Поэтому я решила быть смелой, к тому же как только я успокоилась и начала мыслить здраво, то осознала, что Юджин – нет, теперь я должна была называть его Евгением Лариным, – скорее всего, даже не узнает новую Тедди, которой я стараюсь быть, ту, что живет в Риме с мужем-дипломатом. Так что я прошла обратно через виллу – и на этот раз все-таки по пути мне попалась пара бокалов шампанского, – вернулась к столикам в портике и обнаружила, что гости переместились дальше на лужайку.
Я зашагала по траве туда, где надеялась встретить Дэвида; прошла мимо Марго, беседующей с компанией незнакомых мне женщин, и помахала ей. Когда ей показалось, что я отошла достаточно далеко, а может, ей просто было все равно, Марго сказала стройной женщине рядом:
– В этом платье она выглядит как сарделька в оболочке. Просто смешно.
– Тише, – ответила женщина, впрочем, улыбнувшись.
Я могла бы разозлиться, но мне всегда было проще поддаться обиде, к тому же, если бы я обернулась и крикнула в самодовольное худое лицо Марго: «Это Valentino!» – вряд ли бы это что-то изменило, ведь она явно ничего не смыслила в высокой моде; ей это и не было нужно. С ее большими глазами и худенькими, как у олененка, ножками Марго смотрелась бы хорошо в любой вещи, сдернутой с вешалки в ближайшем супермаркете. Я была почти уверена в том, что на ней платье из полиэстера, которое наверняка никто не подшивал по фигуре, пусть даже за несколько часов до мероприятия, как мое, но она все равно выглядела элегантно и привлекательно.
Я не могла тратить время еще и потому, что изо всех сил высматривала Евгения Ларина, при этом стараясь не встретиться с ним глазами или случайно не столкнуться лицом к лицу. Еще надо было отыскать мужа. Похоже, нам пора было уходить.
Я представляла, как нахожу Дэвида, провожу рукой по его спине и говорю, что искала его и что хочу, чтобы он отвез меня домой. И может, тогда он решил бы, что мне не терпится заняться с ним любовью, или по крайней мере обрадуется тому, что я хочу спать. Что я ответственная Тедди, не желающая задерживаться на вечеринке допоздна. Я надеялась, что, когда отыщу его, он все поймет, отвезет меня домой, защитит – и мне будет спокойно; рядом с Дэвидом я часто чувствовала себя в безопасности. Иногда, когда он меня обнимал, обволакивал своим крепким телом, мне казалось, что еще чуть-чуть, и я исчезну.
Впрочем, я поняла, что вечер еще не подходит к концу, когда наконец увидела Дэвида вдалеке, у высаженных в ряд кипарисов. Он увлеченно беседовал с послом – самим Волком – и его женой Линой.
Лина Монтгомери – под этим именем она была известна в дни своей голливудской карьеры. Их с Волком невозможно было спутать ни с кем другим: обоих я видела в фильмах, хотя не считала, что от этого знакома с ними ближе. То, что однажды их лица высветились передо мной на экране, как одна из картин на школьном проекторе, делало их лишь еще бо́льшими незнакомцами в моих глазах.
– Моя жена, – объявил Дэвид, когда я присоединилась к их компании.
Иногда, когда нужно было выдернуть себя из глубоких размышлений, я прибегала к одной небольшой уловке. Если требуется удерживать себя в настоящем или хотя бы совсем уж не раскисать, я как можно сильнее сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони. В этот раз благодаря длинным перламутровым ногтям из салона сработало особенно хорошо. Когда я подошла к Дэвиду, послу и его жене, то уже почти вернулась к реальности. Настолько, насколько вообще была способна это сделать.
Подойдя ближе, я протянула руку, по-прежнему ощущая жгучую боль в ладони.
– Тедди Хантли Карлайл, – представилась я, а потом, опомнившись и осознав, что так будет правильнее, добавила: – Шепард.
Я знала, Дэвиду не понравится эта задержка, учитывая его негодование по поводу моей старой фамилии в монограмме. Но ничего не могла поделать: я забыла, кем должна была быть.
Посол – Волк – схватил мою ладонь.
– Хантли! – произнес он бесстрастным вкрадчивым голосом своего персонажа-ковбоя. – Знаем такую фамилию. Отец, не так ли?
– Дедушка. И дядя Хэл.
– Хэл Хантли! Передайте ему спасибо, когда встретите. Те тридцать тысяч решили мою судьбу в Сан-Бернардино в шестьдесят втором.
– Уоррен никогда не забывает имен и сумм, – сказала его жена и протянула мне руку.
Ее голос тоже звучал точно так, как в фильмах. Тихое мурлыканье женщины-сердцеедки из десятка черно-белых детективных картин. Я осознала, что прежде никогда не видела ее в цвете, даже на фотографии; розовый румянец на длинных скулах вместо серых теней под ними, бледно-рыжие, а не серебристые волосы. Лицо Волка было таким же загорелым, а глаза такими же синими, как в цветном фильме «Неделя на Рио-Гранде».
– Ну какая вы красавица, – сказала Лина, чмокнув меня в обе щеки, и взяла меня за плечи перед собой. – А ваши чудесные светлые волосы!
– Вот она, женщина техасского сорта, – сказал Волк, и по его тону я поняла, что он имел в виду «техасские размеры». Мои рост и фигуру.
Дэвид улыбнулся, сжав зубы.
Они были очень добры, а я была очень взволнована этим знакомством и даже не имела возможности извиниться за то, за что хотела бы извиниться – то есть за все, – попросить их, чтобы они вошли в мое положение или просто закрыли на все глаза и не выясняли ничего о Евгении Ларине, поэтому сама не заметила, как жалобно залепетала:
– Мне так жаль, – сказала я, немного запинаясь, – так жаль, что вам пришлось в последний момент искать мне место…
– О, пустяки, – ответила Лина, перебив меня. Став моим спасательным кругом. – Нет-нет, мы были так счастливы узнать, что наш Дэвид женился! Хотя, конечно, и молчал об этом неделями, верно, негодник?
Она погрозила ему пальцем, впрочем, не выражая никакого осуждения; я все больше убеждалась в том, что другие женщины постоянно флиртуют с моим мужем.
Волк, прищурившись, уставился на меня. Мне показалось, что он пытается применить ко мне суровый взгляд своего персонажа, и на секунду запереживала, что он заберется ко мне в душу, увидит Евгения и спросит про него.
– Итак, мисс Хантли… То есть миссис Шепард, – он кивнул на Дэвида, – неужели муж прятал вас из-за гнусных сплетен о том, что нам с вашим дядей придется сразиться за выдвижение в семьдесят шестом?
Какое облегчение – все-таки его не интересовали я и мое прошлое. Кому вообще было дело до семьдесят шестого? Точно не мне и не тогда. Мне все равно и сейчас. В любой день любого года Хэл что-то планирует, сложно поспевать за объектами его интереса.
– Если вообще решу баллотироваться, – добавил Волк, ухмыльнувшись, – но, разумеется, я не делаю никаких заявлений.
– Семь лет – долгий срок, – мягко сказала Лина. – Точно нет смысла обсуждать это прямо сейчас.
Волк рассмеялся.
– Думаешь, Хэл Хантли уже не начал все планировать? Семь лет – ничто для извечного демона, сидящего в этом человеке, и, если Хэл умрет, прежде чем станет президентом, демон просто покинет его тело и найдет себе новую оболочку. Скажите, что я не прав, миссис Шепард.
Последней успешной картиной с участием Волка был фильм ужасов, где он сыграл католического священника, – оттуда, полагаю, и взялись разговоры о демоне. Но мой мозг работал слишком медленно, чтобы придумать ответ.
– Ах, я… – я беспомощно посмотрела на Дэвида.
– Я вас поддразниваю, – сказал Волк, и, когда он улыбнулся, в уголках его глаз появились морщинки. – Может, с вашим дядей я и не собираюсь церемониться, но к вам у меня никаких претензий.
– Вы правда очень красивы, – сказала Лина, крепко сжимая плечо мужа, чтобы не позволить ему пуститься в опасный водоворот. – Вам надо было стать актрисой.
Она повернулась к мужу:
– Не правда ли, Уоррен? В Paramount Pictures ее оторвали бы с руками. Сногсшибательная блондинка.
– На самом деле Тедди изучала искусство, – сказал Дэвид. – В Южном методистском университете.
Не в его духе было этим хвалиться – после свадьбы он стал говорить о моей работе в Фонде Хантли как о простом увлечении, – но, полагаю, Дэвид хотел дать понять: «Моя жена ни за что не пошла бы в актрисы». Он не придавал большого значения изобразительному искусству, но и оно было посерьезнее, чем Голливуд.
– Художница! – воскликнул Волк. – Вот это да.
– Я не художница, – сказала я. – Я изучала историю искусств. До переезда сюда работала в музее.
– В семейном музее, – добавил Дэвид, – в Далласе.
Сложно было понять, зачем он это сказал, – чтобы пояснить, что работа досталась мне по знакомству, так что шибко восхищаться не стоит, или чтобы подчеркнуть, что моя семья настолько богата и Волку следует с нами считаться.
Меня изматывала эта необходимость додумывать, что имеет в виду Дэвид. Вы скажете: «Может, он просто говорит то, что думает». И ошибетесь. За словами Дэвида всегда стояло нечто большее.
– Тогда вам стоит взглянуть на предметы искусства в резиденции, – сказала Лина, – их там столько, что глаза разбегаются! Как и в посольстве.
– Знаю, – ответила я. – У вас на стене море.
– Что-что, Тедди? – нервно усмехнулся Дэвид.
Его рука лежала у меня на талии, и он тихонько ущипнул меня за бок, немного потеребив в руке ткань и бусины. Он наверняка даже не заметил, как сделал это.
Я понимала, что это звучит глупо; иногда у меня плохо получалось складывать слова в предложения, особенно после ужасного потрясения и пяти лишних бокалов.
– Прошу прощения, я имела в виду картину с морем. Синьорини. Такая красота.
Очень болели ноги, платье стягивало тело. Я представила свой желудок, раздутый от изысканных блюд с ужина, а сверху залитый пеной из пузырьков шампанского, и то, как это все в любой момент может отправиться обратно вверх по горлу.
Лина доброжелательно улыбнулась:
– Значит, вы уже разбираетесь в нашем искусстве больше, чем я! Здесь чего только нет, а я и понятия не имею, что это и откуда. А знаете, – теперь она смотрела на мужа, а тот смотрел на меня, – нам бы не помешала ваша помощь. Мы уже давно планировали каталогизировать и отреставрировать предметы искусства в резиденции и в посольстве, но все нет времени. А скорее, даже средств. Быть может, нам удастся привлечь к делу вас?