Отец снова поехал в Ясную Поляну, но скоро вернулся: экспедицию распустили. Он продолжал работать в своей московской конторе «Лесхоза». С военного учета он был снят ещё раньше по состоянию здоровья. А его язвенная болезнь обострилась сразу же с началом войны.
В Москве было объявлено затемнение. Оборудовались бомбоубежища. Стрелки-указатели обозначали путь к ним. Они были в метро и в подвалах больших домов. Первый раз Москву бомбили через месяц после начала войны. С воем сирены, звучавшим около девяти вечера, мы бросились к большому серому дому, находившемуся рядом с Горбатым переулком, и спустились в подвал. Подвал был глубокий, большой и полностью забит людьми из окрестных небольших домишек. Освещения почти не было, кроме ручных фонариков в руках дежурных. В тот первый вечер бомбёжки люди старались выполнять предписанные правила, ещё не зная о том, как ужасно находиться в подвале, слышать вой самолетов, грохот падающих где-то совсем рядом бомб, не имея возможности сориентироваться и вслепую гадая о том, что происходит наверху. Дети плакали. Прижимая их к себе, матери с ужасом ждали следующих разрывов. Люди гадали, строили предположения, где же упала бомба, какой дом мог оказаться разрушенным. И каждому казалось, что это его дом. А когда прозвучал отбой, и мы вышли из подвала, то ужаснулись: кругом полыхало кольцо пожаров. Горели дома и кварталы не рядом с нами, а где-то за Пресней, за Дорогомиловым, за Крымским мостом.
На следующий вечер, услышав сирену, мы уже не пошли в бомбоубежище, а спустились на первый этаж своего подъезда и смотрели на небо, следили за летящими стаями самолетов-бомбардировщиков, видели падающие бомбы, слышали свист фугасок и грохот производимых ими взрывов. Мы уже знали к этому времени о зажигалках: всех жителей в предшествующие недели обучали способам предотвращения пожаров от сбрасываемых с самолетов зажигательных бомб. И когда в тот — второй вечер бомбардировки Москвы — мы увидели, как на крышу нашего дома падают мелкие бомбы, услышали, как ударяются они о крышу, то сразу же бросились скидывать их с крыши, забрасывать в ведра с песком, благо подняться на крышу через чердак нашего двухэтажного домика было делом минуты. В последующие ночи жители дома поочередно дежурили на крышах домов. На третью ночь случилось ужасное: большая бомба рухнула в находившуюся во дворе яму возле дровяных сараев, но не разорвалась, а все жильцы хлынули прочь со двора, выбегали из квартир, неслись прочь от этой ямы. Взрыва так и не произошло, а фугаску вытаскивали со всеми предосторожностями из-под земли несколько месяцев спустя, когда нас в Москве не было. Пришлось увидеть лишь котлован, оставшийся после этой операции.
В конце июля вместе со школой слепых уехала в эвакуацию Агнесса. Готовилась к эвакуации и вспомогательная школа на Погодинке, в которой работала мама. Вместе с детьми этой школы было решено отправить из Москвы и нас с Мариной в сопровождении Марии Андреевны. Некоторые сотрудники Института дефектологии тоже уезжали, брали и своих детей. Наша мама осталась с основной частью института в Москве. Отец тоже. Его учреждение пока оставалось на месте.
И вот наступил день, когда в товарном составе, уходящем с Павелецкого вокзала, мы должны были уезжать в эвакуацию. Это так часто звучавшее в те дни новое и неприятное слово вошло в наш обиход. Тётя Маша избегала его произносить, так и не научившись выговаривать. Однако это слово реализовалось в событие. В один из последних дней июля мы вновь оказались на привокзальной площади. Она вся была заполнена спешащими к отправляющимся составам. Провожала нас только мама. Вещей было немного: два чемодана, два мягких места и две небольшие сумки. Перед выходом из дома мама дала мне необходимые документы: справки о том, что мы — дети научного сотрудника Института дефектологии такие-то и такие-то, такого-то возраста, а также гр. Губанова Мария Андреевна, их сопровождающая, направляемся в эвакуацию совместно с эвакуируемой частью данного института в Пермскую область, станция Оса. Была и другая справка о том, что такие-то и такие-то направляются в эвакуацию в город Сызрань по месту жительства матери гр. Губановой Марии Андреевны — Губановой Евдокии Филипповны, проживающей в г. Сызрани по адресу Красногорская улица, дом 54. Были выданы нам с тётей Машей деньги, которые, разделив пополам, мы спрятали во внутренние карманы нашей одежды.
Погрузились в один из трёх товарных вагонов, предназначенных для детей вспомогательной школы и сопровождающих их учителей и воспитателей. И как только погрузились, раздался вой сирены, предвещавший начало очередной бомбардировки. По вокзальному громкоговорителю оповестили о необходимости всем провожающим немедленно покинуть платформы и спуститься в бомбоубежище. Сирена выла, а мама все стояла перед дверью вагона, я все смотрела на нее, смотрела, и вдруг дверь кто-то стал двигать и изнутри её заперли на засов. Я ринулась на груду багажа, чтобы сверху в маленькое окошко товарного вагона увидеть маму, успеть сказать ей «до свидания», но поезд тронулся; я видела, что мама шла за вагоном, махала мне рукой, но потом стала не успевать за движением поезда, и я уже не видела ее. Поезд шел быстрее, быстрее, быстрее. Слышались взрывы, из окна виден был далёкий огонь пожара, потом ещё вспыхнувший пожар и ещё один. Мы все ещё ехали мимо московских домов, но я уже ничего не видела из-за слез, а спускаться вниз с узлов, на которые взгромоздилась, не хотелось: не хотела, чтобы видели, что я плачу, меня никто не трогал, не торопил. Все как-то сами сжались и тихо сидели на своих узлах и чемоданах внизу вагона. Поезд прорвался за пределы города. Последний раз громыхнуло где-то совсем близко от него.
Мы ехали в эвакуацию. И как могли мы оказаться в северной Пермской области, если ехали с этого Павелецкого вокзала, откуда дорога едет к востоку и югу? Как можем доехать до Сызрани, если прежде всегда уезжали с Казанского вокзала? Всё это казалось странным и настораживало. Но поезд увозил нас все дальше и дальше от Москвы.
17
Пассажиры товарного вагона постепенно обустроились, развернув свои спальные пожитки, разместив их на устланном досками полу и готовясь уснуть, несмотря на все пережитое за день. Надвинулась ночь. Мы ехали уже несколько часов, и с тех пор, как выла сирена и падали бомбы, прошла как бы целая вечность. Мы были в другом мире. Московская жизнь оставалась позади. Под стук колес о ней можно было только вспоминать.
Примостившись рядом с Мариной, по другую сторону от которой лежала тётя Маша, я крепко закрыла глаза, стараясь не видеть ничего вокруг, и невольно в памяти моей одна за другой вставали картины совсем недавнего прошлого, перебиваемые стучавшим в голове вопросом: вернулась ли мама домой? Успела ли она скрыться от бомб? Вспомнилось, как встречала она меня из Сызрани однажды осенью, как, войдя в свою маленькую комнатку, увидела разложенные на красном ковре, покрывавшем кушетку, на которой я спала, предназначавшиеся мне подарки. Их было много, и они были прекрасны. Вот совсем крошечная живая черепашка, спрятавшая голову и лапки под клетчатый панцирь; рядом деревянный домик с крутой крышей; наверное, в нём придется этой черепахе жить; потом красивая чашка на блюдечке и тоненькая ложечка с витой ручкой; красный гребешок для расчесывания волос: к тому времени я уже отпускала косы. Лото «Зоосад», книги со стихами и рассказами о путешествиях, конструктор и коробка моих самых любимых конфет «Карнавал» в синей обертке и с изображением клоуна и на коробке, и на каждой конфетке. Эти потрясающие сокровища незабываемы. А потом вспомнила, как папа принес мне большую и толстую книгу со стихами Некрасова. Это было, когда мы жили на Украине, в селе на берегу реки Тетерев. Я смотрела из окна, а он шел по полю, как всегда, в своём белом полотняном костюме и нес книгу и передал её мне, подойдя к окну. В то лето родители купили много книг. Особенно важные были приобретены в Киеве перед самым отъездом в Москву. Большой книжный магазин на Крещатике просто ломился от обилия книг. Мы положили купленные книги в маленький кожаный чемоданчик — его называли «докторский», потому что он был похож на те, с которыми навещали своих пациентов врачи. «Робинзон Крузо», «Путешествия Гулливера», «Таинственный остров», небольшая коричневая книжка со странным названием «Под фонарем» и много других наполнили чемоданчик, и в вагоне я положила его себе под подушку, предвкушая, как уже завтра буду смотреть картинки и начну читать эти книги одну за другой. Утром чемоданчика уже не было, ночью украли из-под моей головы. Потом я прочитала все бывшие там книги, но только одна из них никогда больше не попадалась мне на глаза книга «Под фонарем».
Товарный вагон стучал своими колесами, скрежетали задвинутые и запертые на задвижку двери, а я все не могла заснуть и вспомнила, как мы ехали в поезде из Сызрани в Москву вместе с дедом Фёдором Александровичем. Это было зимой, я тогда была совсем маленькой, наверное, лет шести, и мне не нужно было ходить в школу, потому и возвращалась к родителям так поздно. Лежала на нижней полке, и дедушка прикрыл меня своей шубой на меху. Под ней было очень тепло и спокойно. И вдруг протянулась из соседнего купе чья-то рука и стащила с меня тяжелую шубу. Я видела, как она постепенно сползала с меня, но, скованная страхом, молчала, а дед сидел напротив и читал газету. Но вот он тоже увидел, ринулся вслед за скрывшейся рукой, бежал по вагону, но вора не догнал, не успел схватить: тот прямо на ходу поезда спрыгнул с площадки.
Хотелось вспоминать о чем-нибудь не таком страшном, хотелось чем-то утешиться в этой кромешной тьме товарного вагона. И я стала думать о двух своих новых платьях, которые этой весной сшила Марья Ивановна. Марья Ивановна шила платья для мамы, и мы вместе с ней ходили на Большую Конюшковскую улицу. Здесь Марья Ивановна жила со своей сестрой Александрой Ивановной, и был у них квартирант — писатель Скребицкий. В одной комнатке мама мерила платья, а в другой писатель показывал мне свои книжки про зверей и птиц, которые здесь, в этом самом доме, он написал. Ещё он рассказывал о своём умнейшем псе, но, к сожалению, пса уже не было в живых. Зато в одной из своих книг Скребицкий рассказал о том, как они вместе охотились на уток. Марья Ивановна однажды сшила мне розовое платьице с оборк