довольно объективную характеристику этому последнему фактическому владельцу особняка И.И. Бецкого: «В молодости своей, служа в гвардии, Иван Саввич Горголи был образцом рыцаря и франта. Никто так не бился на шпагах, никто так не играл в мячи, никто не одевался с таким вкусом, как он. Ему теперь за семьдесят лет, а он в этих упражнениях одолеет хоть кого. Он первый начал носить высокие тугие галстуки, прозванные по нем „горголями“… В 1811 году его назначили санкт-петербургским обер-полицмейстером. Он, от природы добрый, и на месте этом зла не делал».
В 1831 году бывший обер-полицмейстер, но уже сенатор Иван Саввич Горголи активно занимается устройством холерных бараков инфекционных больниц в охваченном страшной эпидемией городе. «Северная пчела» тогда писала, что «он обратился с призывом к купцам и сановникам поддержать своей благотворительностью усилия властей в борьбе с холерой. Обращение сенатора тогда не осталось без отклика…»
П.Г. Ольденбургский. Художник Ж. Кур
В 1830 году казна выкупает у наследников особняк И.И. Бецкого, для подарка от Николая I – племяннику принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому. Заметим, что русская ветвь герцогов Ольденбургских возникла после брака великой княжны Екатерины Павловны (дочери Павла I) с родным племянником ее матери императрицы Марии Федоровны – принцем Георгом Ольденбургским, назначенным Александром I Тверским, Ярославским и Новгородским генерал-губернатором. Позже принц становится главным управляющим путей сообщения и учреждает в 1809 году Институт Корпуса инженеров путей сообщения на Царскосельском проспекте. У Екатерины Павловны и принца Георга родились сыновья – Александр (1810–1829) и Петр (1812–1881).
В соответствии с последним желанием великой княгини Екатерины Павловны принца Петра Георгиевича отправили для обучения в герцогство Ольденбургское. Однако в 1830 году его дядя, русский император Николай Павлович, отзывает любимого племянника в Россию и определяет на службу в Преображенский гвардейский полк.
В столице принц Петр владел двумя дворцами: на Каменном острове и на Марсовом поле – подарок дядюшки, перестроенный по распоряжению Николая I дом И.И. Бецкого. Работу по переделке старого дома во дворец для герцога П.Г. Ольденбургского царь поручил В.П. Стасову, тот существенно переделал особняк.
По желанию нового владельца, принца Петра Ольденбургского, зодчий уничтожил знаменитые висячие сады и изменил его внешний облик. Со стороны Лебяжьего канала надстроил два этажа и один – со стороны Марсова поля и таким образом выровнял силуэт здания «под единый карниз».
Аттик южного фасада украсила скульптура, исполненная знаменитым столичным скульптором М.И. Козловским.
Одновременно по проектам Стасова выполнялись работы по реконструкции отдельных внутренних помещений здания. В архиве Публичной библиотеки сохранились записи заказчика – Петра Георгиевича Ольденбургского, в которых он вел пунктуальный учет всех внутренних переделок и его распоряжений, касающихся их. Вот образцы лишь некоторых записей герцога: «В кондитерской устроить духовую печку, которая бы нагревала угол моего кабинета у новой пристройки, розовый кабинет, бель-этаж и помещение маленькой гостиной.
Устроить душники самих окошек. Нагреть посредством духовой топки танцевальный зал и контору и внизу угловую комнату против Летнего сада; в кабинете принцессы выломать стену у чулана; в маленькой гостиной переделать печку на камин; нагреть часть лестницы у фонтана; в людском флигеле исправить печки и переменить балки; коридор над конюшнею осветить сверху; временный деревянный сарай привести в приличный вид и сделать просвет в такое же конюшне».
С именем П.Г. Ольденбургского в нашем городе связаны благотворительность и достижения в сфере народного образования. В 1838 году он становится почетным опекуном от императорской фамилии и членом многих советов Российского воспитательного общества благородных девиц и училища Св. Екатерины, а также активным управляющим Мариинской больницы для бедных на Литейном проспекте.
По инициативе принца в Петербурге основали Училище правоведения на набережной Фонтанки. В 1835 году по поручению Петра Георгиевича для этого учебного заведения приобрели и перестроили дом сенатора И.П. Неплюева. Сам принц пожертвовал один миллион рублей для строительства этого учебного заведения.
Совместно со М.М. Сперанским он составил программу подготовки российских правоведов и утвердил штаты открытого в 1835 году нового столичного учебного заведения. В 1840 году Петр Ольденбургский становится обер-директором и попечителем Коммерческого училища, а в 1843 году назначается главным начальником нового Александровского лицея на Каменноостровском проспекте Петроградской стороны.
28 апреля 1881 года, присутствуя на экзамене в Екатерининском институте, Петр Георгиевич почувствовал себя плохо и, возвратившись в свой дворец на Марсовом поле, внезапно скончался. Его похоронили в Троице-Сергиевой пустыне на 19-й версте от столицы на Петергофской дороге, на кладбище монастырского ансамбля, От поезда до Троице-Сергиевой пустыни гроб с телом П.Г. Ольденбургского правоведы и учащиеся Александровского лицея несли на руках.
После революции 1917 года в историческом Некрополе Троице-Сергиевой пустыни началось безжалостное уничтожение захоронений известных общественных и государственных деятелей России. Среди варварски разоренных и сравненных с землей захоронений оказалась и могила П.Г. Ольденбургского.
После Февральской революции последний владелец дома И.И. Бецкого, сын Петра Георгиевича Ольденбургского – Александр Петрович, летом 1917 года продал дворец отца Времен ному правительству Керенского за полтора миллиона рублей. Здание купили для размещения в нем Министерства просвещения новой России. На всю полученную от продажи дворца сумму «предприимчивый» принц Ольденбургский по совету друзей приобрел облигации займа Керенского, обесценившиеся через три месяца после Октябрьского переворота. При приходе к власти большевиков в доме некоторое время размещались: министерство просвещения, управление землеустройства и редакция партийной газеты. Вскоре чудо XVIII века, дом президента Академии художеств И.И. Бецкого, а затем дворец принца П.Г. Ольденбургского, превратили в жилой дом с многочисленными коммунальными квартирами. В 1962 году Ленисполком принял решение о передаче здания Ленинградскому библиотечному институту, ранее занимавшему соседний особняк светлейшего князя Н.И. Салтыкова. Сегодня под общей крышей двух бывших элитных особняков успешно работает Санкт-Петербургский университет культуры.
По общему мнению современников И.И. Бецкой вел в своем доме довольно скромный образ жизни, балов и широких застолий у себя не устраивал, но многие бывали у него запросто. Частыми гостями Ивана Ива новича тогда являлись известные художники, актеры и писатели Петербурга. Дружеские отношения многие годы связывали Бецкого с русским писателем, баснописцем Иваном Андреевичем Крыловым.
И.А. Крылов – глава издательства и собственной типографии «Крылов со товарищи»
В 1788 году И.А. Крылов познакомился с И.Г. Рахманиновым – издателем сочинений Вольтера и иных иностранных авторов. Приобретя у типографии М.К. Овчинникова печатный стан и шрифты, Рахманинов стал издавать собственный журнал «Утренние часы», с которым сотрудничали А.Н. Радищев, Г.Р. Державин и И.А. Крылов, напечатавший в нем свои первые басни. После ареста Радищева Рахманинов закрывает типографию, часть типографского оборудования в 1792 году взяли в аренду на паях И.А. Крылов и литератор А.И. Клушин, актеры И.А. Дмитриевский и П.А. Плавильщиков. Друзья разместили типографию в доме своего приятеля, известного прогрессивного общественного деятеля И.И. Бецкого на Марсовом поле. Собственная типография «Крылов со товарищи» размещалась в особняке президента Академии художеств с 1791 по 1796 год. Здесь же Иван Андреевич снимал у приятеля квартиру, окна которой выходили на Лебяжий канал и Летний сад.
За шесть лет существования товарищества в свет вышло два журнала – «Зритель» и «Санкт-Петербургский Меркурий», двадцать одна книга и множество мелкой печатной продукции (объявления, программы, театральные афиши и т. п.). Журнал «Зритель» печатал сатирические фельетоны, острые памфлеты и повести, затрагивающие насущные житейские проблемы и вопросы. В нем же публиковалась повесть И.А. Крылова «Каиб», довольно едко изображавшая методы и стиль правления Екатерины II и помещиков-крепостников. Высшей точкой раннего сатирического творчества Крылова явилась его повесть «Похвальные речи в память моему дедушке». Последний каплей, переполнившей чашу терпения властей, оказалась публикация в журнале «Зритель» статьи о тираноборческой трагедии Я.Б. Княжнина «Вадим Новгородский». В мае 1792 года в дом сановника И.И. Бецкого явилась полиция и произвела обыск в типографии товарищества и в квартире баснописца Крылова. Полицейские устроили перекрестный допрос издателей, обвинили их в неблагонамеренности и установили за ними строгий негласный надзор.
Сенатор Н.Н. Новосильцев
По личному распоряжению Екатерины II типографию у Крылова отобрали, а журнал «Санкт-Петербургский Меркурий» закрыли. Ивану Андреевичу пришлось срочно покинуть столицу. Вернулся же в Санкт-Петербург русский баснописец лишь через десять лет, осенью 1803 года.
После перестройки дома Бецкого, уже во дворце принца Ольденбургского Петра Георгиевича, в 30-х годах XIX столетия снимал квартиру незаконный сын графа А.С. Строгонова – граф Николай Николаевич Новосильцев. В конце своей жизни, накануне семидесятилетия, ему, сделавшему головокружительную карьеру, в элитном дворце остались теперь лишь воспоминания о бурно прожитых годах.
Дослужившись в армии до скромного звания подполковника, он вышел в отставку и уехал в Англию. Вступивший на престол Александр I отозвал его из Лондона и повелел состоять при императорской персоне чиновником по особым поручениям. Во влиятельном в ту пору Особом комитете Новосильцев являлся одним из высокопоставленных функционеров, пользовавшихся особым доверием императора. В 1813 году Александр I назначил его вице-президентом Временного совета, управлявшего Варшавским герцогством, переименованным в 1815 году в Царство Польское. Активная деятельность Н.Н. Новосильцева в Польше проходила до 1831 года и сопровождалась единодушной ненавистью поляков к царскому ставленнику, проявлявшему к польскому населению неимоверную строгость, если не сказать жестокость.
В 1831 году он становится председателем Госсовета и Комитета министров. За три года до своей кончины, в 1835 году, квартирант принца Ольденбургского возводится императором в графское достоинство. Однако все проходит. Прошла и жизнь Николая Николаевича Новосильцева. В 1838 году столичные газеты опубликовали сообщение о его кончине.
В доме герцогов Ольденбургских на Марсовом поле при перестройке особняка Бецкого устроили лютеранскую церковь, но кроме нее во дворце оставался и православный храм, ибо их сын Александр женился на православной Евгении Максимилиановне Лейхтенбергской. Поэтому первую заупокойную службу по умершему в их дворце графу Н.Н. Новосильцеву отслужил в домашней церкви православный священник.
Предыстория сооружения казарм лейб-гвардии Павловского полка на Марсовом поле
В 1718 году по указу Петра I для осушения обширных территорий Летнего сада и Царицына луга (будущего Марсова поля) одновременно прорыли два канала – Лебяжий и Красный, соединявшие Неву с Мойкой. Из этих рукотворных эффективных гидротехнических сооружений XVIII столетия Красный канал в то время являлся самым широким и полноводным водоемом Северной столицы. Внушительные параметры Красного канала были специально предусмотрены в указе Петра Великого, ибо ему отводилась реализация нескольких функций. Со стороны Невы этот широкий и глубокий водоем завершался тогда довольно вместительной гаванью для регулярных почтовых и торговых судов, обслуживавших перевозки между портами бассейна Балтийского моря. Выше уже упоминалось, что вблизи гавани Красного канала в 20-е годы XVIII столетия располагался Почтовый двор. Позже на его месте на набережной канала построят ныне существующий Мраморный дворец.
А. Ринальди пришлось сориентировать главный фасад дворца не на Неву, а на двор.
Дело в том, что во времена правления Петра I Почтовый двор и соседствующий с ним первый каботажный столичный порт выполнял роль «окна в Европу». В полном соответствии с существовавшими тогда строительными правилами главный фасад Мраморного дворца отделялся от красной линии набережной водоема красивой стенкой с центральными коваными воротами, щедро украшенными бронзовыми золочеными розетками.
После осушения территории Царицыного луга его западная граница, проходящая вдоль Красного канала, постепенно застраивалась солидными каменными особняками именитых жителей столичного города. На канал и Царицын луг выходили фасады особняков генерал-аншефа А.И. Румянцева, П.И. Ягужинского, цесаревны Елизаветы Петровны и лейб-медика Лестока. Два последних здания впоследствии принадлежали графу А.Г. Разумовскому и были приобретены от него в казну для городского Ломбарда и Воспитательного дома. В конце 1770-х годов зодчий Ю.М. Фельтен возвел на месте двух снесенных особняков графа А.Г. Разумовского здание Ломбарда, обращенное главным фасадом на Миллионную улицу. В начале 1800 годов архитектор Л. Руска подготовил проект перестройки Ломбарда и смежных с ним домов на западной границе Марсова поля в одно грандиозное здание столичных министерств, однако проект тогда не осуществили. Востребованным оказался проект капитальных казарм лейб-гвардии Павловского полка, временно занимавших пустовавший дом Ломбарда.
Большинство зданий, находящихся на западной кромке сначала Царицына луга, а позднее Марсова поля, представляют интерес не только как памятники отечественного зодчества, но все они связаны с судьбами людей, жившими здесь.
Возможно, они не известны поколению россиян XXI столетия, в связи с чем напомню о некоторых персонах.
В начале 1720-х годов на западной границе Царицына луга, где сегодня возвышаются величественные здания казарм лейб-гвардии Павловского полка – творение В.П. Стасова, построили красивый дворцовый каменный особняк в два этажа на высоких подвалах, предназначенный для герцога Карла Фридриха Голштейн-Готторпского, будущего супруга старшей дочери царя Петра I Анны Петровны. По свидетельству современников, цесаревна «очень походила лицом на отца, была умна, красива и весьма находчива». До официального сватовства герцога Голштинского за ней без взаимности довольно настойчиво ухаживал граф Апраксин. Рассказывали, что пылкий в своих чувствах граф однажды даже заявил цесаревне Анне Петровне, что предпочитает или смерть от ее руки, или ее милость к его любовным чувствам. При этом он картинно вынул из ножен шпагу и, преклонив колено, подал оружие предмету своей неразделенной любви. Фрейлина, ставшая невольной свидетельницей этой нелепой сцены, увидела, что цесаревна хладнокровно приняла шпагу и продемонстрировала ловеласу свое блестящее владение этим видом боевого оружия. Перепуганный и побледневший граф резво вскочил с колен и позорно покинул бегством место рандеву.
Герцог Гольштейн-Готторпский Фридрих Карл в 1721 году торжественно прибыл в Россию со свитой и получил согласие российского императора на брак с цесаревной Анной Петровной. В качестве жениха он поселился в новом двухэтажном доме на западной кромке Царицына луга. Внутри дворец роскошно отделали и богато обставили прекрасной мебелью. С балкона этого особняка герцог любил наблюдать за регулярными военными смотрами русских гвардейских полков, устраиваемых на Царицыном лугу русским императором Петром Великим. За подобными военными упражнения и гуляниями на Царицыном лугу вместе с ним нередко наблюдал его камер-юнкер и историк Фридрих Вильгельм Берхгольц, автор дневниковых записей о России начала XVIII столетия.
22 ноября 1724 года в Летнем дворце Петра I подписывается брачный контракт герцога и любимой дочери русского императора Анны Петровны. Свадебное торжество состоялось после смерти Петра I – 21 мая 1725 года, в период правления Екатерины I. Герцог прибыл на свадебное торжество в Летний сад на императорской галере, богато отделанной золотом и красным бархатом. Его сопровождала собственная свита и представители русской высшей аристократии.
Молодые прожили во дворце на набережной Красного канала до 1727 года. Супруг оказался человеком любвеобильным и широко пользовался вниманием светских столичных дам, да и Анна Петровна платила мужу тем же, весело проводя ночи «то у одного, то у другого». После смерти царицы-матери Екатерины I, в период неофициального правления империей светлейшим князем А.Д. Меншиковым эту супружескую пару 25 июля 1727 года выдворили в Голштинию, где молодая герцогиня родила сына Карла Петра Ульриха – будущего императора Петра III. Во время крещения принца в Кильском соборе герцогиня простудилась и через десять дней, 4 марта 1728 года, умерла.
На смертном одре Анна Петровна просила мужа похоронить ее в Петербурге в царской усыпальнице Петропавловского собора. Последнюю волю супруги герцог выполнил, и в ее честь учредил орден Святой Анны. Позже ее сын, русский император Петр III, официальным рескриптом включил эту государственную награду в число российских национальных орденов.
После отъезда пары из России дворец на берегу Красного канала на западной границе Царицына луга некоторое время занимал двоюродный брат царя Петра I, действительный тайный советник князь А.Л. Нарышкин.
Старейший род князей Нарышкиных существовал в России начиная с XVI века до начала ХХ столетия. Бояре Нарышкины особенно возвысились после второго брака русского царя Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной – матерью российского императора Петра Великого. Брат царицы Натальи Кирилловны – боярин Лев Кириллович в 1690–1702 годах возглавлял Посольский приказ. Князь А.Л. Нарышкин отличался, с одной стороны, преданностью своему двоюродному брату – русскому императору Петру Алексеевичу, а с другой – фанатично придерживался до конца своих дней старинных московских обычаев.
После смерти Петра I при Екатерине I он числился под прежним чином «ближнего стольника». Царица пожаловала ему освободившийся после отъезда дочери и зятя дворец на Царицыном лугу. После смерти князя А.Л. Нарышкина во дворец переселилась младшая дочь Петра Великого – Елизавета Петровна со своим морганатическим супругом А.Г. Разумовским, человеком, которого многие недолюбливали и даже ненавидели, втайне издевались над ним и его головокружительной карьерой из заштатных певчих до высочайшего вельможи российской империи – генерал-фельдмаршала и сиятельного графа.
Те, кто с иронией отзывались о нем: «Из грязи да в князи!», по существу были правы в оценке царедворца и фаворита Елизаветы Петровны. Всем тогда было достоверно известно, что всесильный вельможа в период правления императрицы Елизаветы происходил из церковных певчих и являлся сыном заурядного украинского казака из села Лемеши в Черниговской губернии. Не имея какого-либо образования, он от природы был талантливым и одаренным человеком. Современники характеризовали его как щедрого и великодушного человека. К тому же Алексей Григорьевич являл собой пример яркой южной красоты и пользовался неимоверным успехом у женщин.
Граф А.Г. Разумовский
Его безумно любила цесаревна Елизавета Петровна и многое сделала для его продвижения. Однако не следует забывать, что и он, участник организации дворцового заговора, сделал для будущей императрицы многое из того, что позволило ей занять трон своего великого отца.
Рядом с дворцом, в котором позже жила цесаревна Елизавета Петровна на набережной Красного канала у Царицыного луга находился каменный особняк, принадлежавший лейб-медику младшей дочери Петра I графу Иоганну Герману Лестоку.
Персона лейб-хирурга, доверенного лица и придворного интригана – Иоганна-Германа-Армана де Лестока весьма любопытна и вполне правомерно вошла в российскую историю. Француз появился в Петербурге в царствование Петра Великого в числе нескольких лекарей-иностранцев, приглашенных русским императором на службу в новую столицу. Профессией он овладел в доме своего отца, хотя считался современниками скорее отменным цирюльником, нежели опытным лекарем. Курсы своего совершенствования в сфере медицины Лесток прошел в рядах французской армии под руководством полкового эскулапа, полагавшего, что лучшим средством от всех болезней является кровопускание. Лесток виртуозно владел этим универсальным методом лечения того времени и после осмотра пациента всем без исключения пускал кровь. Умение проводить подобную процедуру позволило ему стать известным петербургским врачом. Его блестящей карьере в должности лейб-хирурга при русском императорском дворе во многом способствовали природная жизненная энергия, изворотливость, весьма веселый нрав и удивительное умение нравиться женскому полу.
Лейб-медик И.Г. Лесток
Он умел развлекать и веселить знакомых, знал массу анекдотов, слыл отличным партнером за карточным столом и быстро стал доверенным лицом Екатерины I и цесаревны Елизаветы Петровны. Лесток становится в течение довольно продолжительного периода весьма авторитетной государственной личностью.
Правда, за беспутность и фривольные анекдоты Петр I с позором выслал лейб-лекаря из столицы в Казань, но после смерти императора он был немедленно возвращен Екатериной I в Петербург и назначен домашним лекарем к цесаревне Елизавете Петровне.
Историки документально доказали, что Лесток вел двойную игру: в пользу Франции и Пруссии, являясь активным агентом французского посланника в Северной столице маркиза де ла Шетарди. За приличное денежное вознаграждение он доносил ему о цесаревне и настраивал ее против сотрудничества России с Англией и Австрией.
По заданию французского посланника лейб-лекарь Лесток становится главным организатором придворного заговора с целью возведения на отцовский трон дочери Петра Великого Елизаветы Петровны. Он настойчиво и целенаправленно убеждает цесаревну в необходимости занять российский престол, сплачивает вокруг себя вельмож, способных сместить с престола Анну Леопольдовну, тогдашнюю правительницу русского государства при малолетнем сыне императоре Иване VI Антоновиче. В доме Лестока на западной границе Царицына луга собираются вельможи-заговорщики: А.Г. Разумовский, М.И. Воронцов, И.И. Шувалов, С.Ф. Салтыков и С.Ф. Апраксин. Если Лесток являлся организатором правительственного переворота, то его главный идеолог и финансист посол Франции маркиз де Шетарди, оставался крайне недовольным нерешительностью русской цесаревны, постоянно отдалявшей и переносившей дату начала переворота. В ее дворце на Марсовом поле регулярно собирался актив заговорщиков, дружно убеждавших Елизавету Петровну незамедлительно приступить к реализации намеченного переворота в столице.
Канцлер граф М.И. Воронцов. Художник А.П. Антропов
И.И. Шувалов в 1760 г. Художник Ф. Рокотов
П.С. Салтыков. Художник П. Ротари. 1760 г.
Генерал-фельдмаршал С.Ф. Апраксин
От французского посланника Лесток передал цесаревне 130 000 дукатов для выплаты участникам заговора и солдатам русской гвардии, давшим согласие оказать помощь в свержении с престола «проклятых немцев». Однако объятая страхом Елизавета систематически срывала оговоренные дни начала разработанной до мелочей операции заговорщиков, умоляя Лестока и его единомышленников бросить эту столь опасную для нее и их самих затею. Действительно, Анну Леопольдовну и ее супруга доброжелатели неоднократно предупреждали о существовании заговора, но та спокойно отвечала, что «опасности нет, Елизавета ни в чем не виновата, на нее напрасно наговаривают, лишь бы со мной поссорить…»
Маркиз де ла Шетарди
Ее супруг – принц Антон Ульрих просил усилить во дворце военные караулы, разослать по городу патрули и принять действенные меры против опасных замыслов Елизаветы. В своем классическом труде «Русская история» Николай Иванович Костомаров так описывал действия заговорщиков в два часа ночи 25 ноября 1741 года: «В доме Елизаветы Петровны у Царицына луга собрались все ее главные приверженцы и знать: любимец Разумовский, камер-юнкеры Шуваловы Петр, Александр и Иван, камергер Михаил Илларионович Воронцов, принц Гессен-Гамбургский с женой, Василий Федорович Салтыков, дядя покойной Анны Иоанновны и тем самым близкий к ее роду, но в числе первых перешедший на сторону Елизаветы, а также Скавронский, Ефимовские, Гендриковы… Лесток подал Елизавете Петровне орден Екатерины и серебряный крест… Цесаревна села в сани, с нею поместился Лесток, на запятках стали Воронцов и Шуваловы. В других санях поместились Алексей Разумовский и Василий Федорович Салтыков; три гренадера Преображенского полка стали у них на запятках. Сани подкатили к съезжей Преображенского полка… Сбежались солдаты… Елизавета, выступив к ним из саней, произнесла: „Знаете ли, чья дочь я? Меня хотят выдать насильно замуж или постричь в монастырь! Хотите ли идти со мной?“ Солдаты закричали „Готовы матушка! Всех их перебьем!“ Триста шестьдесят преображенцев, взяв цесаревну на руки, донесли ее до Зимнего дворца».
Историк Костомаров писал, что «по одним известиям, Елизавета вошла во внутренние покои дворца, в спальню правительницы и громко сказал ей: „Сестрица! Пора вставать!“ По другим известиям, цесаревна не входила сама к правительнице, а послала гренадеров, те разбудили правительницу и ее супруга и принесли из комнаты малолетнего императора-ребенка… Елизавета Петровна взяла младенца на руки, ласкала его и говорила: „Бедное дитя! Ты ни в чем невинно; виноваты родители твои!“ И понесла его к саням».
Ошеломленных арестованных правительницу и ее супруга под конвоем гвардейцев увезли в санях. Ужасна и судьба арестованных. Вместе с сыном их сначала сослали в Ригу, а затем в Холмогоры, а когда тот дорос до тюрьмы, его заточили пожизненно в камеру-одиночку Шлиссельбургской крепости. В 1764 году Ивана VI Антоновича зарезала охрана тюрьмы при попытке его освобождения из заточения подпоручиком Смоленского полка Василием Яковлевичем Мировичем.
На следующий день после переворота императрица Елизавета Петровна, подарив дворец на Царицыном лугу своему фавориту А.Г. Разумовскому, спешно перебралась в Зимний императорский дворец. Сенат срочно отдал распоряжение о приводе к присяге императрице Елизавете Петровне людей всех чинов и сословий Российской империи. В первые дни царствования новая императрица щедро наградила участников государственного переворота и сочувствующих ей придворных, повысила в чинах, должностях и званиях. Многих ее приверженцев стали теперь называть «ваше сиятельство», ибо Елизавета Петровна возвела их в графское достоинство.
Вскоре новая государыня высочайше повелела придворному зодчему Михаилу Земцову построить на месте штаба лейб-гвардии Преображенского полка и Аничкова моста величественный дворец в подарок графу Алексею Григорьевичу Разумовскому.
Отдавая подобное распоряжение талантливому русскому архитектору, Елизавета Петровна строго указала гофинтенданту Шаргородскому на необходимость «особого поспешания» в исполнении ее указа. Главным наблюдателем над всеми видами работ при строительстве дворца императрица назначила столичного зодчего Карла Растрелли.
Церемониал коронования государыни Елизаветы Петровны торжественно прошел «по обширному чину» в главном московском соборе 25 апреля 1742 года.
Тотчас же по вступлении на престол Елизавета Петровна пригласила из Голштинии в Петербург молодого племянника Карла Ульриха – сына ее покойной сестры герцогини Голштинской Анны Петровны. В день его приезда в русскую столицу императрица наградила мальчика орденом Святого Андрея Первозванного, усыпанном бриллиантами, подарила дворец в Ораниенбауме и несколько поместьев. Царица распорядилась о приготовлении великого князя к принятию христианского вероисповедания.
История российского государственного переворота 1741 года завершилась вполне благополучно для большинства его руководителей и функционеров. Они были щедро награждены новой императрицей. Большинство, но не все. Судьбы главного идеолога и активного организатора заговора графа Германа Лестока и Степана Федоровича Апраксина оказались весьма драматичными. В первые дни своего царствования она действительно высоко наградила придворного французского доктора. Он становится графом, государыня жалует ему свой портрет, украшенный бриллиантами, увеличивает в несколько раз жалованье и денежное вознаграждение за каждую медицинскую процедуру. В частности, за банальный сеанс кровопускания ему выплачивалась баснословная по тем временам денежная сумма – 2000 рублей золотом. Своим постоянным недовольством, упреками, двусмысленными шутками, разгульной жизнью, болтливостью и особой привязанностью к наследнику Петру III он, естественно, стал вызывать у императрицы не только раздражение, но и законную подозрительность.
Граф А.П. Бестужев
Историк и автор книги «Старый Петербург» И.И. Пыляев при изучении периода правления Елизаветы Петровны отмечал, что подобным стечением обстоятельств тогда довольно ловко воспользовались единомышленники Лестока в дни государственного переворота, а по его завершении – непримиримые и бескомпромиссные враги вице-канцлер Алексей Петрович Бестужев и фельдмаршал граф Степан Федорович Апраксин. Эти сановные российские государственные деятели, собрав сведения на Г. Лестока, объективно доложили императрице, что ее лейб-лекарь, являясь тайным агентом французского посланника Шетарди, по его непосредственному указанию находится в тайной связи с враждебным Российской империи прусским двором и руководит организацией нового переворота по свержению с престола Елизаветы Петровны и возведению на трон ставленника прусского короля цесаревича Петра III.
Первоприсутствующий в Сенате авторитетный государственный деятель и дипломат, кабинет-министр граф А.П. Бестужев в ночь ноябрьского правительственного переворота 1741 года заверил Елизавету в готовности служить верой и правдой дочери Петра Великого. Императрица благосклонно приняла заверения своего подданного, так как прекрасно знала цену этому человеку – опытному знатоку отношений европейских кабинетов, высокообразованному дипломату.
Странно, но за Бестужева перед государыней хлопотал даже сам лейб-лекарь Лесток, на что Елизавета Петровна тогда иронично заметила ему, что тот активно старается на свою голову.
Графа А.П. Бестужева царица назначила вице-канцлером. В делах российской внешней политики он продолжил оправдавшую себя линию своего предшественника Андрея Ивановича Остермана, сосланного Елизаветой Петровной в Березов. Граф также являлся принципиальным приверженцем Англии и Венского двора. Пруссию и Францию Бестужев считал исконными врагами России. Агент же маркиза Шетарди – Лесток постоянно убеждал русскую императрицу в пользе российско-французской дружбы, всюду и всегда старался очернить А.П. Бестужева. Каждый из политических дуэлянтов держал друг друга под надежным колпаком и ежедневно пополнял коллекцию компрометирующих документов, собранных на своего «заклятого друга».
В длительном противостоянии Лесток под напором убедительных доводов и документов, удостоверяющих его антироссийскую деятельность в пользу Франции и Пруссии, постепенно начал сдавать свои позиции.
Канцлер Бестужев при очередной аудиенции у императрицы предоставил, наконец, неоспоримые документы, изобличающие лекаря Лестока в шпионаже в пользу Франции и Пруссии с передачей «зело важных сведений о перемещении русской армии и получении за это вознаграждения от прусского короля Фридриха в размере 10 000 рублей».
Также подтвердилась его вина «в желании переменить нынешнее государственное правление, то есть организовать заговор против государыни в пользу наследника».
После подобной аргументации наконец-то последовал именной указ Елизаветы: «Графа Лестока по многим и важным его подозрениям арестовать и содержать его и жену его порознь в доме под караулом. А людей его, кто у него в доме живет, никого до указа со двора не пускать, также и других посторонних никого в дом не допускать, а письма, какие у него есть, также и пожитки его, Лестоковы, собрать в особые покои, запечатать и потому же приставить к ним караул».
В дом Лестока на западной кромке Царицына луга явились чиновники, и по императорскому указу произвели тщательный обыск. На другой день в особняк лекаря явился следователь Тайной канцелярии и провел первый допрос арестованных. Ведение дела Лестока императрица поручила Степану Федоровичу Апраксину и начальнику Тайной канцелярии Александру Ивановичу Шувалову.
Шестьдесят гвардейцев под командованием генерал-аншефа Апраксина оцепили особняк бывшего лейб-лекаря на Марсовом поле и под строгим конвоем препроводили чету Лестоков к черной арестантской карете. Высочайшим указом супругов велено было содержать в камерах-одиночках, порознь друг от друга, но не в крепостных казематах, а в небольшом здании по соседству с Тайной канцелярией.
При допросе Лесток не отвечал на главные вопросы. После второго строгого допроса арестант в знак протеста объявил голодовку. В начале работы следственной комиссии императрица пожелала присутствовать лично в Тайной канцелярии. Лесток не отвечал на вопросы Елизаветы Петровны, и с его лица не сходила язвительная усмешка. Подобное поведение бывшего лейб-лекаря привело в гнев царицу и она произнесла: «Чем кичишься, негодяй? Престола лишить меня старался!», затем наказала грозно Шувалову: «Уж ты, Александр Иванович, постарайся, выведи изменника на чистую воду. Продолжай допрос» и покинула каземат.
Допрос продолжили, но арестованный упорно молчал и не признавался ни в чем. Его подвергли жестоким пыткам, при которых он, не сдерживаясь, кричал от боли, но по-прежнему уклонялся от ответов на вопросы следователя Тайной канцелярии. Принудить к признанию Лестока не удалось, поэтому следственная комиссия Тайной канцелярии вынуждена была на основании неоспоримых документов обвинить его лишь в корыстных связях с иностранными послами и руководителями недружественных к России держав.
Лекарь Лесток и его супруга в течение пяти лет отбывали наказание в застенках Петропавловской крепости, а затем их этапировали из столицы к месту ссылки в Углич.
Все движимое и недвижимое имущество бывшего лейб-лекаря конфисковали и отписали в казну. Богатый особняк Лестока на Царицыном лугу по указу Елизаветы Петровны отписали «со всеми драгоценностями, столовым серебром, вещами и мебелью» графу Степану Федоровичу Апраксину.
Вряд ли тогда генерал-фельдмаршал и командующий русской армией мог предположить, что вскоре за свое бездарное командование и беспечность во время Семилетней войны он будет смещен с поста командующего русскими войсками, арестован и погибнет от инсульта, вызванного испугом во время допроса с пристрастием в застенках Тайной канцелярии. Имущество графа С.Ф. Апрак сина списали в казну, а его особняк императрица подарила со всем его содержимым и ценностями своему фавориту графу А.Г. Разумовскому. В нем генерал-фельдмаршал Алексей Григорьевич поселил своего адъютанта и известного российского писателя А.П. Сумарокова, автора басен, лирических песен и первых русских трагедий «Хорев» и «Синава и Трувер».
После смерти Елизаветы Петровны оба особняка графа Разумовского в 1762 году вначале перешли в казну, а через восемь лет их снесли, чтобы на этом месте построить здание Ломбарда. В 1784 году его приспособили под Воспитательный дом, переведенный сюда из Новодевичьего монастыря. Патроном этого богоугодного заведения являлся известный горнопромышленник Прокофий Демидов. Через 15 лет Воспитательный дом перевели на набережную реки Мойки, а освободившиеся помещения временно приспособили под казармы лейб-гвардии Павловского полка. Для размещения полка с его службами, складами и учебными залами, это здание ни в коей мере не удовлетворяло командование ни по своим размерам, ни по своей планировке внутренних помещений.
По повелению императрицы Екатерины II из двух батальонов и двух рот Московского гренадерского полка 19 ноября 1796 года был сформирован лейб-гвардии Павловский полк. В войне с Францией 1806–1807 годов полк мужественно сражался во многих битвах, демонстрируя образцы храбрости и геройства. 20 января 1808 года высочайшим повелением Александра I«за отличное мужество, храбрость и неустрашимость в сражениях с французами… в почесть полка состоящие в нем шапки оставить в том виде, в каком полк сошел с места сражения, хотя бы некоторые из них были повреждены, да будут они всегдашним памятником отменной храбрости полка и монаршего к нему благоволения». С этого времени Павловскому гренадерскому полку в качестве награды за подвиги, совершенные в боях с французами под Фридландом, оставили гренадерки, поврежденные и простреленные в кровавом сражении. Гренадерки не только бережно сохранялись в героическом полку, но и всегда надевались в торжественные дни полковых праздников и на воинских парадах. На налобниках гренадерок, пробитых в сражении пулями, отчеканили имена воинов, участвовавших в той жестокой битве с врагом.
В лейб-гвардии Павловском полку хранилось более пятисот таких медных шапок-реликвий. Они переходили к солдатам как награда, своеобразное отличие за воинскую службу и даже Пушкин отметил это в по эме «Медный всадник»: «Сиянье шапок этих медных, насквозь простреленных в бою…»
Император Павел I
За неимоверное мужество и героизм Павловский полк награжден Георгиевским знаменем с исторической надписью на его полотнище: «За от личие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 года». Героическое воинское подразделение включили в число российских гвардейских частей, а полк стал официально именоваться лейб-гвардии Павловским.
Строительство казарм для гвардейских полков началось в столице в царствование императора Павла Петровича, утверждавшего, что «казарма есть не только жилище солдата, но и школа, где он воспитывается». Денег на возведение капитальных казарменных строений не хватало, поэтому своим подданным Павел I тогда же объявил об учреждении в стране единовременного поземельного сбора, размер которого зависел от количества земли, принадлежащей каждому обывателю. Все участники поземельного сбора навсегда освобождались от постоя и на их домах тогда прибавились своеобразные охранные билеты с надписью, удостоверяющей что «сей дом от постоя освобожден». Несмотря на эти меры, денег в казне на строительство казарм по-прежнему продолжало хронически не хватать. Под них даже стали приспосабливать самые различные городские строения, откупаемые у населения государством.
Так вначале произошло и с размещением личного состава лейб-гвардии Павловского полка в совершенно неприспособленных для этой цели помещениях пустовавшего здания Воспитательного дома на западной границе Марсова поля. Попытки столичных зодчих во главе с архитектором Л. Руска привести здание и близлежащие к нему строения в более или менее удобный комплекс для размещения солдат и офицеров этого полка оказались тщетными.
Архитектор В.П. Стасов
К проектированию здания казарм подключались и архитекторы инженерного управления военного министерства. Однако результатом их работы Александр I остался недоволен. Он предложил архитектору В.П. Стасову взять на себя этот проект. Исполняя заказ императора, зодчий учитывал, что казармы на Марсовом поле должны иметь не только сугубо практическое назначение, но и стать воплощением идей воинской доблести и славы. Вероятно, именно этот принцип, заложенный в проекте Павловских казарм, позволил Александру I безоговорочно собственноручно начертать на нем:«Быть по сему».
Величественное здание казарм лейб-гвардии Павловского полка естественно вошло в историческую архитектурную композицию Марсова поля и стало на многие годы доминантой этого места в Санкт-Петербурге. Талантливый архитектор сумел не только мастерски включить всю старую застройку, оказавшуюся в границах архитектурного проекта, но и предопределить характер и общий вид соседних позднейших строений.
Здание, построенное по проекту Д. Адамини на углу Марсова поля и набережной Мойки, чем-то отдаленно напоминает детище В.П. Стасова и ни в коей мере не нарушает общей панорамы Марсова поля и набережной реки Мойки.
Казармы лейб-гвардии Павловского полка занимают более половины массивного квартала между Марсовым полем, Миллионной улицей и набережной реки Мойки. Его главный фасад, обращенный к западной границе Марсова поля, протяженностью 155 метров украшен тремя портиками из дорических гладких колонн, поставленных на достаточно высоком цокольном этаже. Средний портик центрального фасада, сооруженный из двенадцати колонн, увенчан не фронтоном (как боковые портики), а ступенчатым аттиком, пышно декорированным скульптурой. Кстати, В.П. Стасов украсил портиком из дорических колонн и фасад, сориентированный на Миллионную улицу. Назначение здания подчеркивается скульптурными панно, составленными из воинских атрибутов – оружия, старинных доспехов и знамен.
Казармы лейб-гвардии Павловского полка
К строительству казарм приступили весной 1817 года, а завершили и полностью заселили здание в 1819 году. Помещения нижнего этажа не имели отделки, так как предназначались для кухонь, прачечных, складов и полковых мастерских. В первом этаже здания размещались «штаб-офицерские и солдатские покои», в корпусах на Аптекарском переулке – цейхгаузы, кузницы, сараи и иные подобные помещения. На втором и третьем этажах кроме полковой церкви в центре здания по Марсовому полю располагались «покои полковых командиров, 6 штабных офицеров и 34 обер-офицеров. Корпуса, выходящие на Миллионную улицу и Аптекарский переулок, отводились для солдатских покоев на 3000 человек, с кухнями, прачечными, цейхгаузами для провианта и полковых вещей, мастерскими и кузницами».
Дворовые корпуса предназначались для складов и конюшен на 47 стойл, казармы оборудовали 3037 печами. Общая площадь помещений лейб-гвардии Павловских казарм составляла 150 000 м2.
Здание Павловских казарм получило высокую оценку профессионалов и жителей Северной столицы. Его создатель – русский зодчий В.П. Стасов 2 марта 1817 года императорским указом «пожалован пансионом по смерть, по две тысячи рублей в год».
До 1918 года на аттике центрального фасада здания казарм, обращенного к массиву Марсова поля, красовалось четкое название – «Казармы лейб-гвардии Павловского полка». В 1928 году его заменили советской надписью «Ленэнерго». Администрация этой организации, расположившись в казарменных помещениях, вынуждена была провести некоторую перепланировку старинного здания, обустроить на его этажах кабинеты начальников управлений и комнаты служащих. Ликвидировав полковой храм, в нем организовали клуб работников «Электротока».
В период Великой Отечественной войны здание бывших Павловских казарм стало одним из главных объектов фашистской авиации и дальнобойной артиллерии. Выдающийся памятник отечественной архитектуры горел и разрушался после регулярных немецких бомбежек и обстрелов.
В ноябре 1941 года во время налета фашистской авиации в северное крыло центрального фасада Павловских казарм попала 250-килограммовая фугасная бомба замедленного действия. Она пробила крышу здания, пять междуэтажных перекрытий и упала на пол первого этажа вблизи фасадной стены. Взрыв последовал через один час двадцать минут после попадания. Взрывной волной обрушило перекрытие, часть подвального свода и деревянные перегородки. Фасадная стена северного крыла здания угрожающе выгнулась наружу. От второго этажа до чердачного помещения прошла широкая трещина. Но в старину, вероятно, строили надежно, ибо металлические связи чердачного перекрытия благополучно выдержали мощную ударную взрывную волну и не позволили обвалиться выгнутой наружу стене.
Бомбардировки и обстрелы здания продолжались. Мощный артиллерийский снаряд попал и взорвался в здании со стороны Аптекарского переулка, а другой фугасный снаряд пробил стенку главного корпуса, разрушил перекрытия здания, перегородки, полы и поджег здание. После окончания войны мастерская «Ленпроекта», возглавлявшаяся И.Г. Капцюгом, блестяще провела весь перечень реставрационных работ разрушенного здания. Реставраторы выполнили уникальную операцию по выпрямлению выгнутой наружу фасадной стены исторического здания с помощью тринадцати винтовых ручных домкратов, грузоподъемностью до 20 тонн каждый. За три дня – с 16 по 18 октября 1945 года – специалистам удалось выпрямить поврежденную взрывом стену центрального фасада здания. Работы были выполнены настолько безупречно, что контрольные измерения не выявили каких-либо новых деформаций. Это заключение позволило строителям уже летом 1946 года завершить реставрацию фасадов здания и их рельефного декора.
В 1949 году начались работы по капитальному восстановлению правого поперечного корпуса здания казарм Павловского полка, в процессе которого мастера реконструировали и реставрировали его интерьеры.
Историческая доминанта архитектурного ансамбля Марсова поля, его монументальный фасад с центральным портиком, завершенным сложным ступенчатым аттиком со скульптурным панно из российских воинских эмблем, боевых знамен и победных венков по-прежнему очерчивает границу этого знаменитого исторического участка Санкт-Петербурга.
Рядом с бывшими казармами лейб-гвардии Павловского полка, на месте засыпанного Красного канала, ныне располагаются дома № 3, 5 и 7/1, замыкающие на правом берегу реки Мойки западную границу Марсова поля. Два первых строения (№ 3 и 5) возвели в конце XIX – начале ХХ столетия на участках снесенных ранее старинных особняков XVIII столетия.
Во время царствования Петра Великого на месте сегодняшнего дома № 3 находился особняк графа Александра Ивановича Румянцева, дворянина и солдата Преображенского полка, ставшего денщиком Петра I. Он считается активным исполнителем операции по возвращению царевича Алексея Петровича из-за границы в Петербург. Полагают, что граф участвовал вместе с князем Меншиковым и в умерщвлении наследника. В 1718 году по воле Петра I Александр Иванович женится на любовнице царя Марье Андреевне Матвеевой, родившей сына Петра Великого – будущего знаменитого фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского. Император удостаивает своего денщика чином генерал-майора и отправляет послом в Константинополь. Дочь Петра I – императрица Елизавета Петровна возвела его в 1744 году в графское достоинство, а его жену – в статс-дамы.
После смерти графа его особняк унаследовал старший сын – знаменитый русский полководец, генерал-фельдмаршал, граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский – будущий гетман Малороссии.
Сегодняшнее здание жилого дома № 5 на западной границе Марсова поля располагается на месте особняка сподвижника Петра Великого Павла Ивановича Ягужинского, графа, русского государственного деятеля, дипломата и генерал-прокурора Сената. На этот пост его назначила Екатерина I, несмотря на настойчивые возражения и противодействия его недруга – светлейшего князя А.Д. Меншикова.
Граф П.И. Ягужинский
В период трехлетнего царствования императора Петра II – сына цесаревича Алексея Петровича, фактическому правителю страной светлейшему князю удалось изолировать Ягужинского от государственных дел, выпроводить из Петербурга и отправить в армию, дислоцирующуюся в Малороссии. После ареста Меншикова Павел Иванович Ягужинский отзывается в столицу и жалуется чином генерала от кавалерии, но проявляет непостоянство в своих политических убеждениях. В 1730 году генерал сначала примкнул к группе «верховников», пытавшихся ограничить полномочия императрицы Анны Иоанновны, а затем, фактически предав своих единомышленников, советует государыне пренебречь ими. В ответ на оказанную ей услугу Анна Иоанновна восстанавливает П.И. Ягужинского в должности генерального прокурора и возводит в графское достоинство. Из-за ссоры с вице-канцлером А.И. Остерманом Ягужинского удаляют от императорского двора и фактически ссылают на три года посланником в Берлин. За год до своей кончины он возвращается в Петербург и назначается на должность кабинет-министра в составе официального совета при императрице Анне Иоанновне.
Дом Адамини
Последним на западной кромке Марсова поля является угловое трехэтажное здание, возведенное в 1823–1827 годах известным столичным зодчим Д.Ф. Адамини.
Дом Адамини
Строительная площадка дома Адамини исторически сформировалась на одном из двух участков, вначале принадлежавших семейству Ягужинских (генерал-прокурору П.Я. Ягужинскому, его вдове и позднее их сыну – графу С.П. Ягужинскому).
В 1781 году владельцем этих участков становится статский советник и вице-президент мануфактур-коллегии А.А. Саблуков, продавший в 1793 году их генералу С.С. Апраксину, после смерти которого его сын продает половину незастроенного участка своего батюшки, расположенного ближе к Мойке, купцу Антонову, тот незамедлительно приступил к строительству на нем большого жилого дома.
Строение, расположенное на углу Марсова поля и набережной реки Мойки, занимает участок, имеющий в плане форму трапеции. Его портик на южном фасаде дома, обращенном на правобережную набережную реки Мойки, замыкает перспективу Екатерининского канала со стороны Невского проспекта. В композиционном решении жилого дома сказалось немалое мастерство архитектора, удачно решившего фасады в приемах русского классицизма.
Южный фасад здания украшен строгим восьмиколонным портиком ионического ордера из полуколонн, с изящным треугольным фронтоном. В первом этаже корпуса, обращенного на Мойку, его первый владелец, купец Антонов, собирался открыть лавки, в связи с чем аркады первого этажа здания по его просьбе должны были быть открытыми, по аналогии с галереями городских торговых рядов.
В доме Адамини, со стороны Марсова поля, располагалось знаменитое петербургское кафе «Привал комедиантов»
По имени архитектора, построившего это здание, в народе оно стало называться «домом Адамини». Трехэтажный дом, акцентированный восьмиколонным портиком, вошел в историю русской архитектуры как одно из лучших зданий своего времени. Колонны, полуколонны, пилястры закругленного угла, пышный лепной фриз с грифонами и растительной орнаментикой придают строению подчеркнуто нарядный облик.
Семья зодчих и строителей Адамини перебралась в Россию из кантона Тичино Швейцарской Конфедерации в 1786 году.
Сначала в Петербурге появился глава семейства – Томазо Адамини, каменных дел мастер и умелый строитель. Его талант и мастерство приметили ведущие зодчие столицы – А.Д. Захаров, Джакомо Кваренги, Л. Руска, Л.И. Шарлемань и Карло Росси, включившие его в число специалистов, по возведению многих архитектурных объектов в Санкт-Петербурге. По рекомендации главы клана Адамини в столицу постепенно перебираются сыновья и племянники мастера Томаза.
Доменико Адамини, или, как его называли в России, Дементий Фомич, проработал в Петербурге меньше своего отца, но в отличие от него стал знаменитым зодчим, автором оригинальных архитектурных проектов жилых и общественных зданий Северной столицы. Тесно сотрудничая со знаменитыми зодчими, такими, как Карл Росси и Огюст Монферран, Адамини прошел практическую школу зодчества на строительных площадках столицы. Участвовал в переносе знаменитого Румянцевского обелиска с Марсова поля к зданию кадетского корпуса, работал при восстановлении Большого театра под руководством зодчего А. Модюи. Карл Росси пригласил его участвовать в сооружении Михайловского дворца. Доменико Адамини участвовал в строительстве ансамбля Главного штаба, зданий министерств иностранных дел и финансов на Мойке. За мастерство и усердие его награждают русскими орденами и ценными памятными перстнями от имени императора России.
И наконец, самостоятельная работа – выполнение заказа богатого русского купца Антонова. Внутренняя планировка жилого здания обычна для многоквартирных богатых столичных доходных домов XIX столетия. Старый дом относится к довольно узкому кругу петербургских жилых зданий, в которых в различные периоды времени проживали многие выдающиеся люди нашего государства.
В числе первых жильцов дома Адамини был барон Павел Львович Шиллинг фон Конштадт – ученый, физик, востоковед, инициатор использования литографии в России. Разработки и усовершенствования исследователя, внесенные им в технику литографии, позволили печатать даже тибетские, монгольские и китайские тексты.
Павел Львович действительно являлся разносторонне одаренным и талантливым человеком. Физики считали его своим коллегой, подобное же право оспаривали востоковеды, отечественные полиграфисты и военные инженеры. Шиллинг считался одним из одаренных столичных шахматистов, способных с завязанными глазами побеждать маститых специалистов этой замечательной игры.
П.Л. Шиллинг
В памятном 1812 году Павел Львович впервые продемонстрировал авторитетной военной комиссии, собравшейся на берегу Невы, свое изобретение – подводную мину, взрывающуюся при помощи электрического тока. Опыт удался, и комиссия зарегистрировала факт в своем протоколе и посоветовала талантливому изобретателю продолжить работу по промышленному выпуску этой необходимой военной продукции, но неожиданные события заставили Шиллинга прервать научную работу и в составе гусарского полка отправиться на театр военных действий. Его подвиги в боях с наполеоновскими войсками достойно отмечены высокими правительственными наградами и золотым оружием с надписью «За храбрость». В перерывах между сражениями, на биваках, Павел Львович все же улучал время для изобретательской работы. Тогда он разработал и внедрил в практику оригинальный способ литографической печати для размножения военных топографических карт.
После завершения войны с Наполеоном Шиллинг организовал в Министерстве иностранных дел первую в России гражданскую литографию. Его вторая давняя страсть – филология позволила ему стать знаменитым специалистом-исследователем в области языка и литературы народов Азии.
И все же первая страсть – изобретательство – продолжала довлеть над гениальным ученым всю его замечательную жизнь. Миру он вскоре стал известен как изобретатель и создатель первого практического электромагнитного телеграфа.
Здесь, в доме Адамини, в своем рабочем кабинете с окнами, выходящими на Мойку, П.Л. Шиллинг в 1832 году первым в мире разработал основы телеграфии, создал первый практически действующий комплекс устройств для электрической телеграфной связи. Изобретенный им электромагнитный телеграф ученый впервые продемонстрировал у себя дома 9 октября 1832 года. Интерес специалистов к этой новинке был настолько велик, что автор демонстрировал изобретение в своем кабинете в доме Адамини вплоть до Рождественских праздников. Электромагнитным телеграфом Шиллинга заинтересовался даже российский император, посетивший ученого в его квартире на Мойке.
Николай I, которому изобретатель продемонстрировал свой аппарат в действии, был крайне удивлен и поражен открытием, но, к сожалению, не осмыслил до конца всех возможностей практического использования подобной аппаратуры. В ней царь тогда увидел лишь некоторое забавное устройство – и не более того. Однако Николай Павлович одобрил деятельность изобретателя и даже пожелал провести телеграфную линию между Зимним дворцом и резиденциями великих князей.
Публика с интересом отнеслась к демонстрации изобретения Павла Львовича. Опыт проводился в комнате первого этажа дома купца Антонова, специально снятой у хозяина. Биограф Шиллинга писал: «Для демонстрации передатчика его установили в одном конце здания, где собирались приглашенные, в небольшом зале, а приемник находился в другом конце дома, в рабочем кабинете П.Л. Шиллинга, в так называемой „Китайской комнате“.
Первая в мире телеграмма из десяти слов на глазах собравшихся была лично принята Шиллингом „моментально и верно“.
Успех был неописуем. Многие хотели увидеть это чудо своими глазами, и Павлу Львовичу даже пришлось продлить демонстрацию своего изобретения еще на три месяца.
Служители церкви встретили новость об открытии ученого крайне раздраженно и весьма неприязненно.
После демонстрации одного из опытов на квартире Шиллинга протоиерей царскосельского храма отец Дионисий гневно заявил исследователю: „Будучи свидетелем сих светских забав, хотел бы уяснить, как их надобно понимать? Можно ли допустить всерьез, чтобы греховные мысли человека, уже тем самым осквернившего себя, передавались через пространство господнее электрическою силою, что есть само наваждение дьявола?“ – „Ваше преподобие, – весьма учтиво ответил Шиллинг, – передача мыслей через пространство – дело сугубо богоугодное, ибо, по святому писанию, мысли человеку даны токмо от господа нашего и ни от кого более. А потому сии мысли могут передаваться человеком только через пространство господнее. Что же касается до электрической силы, то об оной дьявол понятия не имел. Поверьте, батюшка, что я располагаю на сей счет точными сведениями“. – „Позвольте полюбопытствовать, откуда такие сведения могут быть вами получены?“ – ехидно спросил отец Дионисий. – „От самого дьявола, ваше преподобие, из первых, так сказать, рук“. Смех публики тактично прервал эту малонаучную дискуссию».
Н.Я. Бичурин (отец Иакинф)
В гостях у барона довольно часто бывал его добрый приятель и человек удивительной судьбы – знаменитый монах отец Иакинф, в миру Никита Яковлевич Бичурин. Богослов и выдающийся ученый китаевед, он более четырнадцати лет возглавлял Российскую духовную миссию в Пекине. За этот период он в совершенстве овладел китайским языком. Многочисленные работы отца Иакинфа в сфере китайской истории, философии и культуры, опубликованные в академических изданиях России и государствах Европы, принесли ученому заслуженную известность и популярность. Высоко оценив совместные труды П.Л. Шиллинга и Н.Я. Бичурина, Российская Академия наук избрала их своими член-корреспондентами.
Друзья открыли россиянам малоизвестную культуру народов Дальнего Востока. П.Л. Шиллинг разработал уникальный способ воспроизведения китайских текстов и применил его при печатании книги «Сан-Цзы-Цзин» («Троесловие»), переведенной его добрым приятелем и отечественным китаеведом Н.Я. Бичуриным на русский язык. Первый экземпляр этой замечательной книги переводчик подарил А.С. Пушкину, дружившему с бароном Шиллингом и желавшему принять участие в его Сибирской экспедиции. Однако в январе 1830 года император Николай I в категоричной форме отказал Александру Сергеевичу в поездке по Сибири.
Оба исследователя поддерживали также дружеские отношения и встречались в доме Адамини с известными русскими литераторами В.А. Жуковским, И.А. Крыловым и П.А. Вяземским.
В связи со столетним юбилеем П.Л. Шиллинга в 1886 году на западном фасаде дома Адамини торжественно установили мраморную мемориальную доску:
«Здесь жил и умер русский
изобретатель электромагнитного
телеграфа барон Павел Львович
Шиллинг фон Конштадт.
Родился 5 апреля 1786 г.,
Умер 5 июля 1837 г.».
В 1914 году в этом доме, на втором этаже, разместилось популярное в столице Художественное бюро Н.Е. Добычиной. В нем проходили регулярные выставки, на которых экспонировались не только картины известных мастеров живописи, но и молодых художников разных направлений и объединений. В этом же помещении администрация бюро устраивала концерты знаменитых и начинающих музыкантов. Здесь впервые прозвучали произведения С.С. Прокофьева.
Для рекламы своего популярного столичного заведения Надежда Евсеевна Добычина, биолог по образованию, специально заказала художнице А.П. Остроумовой-Лебедевой и укрепила на балконе второго этажа дома Адамини яркую цветастую вывеску таких внушительных размеров, что ее можно было видеть с Казанского моста на Невском проспекте. Посетители запомнили ее просторную квартиру благодаря возможности встретиться здесь с известными поэтами А.А. Блоком, В.В. Маяковским и С.А. Есениным, а в дни посещения салона Ф.И. Шаляпиным, А.К. Гла зуновым, И.Ф. Стравинским или В.Э. Мейерхольдом квартира Надежды Добычиной буквально переполнялась горожанами. Люди, к неудовольствию жильцов дома, располагались тогда даже на лестнице.
В 1910-х годах шли энергичные поиски новых форм в искусстве и бюро Добычиной тогда принимало для демонстрации образцы всех новоявленных художественных течений, возникавших одно за другим. Вернисажи в доме Адамини знакомили посетителей с работами «Союза русских художников», «Союза молодежи», объединений «Ослиный хвост», «Голубая роза» и иных творческих коллективов. Правда, по общему мнению, наиболее значительным из всех участников выставок Добычиной являлось объединение «Мир искусства», у истоков которого находились А.Н. Бенуа, С.П. Дягилев, М.В. Добужинский, К.А. Сомов, В.А. Серов и многие другие известные столичные художники.
В феврале 1917 года в квартире Добычиной прошел вернисаж художников этого объединения. 20 февраля газета «Речь» писала: «Состоялся блестящий небывалый вернисаж выставки „Мир искусства“. С двух часов залы художественного бюро Н.Е. Добычиной начали наполняться публикой, к четырем часам почти нельзя было двигаться... некуда было не только вешать, но и класть верхнее платье, и многим посетителям, несмотря на духоту, пришлось не раздеваться. С самого открытия заведующего выставкой осаждали покупатели картин... Первая большая комната занята новыми картинами Рериха. Много работ выставили Б.Г. Добужинский, Кончаловский, Кустодиев, Машков, Остроумова-Лебедева, Чехонин и др.».
3 апреля 1917 года здесь состоялась выставка финского искусства. Перед ее открытием в доме Адамини выступили с речами В. Фигнер, В. Маяковский, М. Горький. Все та же «Речь» писала 5 апреля: «Открытие выставки финского искусства приняло характер братского торжества... На открытии выставки присутствовал знаменитый финский художник А. Гален-Каллела с сыном».
Художник К.А. Сомов записал в своем дневнике об этой выставке: «Начался фантастический день. Открытие выставки Финляндской. Оркестр. Говорят речи. „Бабушка“ Вера Фигнер... Милюков, Радлов, Маяковский (скверно), Горький два слова по-фински. Истерическая речь Добычиной. Она меня подсунула к „бабушке“, которая, меня приняв за революционера, взяла мою голову и сказала „здравствуй, родной“, два раза поцеловала. Я приложился к ее рукам. Она мне очень понравилась».
Среди тревожных известий и безрадостных сводок о военных действиях на фронтах мировой войны жители Петрограда обнаружили в мартовских столичных газетах 1915 года небольшое сообщение о закрытии по распоряжению петроградского градоначальника литературно-артистического кабаре, открытого в 1912 году на организационном собрании литературно-артистической общественности. Кабаре размещалось в подвале дома № 5 на Михайловской площади, называлось «Бродячая собака» и являло собой, по мнению прессы, «место полного разгула безнравственности».
Футурист В. Маяковский
Скандал, которому предстояло иметь роковые для кабачка «Бродячая собака» последствия, разразился 11 февраля 1915 года. Шла Первая мировая война. В одну из ночей в кабачке выступил молодой футурист Владимир Маяковский со своим вызывающим стихотворением «Вам!»:
Вам, проживающим за оргией оргию,
Имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
Вычитывать из столбцов газет?!
Знаете ли вы, бездарные, многие,
Думающие, нажраться лучше как, —
Может быть, сейчас бомбой ноги
Выдрало у Петрова поручика?
Если бы он, приведенный на убой,
Вдруг увидел, израненный,
Как вы измазанной в котлете губой
Похотливо напеваете Северянина!
Вам ли, любящим баб да блюда,
Жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
Подавать ананасную воду.
Автор «Увеселительного Петербурга» Ю.Л. Аненский писал: «Скандал разразился необычайный. Мужчины повскакали со своих мест с криками негодования, дамы – со слезами». Выступавший в тот вечер в программе Александр Вертинский позже рассказывал, как из публики в Маяковского летели бутылки, а он, Вертинский, ловил их и швырял обратно в разъяренную публику. По распоряжению столичного градоначальника кабаре закрыли.
Б. Пронин
Однако вскоре после закрытия «Бродячей собаки» ее организаторы и среди них артист театра В.Ф. Комиссаржевской Борис Пронин, помощник режиссера, директор «Бродячей собаки» и ее главный распорядитель, сразу же взялся за организацию нового кабаре.
Утренний выпуск «Биржевых ведомостей» за 11 января 1916 года информировал петроградцев, что «кабаре „Звездочет“ (первоначальный вариант названия кабаре. – Г. З.) будет помещаться в подвале Марсова поля, в доме, где художественное бюро Добычиной…»
Через месяц та же газета сообщала, что «в подвалах одного из старинных особняков у Марсова поля уже много дней копошатся живописцы, скульпторы, артисты, беспрерывно рисуя, лепя и репетируя. Свивается новое гнездо „подпольного“ искусства. „Привал комедиантов“ – так назвала свой подвал группа художников, объединившихся под флагом Петроградского художественного общества…»
В 1916 году активисты «интимного искусства» В. Мейрхольд, Н. Петров и Б. Пронин в подвале дома Адамини, где ранее хранились дрова, устроили кабаре. Его стены и потолок расписали художники Борис Григорьев, Сергей Судейкин, Василий Шухаев, Александр Яковлев. По эскизу архитектора Ивана Фомина соорудили огромный камин. Вечера в «Привале…» собирали молодых поэтов с их «неожиданными» произведениями, которые читались здесь не только авторами, но и знаменитыми артистами театров и даже балеринами Большого театра.
«Привал комедиантов» на Марсовом поле
К середине апреля 1916 года оформление помещений в подвалах дома Адамини завершили. «Биржевые ведомости» тогда писали по этому поводу: «Подвал в доме № 7 на Марсовом поле преобразился в жилище муз и граций. Фресковая живопись и лепные работы украшают потолки и стены подвала… Ничего подобного в Петрограде до сих пор не было…»
На торжественном открытии «Привала комедиантов» зачитали стихотворную телеграмму от артистов московского художественного театра О.Л. Книппер, И.М. Москвина, Н.О. Массалитинова и др.
В Москве ни Собак, ни Привала!
Актеры, художники есть
И даже поэтов немало,
Имен их нельзя перечесть.
От имени всех комедьянтов
Привет вам. Запомните ж вы:
В Привале зарыта Собака,
Но духа ее не зарыть,
И каждый бродячий гуляка
Пусть помнит собачую прыть.
В. Мейрхольд
С весны 1917 года вечера в «Привале комедиантов» стали напоминать довольно едкие капустники, в которых активно участвовали режиссер Н.Н. Евреинов, писатель А.Н. Толстой, артисты К.Э. Гибшман и Н.В. Петров. Здесь, в «Привале», прозвучала поэма Александра Блока «Двенадцать» в исполнении Л.Д. Блок.
Режиссер Н.Н. Евреинов
Постепенно «Привал комедиантов» терял свою популярность. Выступления писателей и поэтов перестали вызывать восторги, публика посещала клуб все реже и реже. В 1919 году артистическое кафе в подвале дома Адамини, прекратило свое существование.
Старинный дом на углу Марсова поля и набережной реки Мойки уводит нас в мир литературных и музыкальных воспоминаний, будоражит память о знаменитых отечественных деятелях культуры и искусства. Здесь бывали и жили известные русские писатели, поэты, художники, знаменитые зодчие и строители нашего города.
В конце 1916 года в квартире дома Адамини, на третьем этаже с окнами на юг и восток поселился писатель Леонид Николаевич Андреев.
В 1921–1922 годах в этом здании в квартире своей подруги – актрисы Ольги Глебовой-Судейкиной жила поэтесса Анна Андреевна Ахматова.
Писатель А.Н. Толстой
Подруга Анна Андреевны Ахматовой О.А. Судейкина была старше поэтессы на четыре года. Внучка крепостного крестьянина Ярославской губернии и дочь горного инженера, она в шутку называла себя «неблагородной девицей». Закончив Императорское театральное училище, Ольга с 1905 года становится актрисой в труппе Александрийского драматического театра, а через год переходит в театр В.Ф. Комиссаржевской. В актрису, танцовщицу и прекрасного скульптора влюблялись поэты Серебряного века – Блок, Сологуб, Северянин, Хлебников и Иванов, но Ольга предпочла стать женой художника Сергея Судейкина. Влюбится так, что, провожая любимого в Москву, забыв о завтрашнем ответственном спектакле в театре, вспрыгнет в вагон и умчится с ним в бывшую столицу. Комиссаржевская уволит ее, и она перейдет в Малый театр А. Суворина.
Писатель Л.Н. Андреев
Художник Сергей Судейкин – вертопрах и бабник – напропалую обманывал ее, и гостившая у них в доме Анна Ахматова не раз становилась свидетельницей бурных семейных разборок и диких сцен. Правда, и «неблагородная девица» Ольга могла из ревности прилюдно вскочить на подножку извозчика и весьма профессионально набить зонтиком физиономию своему неверному супругу и его очередной пассии.
Актриса О.А. Глебова-Судейкина
К началу 20-х годов прошлого столетия Ольга Судейкина станет знаменитостью и в 1924 году покинет дом Адамини и эмигрирует из России в Париж. Сегодня ее работы – скульптуры, куклы и статуэтки – хранятся в лучших музеях Франции и Бельгии. О. Судейкина умрет от туберкулеза в начале 1945 года в парижской клинике. Перед отъездом в эмиграцию она сказала Ахматовой: «Вот увидишь, Аня, когда я умру, то не более четырнадцати человек проводят меня в последний путь». Невероятно, но ее предчувствие сбылось. На русском кладбище Парижа ее действительно провожали четырнадцать человек, ее добрые друзья – русские эмигранты. Памятник на могиле поставили на свои средства ее бывшие супруги – С.Ю. Судейкин и А.С. Лурье.
В годы Первой мировой войны в доме Адамини на Мойке также жили критик А. Волынский, поэты В.В. Хлебников и В.В. Каменский, режиссер Е.Е. Евреинов. В этом монументальном старинном особняке снимал квартиру и Борис Константинович Пронин, легендарный «доктор эстетики» – устроитель знаменитой «Бродячей собаки», а позже литературного кафе «Привал комедиантов».
В 1922 году здесь, во втором этаже, снял квартиру Э.К. Липгарт, научный сотрудник Эрмитажа, прекрасный художник-портретист, иллюстратор книг и искусствовед. Занимаясь двадцать три года научно-исследовательской работой в картинной галерее Эрмитажа, он смог установить авторство многих полотен.
В 1940-х годах в доме поселился В.И. Пилявский – автор книг по истории Петербурга, Петрограда и Ленинграда.
Почти двадцать лет (с 1948 по 1968 год) в квартире № 37 этого дома жил и работал писатель Юрий Герман. В 1968 году на фасаде здания установили мемориальную доску с его именем.
Э.К. Липгарт
Более двадцати лет (с 1948 по 1970 год) в квартире № 4 на третьем этаже дома жила писательница Вера Панова. Здесь ею были написаны «Сентиментальный роман», рассказ «Сережа», пьесы «Как поживаешь, парень?», «Проводы белых ночей». Этот факт тоже отмечен мемориальной доской на фасаде.
Писательница В. Панова
В годы Великой Отечественной войны этот архитектурный памятник стал одной из первых жертв фашистской бомбардировки. 26 ноября 1941 года в 13 часов 30 минут на дом Адамини обрушились две фугасные бомбы. Первая, полутонная, пробив чердачное перекрытие и второй этаж корпуса, обращенного на Мойку и канал Грибоедова, взорвалась на сводах первого этажа. Сильнейшим взрывом вся средняя часть здания с портиком и фронтоном была уничтожена. Вторая бомба пробила все этажи корпуса, выходящего на Марсово поле, но разрушила только внутреннюю часть здания, прочно сложенные толстые кирпичные стены устояли.
В течение всей блокады Ленинграда разрушенный фасад некогда великолепного жилого особняка являл собой символ тяжких испытаний, выпавших на долю города.
Уже в годы войны поврежденное здание тщательно обследовали и произвели необходимую временную фиксацию. В 1946 году фасад разрушенного дома Адамини оделся в леса. По проекту архитектора А.С. Гинцберга строители-реставраторы восстановили междуэтажные перекрытия здания, несколько изменив при этом его внутреннюю планировку. Фасадам особняка полностью вернули их первоначальных облик.
Разрушенный немецкой бомбой дом Адамини. Ноябрь 1941 г.
После окончания Великой Отечественной войны в доме Адамини поселился Н.В. Баранов – главный архитектор Ленинграда, архитекторы А.И. Наумов и И.И. Фомин, внесшие значительный вклад в восстановление города.
Наконец, уже в наши дни дом-красавец еще раз привлек к себе внимание. В фильме Алексея Балабанова «Брат» именно здесь происходит встреча героев Сергея Бодрова и Виктора Сухорукова (впоследствии этот диалог был даже помещен на диск с музыкой к фильму).