— Можно ее переместить? — спросил Адамберг у парней из лаборатории.
— Мы закончили. Можете переворачивать.
Адамберг надел перчатки и с помощью одного из техников перевернул тело. Невольная гримаса отвращения появилась на его лице.
Оба мужчины молча рылись в одежде. На женщине было обычное голубое платье под шубой. В карманах ключи, портмоне, никаких бумаг. Без обручального кольца, блестящих драгоценностей, но золотые наручные часы.
— Это не вечернее платье, — сказал Деньо. — Может, это было не 24-го?
— 24-го, — упорно повторил Адамберг.
— Недостает одной туфли.
— Я вижу, старина.
— Она в воде.
— Мы прочешем драгами сектор. Деньо, ты пройдешь вверх по реке, осматривая правый берег. Вызови Данглара, чтобы он помог тебе на левом берегу. Я беру на себя мосты. Она могла упасть с моста Толбиак, с Национального моста или дальше еще, в Шарантоне. Ищем сумочку, ищем документы, ищем, кто это такая. И ищем туфельку, как для Золушки.
— Для Золушки было наоборот, — скромно заметил Деньо. — Там как раз была туфелька, а искали женщину.
— Ладно, допустим, — сказал Адамберг.
Деньо был не только добродетельным, но и добросовестным. Он не допускал неточностей, в то время как Адамберг ими жил.
— Туфелька могла упасть и остаться выше по течению, — заметил Деньо.
— Мы не собираемся обшаривать дно Сены до самого истока в Мон-Жербье-де-Жон, — сказал Адамберг. Ищем только под этим мостом.
Врач закрыл свой чемоданчик, тело уложили на носилки, поместив в пластиковый чехол. Адамберг удалился, медленно диктуя распоряжения по мобильнику. Затем он спрятал телефон в пиджак, натолкнулся при этом на бегемота сестры и поднял глаза к мосту.
— Работенка обещает быть трудной, будьте к этому готовы, — сказал он Деньо. — Очень трудной. Возможно, мы ничего не найдем.
— Я не понимаю.
— Убийство, — объяснил Адамберг, разводя руки. Это чистое четкое убийство. Работенка потруднее, чем камни дробить.
— Убийство?
— Но ведь туфелька, Деньо, черт побери.
— Говорят, она в Сене.
— Это ты так говоришь, — заметил Адамберг, качая головой. — Тело распухло, и вторая туфелька намертво держится на ноге. Та, которую мы ищем, не в Сене. Она упала, когда убийца переваливал труп, убийца ее и взял.
— Никаких доказательств, — тихо пробормотал Деньо.
— Нет, никаких доказательств. Жаль, что эта другая туфелька не захотела ничего нам рассказать. Ты представляешь, Деньо, как информативна обувь? Что можно узнать по ней о людях? Да почти все, в сущности. Возможно, что наши мысли находят отражение в обуви.
Жан-Батист Адамберг медленно осматривал пятый мост, мост Берси, когда ему позвонили из службы розыска пропавших без вести. Он укрылся за парапетом и заткнул второе ухо пальцем.
— Говорите громче, старина!
— Анни Рошель, — кричал полицейский. — Об исчезновении заявили сегодня утром в восемь тридцать.
— Кто заявил?
— Ее соседка, подруга. Она должна была прийти к ней вчера вечером, чтобы проводить Рождество. Она не пришла. Описание подходит.
Тремя часами позже, Адамберг присоединился к Деньо и Данглару в кафе на улицы Вуйе, расположенному напротив дома покойной. Женщину опознали. Анни Рошель, пятьдесят шесть лет, не замужем, родилась в Лилле.
— Что еще нам известно?
— Она росла около Лилля в маленькой деревне. В двадцать лет приехала в Париж работать горничной. Десять лет тому назад ее брат забрал ее оттуда и купил ей Отель-де-ля-Гард, недалеко отсюда — тридцать две комнаты. У брата есть деньги.
— Он живет в Париже?
— Да. Других родственников у нее нет.
— Сумка? Туфелька?
— Ничего.
— В данный момент, — сказал Данглар, — туфелька должна доплыть до Руана.
Адамберг молча покачал головой.
— Раз уж об этом зашла речь, — неуверенно вмешался Деньо, — Сена не берет начало в Мон-Жербье-де-Жон.
Адамберг озадаченно посмотрел на лейтенанта.
— А что берет начало в Мон-Жербье-де-Жон?
— Луара, — робко сказал Деньо.
— Это правда, Данглар? Луара?
Данглар кивнул.
— Сена, — почти неслышно продолжал Деньо, — начинается на плато Лангр.
— Никогда о таком не слышал. А вы знали про это плато Лангр, Данглар?
— Да, — подтвердил Данглар.
Адамберг задумчиво покачал головой.
— Во всяком случае, — заявил он, — жертва прибыла ни с плато Лангр ни с Мон-Жербье-де-Жон. Она прибыла с улицы Вуйе. Заканчивайте ваше пиво, Данглар, и мы поднимемся к ней.
— За нами, — сказал Данглар, оттопырив большой палец, ее брат. Он возвращается из морга.
— Потрясен?
— Да, кажется.
— Часто ли они виделись с ней?
— Один-два раза в неделю.
— Расскажите мне о нем.
Данглар порылся во внутреннем кармане пиджака и достал карточку.
— Его зовут Жермен Рошель, он вырос в той же деревне около Лилля. Ему шестьдесят три года, одинок. Как и сестра, скажем, но он все-таки мужчина. Но он преуспел. Импорт-экспорт консервированных овощей, большой завод в Лилле, крупное состояние, обосновался в Швейцарии и вернулся десять лет тому назад. Он продал дело, реализовал собственность, ушел на покой и живет на ренту в Париже.
— На широкую ногу?
— Весьма. Возвратившись во Францию, он купил этот отель для сестры.
— Почему не раньше?
— Она жила с парнем, которого он ненавидел. Подлец, по его словам. Они не виделись в течение двадцати лет — до тех пор, пока она не бросила того парня.
— Его имя?
— Ги Вердийон. Он был администратором в отеле, где работала Анни.
— Что она делала вечером 24-го?
— Поужинала с братом в большом ресторане на улице Опера. У нас есть свидетели — водители грузовиков. Он проводил ее и оставил на углу ее улицы около полуночи.
Адамберг взглянул на брата. Неповоротливый мужчина с короткими руками и в крупном сером пальто обхватил руками лысую голову.
Осмотр квартиры Анни Рошель начался в пять часов и шел медленно и рутинно. «Ищем сумочку», — сказал Адамберг. Он снял со стены гостиной большую рамку, составленную из мозаики детских фотографий. Школа, причастие, дни рождения, родители, первая машина, купание в море. Жермен Рошель, тяжело опустившийся на бархатный стул, смотрел на все это. Адамберг поставил рамку на пол.
— Это не из праздного любопытства, — сказал он. — Мне нужно составлять представление обо всех.
— Там не какие-то «все», — ответил Рошель. — Это мои родители.
Полицейские покинули здание через час — без сумочки. Адамберг держал подмышкой рамку с детскими фотографиями. Рошель, ссутулившись, последовал за ними.
— Для чего это? — спросил Данглар, движением подбородка указывая на рамку.
— Не знаю, — ответил Адамберг. — Мне она понравилась. Я увожу Рошеля для составления протокола. Идите в отель, опросите весь персонал и, главное, найдите мне эту пропавшую сумочку.
Данглар вернулся в комиссариат вечером, записав свидетельские показания одиннадцати служащих Отель-де-ля-Гард. Деньо прибыл к двадцати часам. Ни на каком мосту, ни на каком берегу туфельки не обнаружилось.
— Она у убийцы, — сказал Адамберг.
— Кто? — спросил Данглар.
— Туфелька.
Данглар покачал головой и сел, уронив свои мягкие плечи.
— Эта женщина убила себя, — заявил он. — Служащие подтвердили свидетельство брата: Анни Рошель шла по наклонной. С начала осени — меланхолия, молчание, резкость, бессонница и внезапные перемены настроения.
— Если бы это было так, сейчас все были бы в Сене. Обувь у убийцы. И сумочка тоже.
Данглар подточил карандаш, разбросав несколько деревянных стружек.
— Управляющая сказала, что Анни Рошель хотела вернуться в сельскую местность своего детства — около Лилля. Разве это не знак? Она хотела вновь увидеть…
Данглар прервался и взглянул на записи.
— …«маленький черный дом, где она росла с братом». Разве это не причина, по которой хочется броситься в воду? Маленький черный дом на севере?
Данглар вновь положил листки на стол и открыл пиво.
— Она прыгнула со своей сумочкой, — сказал он. — Сумочкой и туфелькой. В настоящее время они уже миновали Руан. Они плывут к Гавру.
— Не бросаются в воду с сумочкой, Данглар. Оставляют след о себе. Письмо на столе, сумочку на мосту, следы своего существования. И эта пропавшая сумочка — не мелочь. Убийца сохранил ее.
— Почему?
— Чтобы в ней порыться. Уничтожить документы, избежать неприятностей.
— Я хотел бы получить вешалку, — неожиданно раздался печальный и простуженный голос.
Данглар внезапно повернулся к камере.
— Он вернулся, этот парень?
— Да, — со вздохом произнес Адамберг. — В одиннадцать часов его обнаружили за рулем машины полумертвым. Он пожелал сделать маленькую передышку между двумя вечеринками. Он хочет вешалку.
— Опять этот помятый воротник?
— Опять.
Адамберг медленно направился к камере.
— Я забыл ваше имя.
— Шарль. Шарль Санкур.
— Шарль. Вы же не держитесь на ногах. Ложитесь. Поспите.
— Сначала вешалку.
— Шарль. У меня на шее убийство. Убийство в Рождество, в первобытную ночь. Очень неприятная вещь, гораздо неприятнее, чем помятый воротник пиджака. Дайте же мне покой. Спите. Закройте рот.
Шарль бросил на комиссара тяжелый взгляд римского императора, разочарованного своей преторианской гвардией.
— У вас, однако, глаза человека который видит, что мелочь оказывается важной для большого дела. Между смешным и великим расстояние тоньше ногтя.
— Спите, Шарль.
Адамберг вернулся за стол, где Данглар делал пометки на дневных допросах.
— Она умела плавать? — спросил комиссар.
— Это не имеет значения, — ответил Данглар. — Сена такая холодная, что не спастись. Ее шуба, во всяком случае, была достаточна, чтобы утянуть ее на дно.
— Справедливо.
— Она убила себя. На Рождество все убивают себя, и лишь некоторым удается этого избежать.
Адамберг взял блокнот и некоторое время неразборчиво писал.