Анна Ивановна пришла в точно назначенное время. Где и когда познакомилась с ней мама, точно не известно Но не трудно было догадаться, что жила Анна Ивановна недалеко от Погодинской улицы и знала некоторых учителей вспомогательной школы, кто-то из них и рекомендовал её как учительницу музыки. Она была прекрасной учительницей и, наверное, у неё было много хороших и способных учеников, радовавших учительницу своими успехами. К ним я никак при всем моем старании не могла быть отнесена, но зато с Анной Ивановной мы подружились, и она смогла довести меня до того уровня, когда я играла не только этюды Майкопара и Гедике, но и вальсы Шопена. Стоило мне это немалых трудов, но я старалась, и мне не хотелось огорчать ни учительницу, ни родителей.
Анна Ивановна, к которой со временем я стала изредка ходить в гости, жила в Тружениковом переулке, близ Плющихи. Жила вместе со своей подругой Евдокией Сергеевной. У них было две крошечных комнатки в деревянном мезонине двухэтажного дома. Окна выходили во двор, и только одно окошечко с боковой стороны мезонина смотрело в переулок. Оно и сейчас смотрит на меня, когда прохожу мимо. Подниматься в их квартирку нужно было по довольно крутой и красивой каменной лестнице с витыми перилами, которая начиналась сразу же, как войдешь в подъезд дома по крыльцу из пяти ступенек. Звонишь в звонок, нажимая маленькую белую кнопку в стене, дверь открывается, и попадаешь в тишину и покой. Потолки низкие, мебель старинная, пол устлан половичками, подоконники уставлены цветами, в двух клетках щебечут птички, а в углу — иконы. Своего инструмента у Анны Ивановны не было. Потому и уроки она давала, ходя по домам учеников. Уходила из дома с утра, возвращалась часам к восьми, не раньше, обойдя, и все в основном пешком, многие кварталы улиц в районе Новодевичьего, Хамовников, Зубовской, Смоленской, переулков в районе Плющихи и Пироговской. Но она давала не только частные уроки, а преподавала и в районной музыкальной школе, находившейся где-то в районе Староконюшенного переулка. Потому-то и день был у неё занят с утра и до вечера.
По облику своему Анна Ивановна была фигурой приметной своей старосветскостью, но не уездно-провинциального, а старомосковского свойства. Одежды длинные, темные, свободно лежащие. Скромная, совсем незаметная шляпка с маленькими полями и поднятой на поля вуалеточкой, в мягких кожаных туфлях с перемычкой, застегивающейся на пуговку, туфли легкие и вместе с тем дождеустойчивые, на толстой подметке; на руках всегда перчатки; в руке всегда зонтик. Росту невысокого, в талии и торсе широкая. На носу очки в черной оправе. Лицо белое и одутловатое. Анна Ивановна напоминала крупную птицу, распушившую несколько своё оперение, а если в профиль смотреть на её лицо, то может показаться, что вот сейчас она склонит голову и носом клюнет зернышко.
Подруга Анны Ивановны работала медицинской сестрой в клинике на Большой Пироговской улице Жить они стали вместе лет десять назад, и квартирка в мезонине принадлежала Евдокии Сергеевне, а Анну Ивановну она взяла жить к себе, поскольку у той своего жилья не было. Но почему так получилось и что произошло с Анной Ивановной, мне неизвестно. Речь об этом никогда не заходила. Могу сказать, что в убранстве комнат, в тех молитвенных книгах, которые лежали на столике перед иконами, в какой-то общей обстановке всего жилища этих двух пожилых женщин было много общего с тем, что так любила наша Мария Андреевна и что приходилось видеть в домах, где жили её сызранские «сестры» по монастырю. Сама тётя Маша называла такие комнатки «кельями».
Анна Ивановна и Мария Андреевна сблизились. После урока Анна Ивановна оставалась минут на двадцать, чтобы выпить чашечку чая; так как в это время дома мы были только с тетей Машей и Мариной, то беседа шла между старшими, то есть между Марией Андреевной и Анной Ивановной. Тётя Маша не раз рассказывала о своей жизни за монастырскими стенами, о том, как вместе с другими сестрами летом они работали в поле, а зимами стегали одеяла или занимались другим рукоделием. Анна Ивановна рассказывала о своих учениках. Пригласила нас с тетей Машей на концерт своего выпускного класса в музыкальную школу. Мы ходили и остались довольны. А один раз Анна Ивановна задержалась у нас дольше обычного, сказав, что надо ей поговорить об одном очень важном деле, и мы с маленькой Мариной пошли погулять во дворе. Учительница ушла, улыбнувшись нам на прощание, а тётя Маша вслед за ней вышла во двор в приподнятом настроении.
Через некоторое время к нам в гости приехал Алексей Николаевич Голубев, уже довольно старый человек с седой бородкой, в красивой меховой шапке и в шубе на меху. Он был знаком маме по Сызрани, а потом уехал оттуда и поселился в Краскове, под Москвой. С тетей Машей он тоже был очень хорошо знаком. У нас бывал изредка, но я его знала. Привез он тёте Маше, как и в прежние свои визиты, просфору и новую книжечку-поминание, а ещё календарь христианских праздников. Пили они все вместе чай — и мама, и отец, и тётя Маша. В этот день у нас с Анной Ивановной был урок, но она тоже, по просьбе мамы, осталась, как раз не была занята она во вторую половину этого дня, и сидели они за столом долго. Я пошла гулять, а они все ещё разговаривали.
На следующем уроке музыки Анна Ивановна говорила со мной о том, что все русские люди едины в своей православной вере, а потому и я должна к ней приобщиться. Она и раньше говорила со мной о религии, спрашивала, бываю ли в церкви. Я к этим вопросам относилась спокойно, отвечала, что ходила в церковь несколько раз, но мне там не очень интересно, больше ходить не хочется. Надо сказать, что до этого не один раз заводил разговор об этом же со мной и Алексей Николаевич, приезжая из своего Краскова. Я знала, что в Сызрани он был учителем закона Божия в младших классах гимназии. Мама как-то говорила об этом, вспоминая о своих учителях. И вот как-то все пришло к тому, что прямо обо всем мне сказала тётя Маша; меня решили окрестить, и родители не отказали Анне Ивановне, батюшке Голубеву, как а первый раз назвала она при мне Алексея Ивановича, и ей самой — тёте Маше, в их просьбе. Обряд крещения состоялся недели через две не в церкви, а дома. Совершил его священник Голубев, крестной матерью была Анна Ивановна. Родителей при этом не было. Что касается меня, то отнеслась я к этому без внутреннего трепета и особых переживаний. Разговоры, которые по этому поводу велись со мной в преддверии этого важного события, глубоко в душу не проникли и большого значения им я не придала. Восприняла все как что-то естественное. Вошло это в мою жизнь и осталось в глубине существа моего. А дальше все шло, как и прежде. Родители разговоров обо всем этом со мной не вели. Тётя Маша была рада, сказала, что за меня она теперь спокойна. Но, как и прежде, в церковь я с ней не ходила. С Анной Ивановной больше, чем прежде, меня это тоже не сблизило. Никаких воспитательных бесед на религиозные темы она со мной не проводила. И все-таки что-то произошло, свершилось, придав мне внутреннюю силу и то ощущение стойкости, которого прежде не было.
15
В восьмом классе мы чувствовали себя почти совсем взрослыми. Даже рядом с учителями не ощущали свою детскость. Заболела наша учительница химии Анна Николаевна, которая в восьмом классе стала нашим классным руководителем, и мы запросто отправились к ней домой узнать о её самочувствии и отнести цветы. Анна Николаевна жила в 7-м Ростовском переулке в четырёхэтажном доме. Пошли навещать её человек пять. Впустили нас в квартиру — большую коммунальную квартиру на втором этаже, показали соседи её комнату. Постучали и на слабый её отклик вошли. Анна Николаевна лежала в кровати, закрывшись до самого подбородка одеялом. Пригласила нас сесть и чувствовать себя свободно. Женя Коробкова сразу же нашла вазу для цветов (это был букет мимозы), смело пошла на кухню за водой, успела там познакомиться с двумя любопытными соседками, рассказать им, какая Анна Николаевна хорошая учительница, знающа буквально все о химии, как мы её любим и как высоко её ценят в школе. Одна соседка тут же поставила на плиту чайник и сказала, что сообщит, как только чайник закипит, а другая принесла баранки и несколько пряников, с которыми мы и пили чай. Ещё было варенье сливовое у Анны Николаевны в шкафчике. Болела она воспалением легких, а после этой болезни надо долго приходить в себя, вот она и приходила, отдыхая и от болезни, и от нас. Сообщили учительнице все школьные новости, главной из которых было скорое вступление учеников нашего класса в комсомол. Она посоветовала внимательно читать газеты, слушать радио, чтобы быть в курсе происходящих в мире и в стране важных событий.
Шла весна сорок первого года, и событий было много. О каких же вы знаете? — спросила Анна Николаевна. Все знали о войне, которую вели фашисты с тридцать девятого года. Знали о том, что бомбили Англию, особенно Лондон, о том, что захватили Чехословакию. Но особенно тема эта нас и не захватывала. На уроках в школе об этом речи не шло. Гораздо больше волновали скорые экзамены и разговоры о предстоящем лете, о каникулах. Теперь уже многие ребята ив нашего класса готовились ехать в пионерские лагеря, и не просто, как прежде пионерами, а помощниками старших пионервожатых. Я же знала, что поедем мы вместе с Мариной и тетей Машей в Ясную Поляну, где в Тульских засеках с марта месяца работал со своей экспедицией отец.
Возвращались от Анны Николаевны пешком по Ростовскому переулку, мимо церкви, стоявшей на подходе к Бородинскому мосту, потом по набережной шли к Горбатому переулку. У своего дома попрощалась со всеми, свернула в свой двор, а ребята двинулись дальше — к зоопарку, Большой Грузинской и к своим домам.
В тот год мы не раз устраивали вечера, собираясь тесной компанией у Жени Коробковой. её отец — Борис Михайлович Коробков был генерал-майором танковых войск. Жили они в новом доме на углу улицы Горького и Большой Васильевской в просторной по тем временам квартире, какой ни у кого из членов нашей компании не было. Потому и рады мы были гостеприимству Жениных родителей. Отводилась для наших встреч самая большая комната, и предоставлена была полная свобода. Никто из старших не заглядывал сюда в течение всего вечера, только в самом начале Женина мать ставила на стол посуду и легкое угощение. Но торт был у них всегда. Проходили эти вечера весело. Встречи такого рода приобретали для некоторых особую значительность. Таня Саламатова оживлялась, разговаривая с Вилькой Кушнером, ничуть не скрывая, что только с ним ей и интересно беседовать. Они говорили о музыке, о концертах в консерватории. На двух последних концертах были они вместе, а на тех, что были в этом сезоне раньше, встречались случайно: у того и другого были абонементы. Дима Полонский с нетерпением ждал начала танцев под патефон. Танцевал он с Олей Кирзнер. Лемберг рассказывал анекдоты нам с Женей. Совсем по-новому, не так, как в классе, где он был хмур и замкнут, проявлял себя на наших вечерах Орик Семенов. Оказывается, он умел и танцевать, и веселиться. Мне было приятно узнать однажды от него самого, что ходит он сюда, чтобы поближе узнать меня. Мальчишки, когда вечер кончался, а расходиться нам надо было не позднее половины десятого, шли нас провожать. Я жила дальше всех, но все равно провожали до самого дома, проезжая часть пути на трамвае. Но таких вечеров с провожанием было совсем немного. Они только входили в нашу жизнь, и Орик Семенов так и не успел до летних каникул ни разу проводить меня один, но не скрывал, что ему этого хотелось Мне же не особенно хотелось. Был он длинен, худ, нескладен и некрасив длинный нос на длинном лице, узкие глаза, очки, худющая шея. Ничего привлекательного.