Современники считали княгиню О.К. Орлову «…самой элегантной женщиной Петербурга». В столице о ней распространялись самые невероятные истории, слухи и бесконечные рассказы о ее безумных тратах на туалеты и шляпы. «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали: «Княгиня Орлова была, несомненно, самой выдающейся фигурой петербургского большого света. И хотя она не была красавицей, но выглядела до того грациозно, что ее невозможно было не заметить в обществе. И действительно, княгиня была наделена пусть жестковато-холодной, но грациозностью, пусть предстающим как бы на постаменте, но благородством, пусть несколько угловатым, но изяществом. Гордо посаженная голова на красивой шее, как будто бы нелепая шляпа, ампирный стиль в обстановке и модерн в одежде княгини».
Правдоподобность такой характеристики княгини Ольги Константиновны Орловой подтверждается в ее знаменитом портрете работы Валентина Александровича Серова. Известно, что Серов не любил выполнять заказы богатых и знатных людей и лишь изредка все же делал некоторым исключения. В частности, он с удовольствием согласился написать портрет княгини Орловой, поскольку для него был интересен образ этой женщины из аристократического круга с переданной по наследству значительностью своего существования, человека, лишенного общепринятого чувства душевного тепла, естественной доброты к окружающим. При дружеском разговоре с директором Эрмитажа и заместителем управляющего музея, императора Александра III, графом Д.И. Толстым, Серов довольно обстоятельно разъяснил своему приятелю план задуманного решения создания портретного образа княгини Орловой, иллюстрируя свой рассказ отдельными меткими фразами: «А я Ольга Орлова, и мне все позволено», «И все, что я делаю, хорошо!».
Ольга Константиновна Орлова. Портрет работы В. Серова
Образ королевы столичного бомонда оказался весьма сложным и довольно противоречивым. В портрете Ольги Константиновны Орловой Серов – художник редкого таланта – подметил не только классовую сущность знаменитой столичной аристократки, а написал изображение женщины с чертами целого ряда человеческих недостатков. Портрет справедливо назвали шедевром. Он был написан Валентином Александровичем в самом конце его жизни. Работа над портретом заняла три года и проходила в двух знаменитых столичных домах – в одном из залов нового особняка князя В.Н. Орлова на набережной реки Мойки, 90/1, или в старинном дворце ее родителей – князей Белосельских-Белозерских, на углу Невского проспекта и набережной реки Фонтанки.
В феврале 1911 г. художник наконец завершил работу над портретом княгини Орловой и впервые продемонстрировал его своим друзьям – художнику А.Н. Бенуа и графу Д.И. Толстому – директору Эрмитажа. Удовлетворенный завершением работы Серов согласился с их объективной оценкой своего труда, чувствуя при этом, что на этот раз действительно произвел на свет нечто особенное.
Столичные газеты с восторгом откликнулись на появление нового замечательного творения известного петербургского художника. О портрете княгини О.К. Орловой «Санкт-Петербургские ведомости» тогда опубликовали весьма интересную статью газетного рецензента А. Камышникова. Высоко оценивая новую работу В.А. Серова, рецензент писал: «В портрете кн. Белосельской-Белозерской как бы синтезированы черты родового аристократизма с изощренной психологической тонкостью современной женщины. Острое, неожиданно резкое, выступающее вперед колено как бы намеренно подчеркивает исключительную нервность и характерность нашего века. В картине есть тот благородный стилизм, через который будущие поколения угадывают сокровеннейшие черты давно ушедшей в прошлое эпохи». Этот же рецензент оценивает портрет с точки зрения движения отечественного искусства, смело заявив, что произведения, подобные портрету княгини Орловой, «… являются как бы историческими вехами, отмечающими моменты высшего подъема национального творчества». И действительно, по мнению авторитетных искусствоведов ХХ столетия, портрет О.К. Орловой художника В.А. Серова обобщил продолжительный период отечественного портретного искусства, после которого началась иная эпоха в истории российского портрета.
Портрет вполне понравился самому Валентину Александровичу Серову, но, вероятно, не удовлетворил высокородную заказчицу, решившую освободиться от своей парсуны, подарив ее какому-либо отечественному музею. Однако поставив при этом непременное условие, «чтобы ее изображение не находилось в одном демонстрационном зале со знаменитым портретом Иды Рубинштейн, также написанным живописцем В.А. Серовым».
В борьбе за портрет Орловой в ту пору активно принимали участие руководители двух ведущих музеев России – граф Д.И. Толстой – директор Эрмитажа и А.П. Боткина – наследница П.М. Третьякова, одна из завершительниц его знаменитого дела – московской галереи. В борьбе за портрет конкуренты апеллировали к помощи и мнению В.А. Серова, владелице портрета – княгине О.К. Орловой и даже к ее супругу – князю В.Н. Орлову. В процессе конкурсного противостояния администраторы знаменитых российских музеев использовали весь арсенал возможных средств, чтобы заполучить шедевр Серова: популярные патриотические аргументы, историческую необходимость и даже банальную лесть. В итоге длительного противостояния музеев двух столиц победу одержал Санкт-Петербург. Владелица картины княгиня О.К. Орлова передала свой портрет в петербургский музей императора Александра III (ныне – Государственный Русский музей).
В 1912 г. директор Эрмитажа и товарищ управляющего Музеем императора Александра III, граф Д.И. Толстой с почтением доложил на аудиенции императору Николаю II о том, что очередной шедевр живописца В.А. Серова демонстрируется в одном из залов Музея.
Сиятельная же «натурщица» этого музейного шедевра, княгиня Ольга Константиновна Орлова, продолжала еще целых пять лет оставаться первой модницей, самой элегантной женщиной императорской столицы, затмевая всех феерической роскошью парижских туалетов. В залах отреставрированного особняка на набережной Мойки княгиня по-прежнему устраивала роскошные балы и богатые приемы, не подозревая, что в 1917 г. ей и ее супругу придется в панике спасаться бегством из дома от захвативших власть большевиков.
После отъезда в Париж последнего владельца барского дома – князя Владимира Николаевича Орлова – старый особняк на набережной Мойки, вблизи Почтамтского моста некоторое время оставался бесхозным, а затем по решению руководителей советского Петрограда весной 1921 г. старинное здание приспособили под школу для подростков. Планировку дома основательно изменили, а уникальная отделка исторического особняка безвозвратно утеряна.
Императорский презент братьев Шуваловых
В промозглую ночь 25 ноября 1740 г. Зимний дворец – резиденция правительницы Анны Леопольдовы, ее супруга – Антона-Ульриха Брауншвейгского и их малолетнего сына, законного российского императора Ионна VI Антоновича, официально возведенного на русский трон лишь несколько месяцев тому назад, – внезапно блокировал многочисленный отряд вооруженных драгун Преображенского полка. Вскоре к дворцовому подъезду примчались несколько саней с российской принцессой Елизаветой и ее приверженцами, решившимися силой свергнуть власть правительницы и передать престол дщери Петра Великого. Среди них были главный «идеолог» государственного переворота – лейб-медик русской цесаревны Иоганн-Герман Лесток и основные исполнители переворота граф Алексей Разумовский, камер-юнкеры Петр и Александр Шуваловы.
Историк Н.И. Костомаров, основываясь на свидетельствах очевидцев и непосредственных участников переворота, писал, что «…по одним рассказам, цесаревна якобы лично вошла в спальню спящей правительницы и громко сказала ей: „Сестрица! Пора вставать“. По иным свидетельствам, Елизавета лично не входила в покои правительницы Анны Леопольдовны, а направила к ней гренадеров, кои достаточно грубо подняли с постели правительницу и ее супруга. Затем, вынув из колыбели проснувшегося младенца, законного российского императора Иоанна VI, вынесли его из дворцовых покоев и передали в руки цесаревне, которая, прижав ребенка к себе и лаская его, говорила: – „Бедное дитя! Ты ни в чем невинно, виноваты родители твои!..“».
После столь удачного начала реализации государственного заговора Петр Иванович Шувалов дал команду брату и гренадерам именем новой императрицы Елизаветы Петровны арестовать и заключить в Петропавловскую крепость не только правительницу Анну Леопольдовну и ее супруга, но и их приверженцев Миниха, Остермана, Левенвольда, Головкина, Менгдена, Темирязева, Стрешневых, принца Людвига Баруншвейгского – брата герцога Антона, камергера Лопухина, генерал-майора Альбрехта и некоторых других политических противников Елизаветы Петровны.
Вместе с главными арестованными в крепость тогда заточили и их домочадцев – жен и детей. Драгуны Преображенского полка, участвующие под командой братьев Шуваловых при арестах в домах лиц, подлежащих заключению в крепость, обращались с ними весьма грубо и даже избивали некоторых высокородных особ и генералов.
С ноября 1741 г. свергнутое Брауншвейгское семейство – Анна Леопольдовна, принц Антон-Ульрих и их дети, включая бывшего императора Иоанна Антоновича – находились под арестом в ссылке, сначала в Риге, а затем в Дюнамюндешанце (крепости в устье Двины). Из этой крепости начали поступать в Санкт-Петербург тревожные донесения. «Уведомляю вас, – писала Елизавета Василию Федоровичу Салтыкову, бывшему столичному генерал-полицмейстеру, а затем ответственному за содержание свергнутых и арестованных царственных особ, – что Иоанн, играючи с собачкою, бьет ее по лбу, а как спросят: „Кому де батюшка голову отсечешь?“ – то он ответствует, что Василию Федоровичу», – Салтыкову, стало быть.
Хотя Салтыков опроверг это сообщение, поскольку двухлетний «Иоанн почти ничего не говорит», но подобное попустительство все же признали недопустимым и посчитали необходимым переправить семейство Анны Леопольдовны в Ораниенбург, где содержать всех в постоянной строгости. Но и этот населенный пункт показался встревоженной Елизавете Петровне местом недостаточно надежным, и она приказала камергеру Николаю Андреевичу Корфу осуществить миссию по конвоированию Брауншвейгского семейства в Соловецкий монастырь.