В основном, как объяснила Марго, мне нужно будет ходить по коридорам посольства, делать фотографии и записи о различных абажурах, тумбах-греденциях, картинах и скульптурах – про себя я отметила, что она начала перечисление с мебели, чтобы придать несерьезности моей работе. Она вручила мне фотоаппарат «Полароид» для ускорения процесса, чтобы я могла пользоваться сделанными фотографиями прямо у себя в кабинете. Трогать ничего нельзя, сказала она, но мне выделили место для хранения необходимых книг и документов с информацией об экспонатах, а также черновиков огромного каталога, который мне предстояло составить. Марго говорила так, будто лично давала мне поручения, будто я не была экспертом и не знала, какие передо мной стоят задачи.
Она проводила меня в пустой кабинет, находившийся не в красивом главном здании, а в крыле, которое они называли Новым. Внутри это крыло не отличалось от обычного офисного помещения, и интерьеры его были далеки от великолепия канцелярии. Мой кабинет был на третьем этаже, настолько далеко от кипящей в посольстве жизни, насколько это было возможно. Единственное используемое помещение на этаже, помимо моего, было заставлено урчащими электронными устройствами, а за ними сидели мужчины в наушниках – о которых Дэвид позже велел не расспрашивать и которых Волк, заглянувший ко мне во второй половине дня, не изменяя своему брутальному образу окрестил пойндекстерами[14].
Как выяснилось, Волк вообще любил мультфильмы. Французского посла он за спиной называл Пепе ле Пью[15]. Проходя мимо пойндекстеров, я помахала им – очевидно, работа этих мужчин была секретной, но, чтобы устройства не перегревались, двери приходилось держать открытыми, – никто не помахал мне в ответ.
Волк пришел спустя примерно час после того, как Марго оставила меня в кабинете. Я сидела за одним из старых металлических столов – мой «офис», судя по всему, в первую очередь служил складом лишней мебели – и потела в своем дурацком костюме, стараясь разобраться в чьих-то безуспешных попытках каталогизировать имущество посольства, предпринятых сразу после войны.
– А вот и она! – воскликнул Волк. – Художница за работой!
Он по-прежнему не осознавал разницу между художником и историком искусств, но я посчитала бесполезным и грубым поправлять его.
Когда он подошел, я встала, и Волк присвистнул.
– Неужто передо мной Джоан Кроуфорд? – спросил он и окинул меня оценивающим взглядом. – Если я правильно помню, она носила точно такие же костюмы. Черт возьми, выглядишь великолепно.
И несмотря на струящийся по телу пот, я снова полюбила свой костюм. Значит, я все делала правильно. Мы с Волком понимали в этом больше, чем все секретарши и бесперспективные выпускницы женских колледжей. Вот настоящая мода. Так одевается верхушка общества.
После этого мои дела стали налаживаться. Волк пригласил меня к себе в кабинет – «посмотреть закулисье его работы», и, когда мы проходили по этажу, где работают Дэвид и остальные мужчины, муж с парой коллег – сотрудников каких-то там отделов, я так и не узнала, каких именно, – вышли поздороваться и спросить, как у меня дела.
Дэвид как будто не ожидал увидеть меня там в сопровождении Волка; позже я узнала, что попасть к послу в кабинет – это честь, которой обычно удостаиваются лишь сотрудники высшего звена.
– Счастливый ты человек, – сказал Дэвиду один из мужчин, увидев меня, и сперва я решила, что это комплимент моей внешности, пусть волосы немного и засалились на висках из-за жары, а макияж в некоторых местах размазался от пота, но мужчина добавил: – Вот бы моя жена работала. Как она растранжиривает мои деньги…
Дэвид не стал уточнять, что мне не платят, а вместо этого ухмыльнулся и ответил:
– Конечно. Я горжусь Тедди. Она у меня умница.
А потом Волк завел меня в кабинет и закрыл за нами дверь.
Все было так, как рассказывал Дэвид: огромный резной деревянный стол, на стене чучело волка, а под ним пистолет. Из этих двух зловещих украшений чучело вызвало у меня бóльшее беспокойство – десны и глотка в распахнутой пасти были красными, словно залитыми кровью. Мне вспомнилась картина Гюстава Курбе, которую я видела в коллекции у друга семьи: на ней лисица в зимнем пейзаже грызла крысу, и алая кровь жертвы стекала на снег.
Волк уже задал обычные вопросы вроде «Как проходит первый рабочий день?» (отлично) и «Как с тобой обходится наша Марго?» (отвратительно, но в этом я не призналась бы, так что, когда он закрыл дверь в кабинет, я поняла: он хочет обсудить со мной что-то конкретное.
Как только мы устроились на огромном старинном диване напротив стола («Ужасный, скажи? Мне больше по душе минималистичный стиль – видела бы ты наш дом в Монтесито, там почти нет мебели!»), Волк повернулся и положил ладонь между нами – казалось, будто он положил ее мне на колено, настолько интимным выглядел этот жест, – и сказал:
– Знаешь, Тедди, я понял, почему твоя фамилия показалась мне такой знакомой в пятницу, и это не только из-за твоего неисправимого дядюшки Хэла.
И сердце вмиг подпрыгнуло к горлу и сразу упало на дно пустого желудка, взбрыкнуло и заболталось в эспрессо – единственной пище за день, как резиновая лодка, раскачивающаяся на волнах, тонет в шторм. Жуткий осьминог, конечно, тоже был на месте – он никогда не исчезал насовсем, – обвил своими багряными щупальцами мои ребра, вцепился в органы.
Ну все. Вот чего я боялась, вот что снова и снова прокручивала в голове по ночам вместо сна. Сейчас Волк скажет, что знает, кто я на самом деле, знал все это время, потому что слышал о той ночи в Вашингтоне, которую я провела с русским шпионом. Я ждала, что дверь распахнется и в комнату ввалятся молодые красавцы-морпехи с оружием наперевес, чтобы увести меня.
– Сесилия, – сказал Волк. – Сесилия Хантли, так ее звали. Кажется, твоя родственница?
– Тетя, – ответила я и удивилась спокойствию в собственном голосе. И даже не успела насладиться чувством облегчения от того, что никто не утащит меня в грязную камеру в подвале, потому что всплыл другой секрет – тот, про который я, бестолковая Тедди, уже и забыла.
За подобными вещами необходимо следить. Нужно вести учет всех рисков, а не сидеть в ожидании очередной неприятности.
– Я так и знал! – воскликнул он. – В прошлом мы с ней общались. Черт возьми, как она поживает? Чем занята сейчас?
– Ах, – ответила я, – она в Техасе, – и почти не солгала.
Судя по всему, такой ответ удовлетворил Волка, и он начал вспоминать о прежних деньках, когда пересекался с Сестрицей, а я почувствовала, как сердце снова надулось и взмыло туда, где ему место, в верх моей груди, а осьминог отступил.
Волк объяснил, что Сестрица часто появлялась в Лос-Анджелесе как раз в то время, когда его карьера пошла в гору после войны, и развлекал меня историями о том, какой веселой она была, сколько в ней было жизни. Они не общались близко, просто время от времени оказывались на одних и тех же разгульных вечеринках, но, по словам Волка, все всегда хотели ее видеть, и человек, который сидел рядом с ней за столом, считался самым везучим – он хохотал на протяжении всего ужина, а потом и под виски и курение сигар.
Сейчас я допускаю, что он вполне мог все это выдумать, но все же надеюсь, что это правда. Мне нравится думать, что эта версия Сестрицы по-прежнему живет в их воспоминаниях – у всех женщин и мужчин, которые бывали на тех голливудских вечеринках, у всех ее знакомых. И для них она все еще рассказывает истории за ужином, всех смешит, танцует с парнями, одетая в блестящие наряды с перьями. Большинство людей так и не узнали, что с ней случилось, и, думаю, это к лучшему. Пусть для них она будет живой, как раньше. Быть может, где-нибудь в Калифорнии есть мужчина, который по-прежнему помнит ее той девушкой с вечеринки, что провела ночь в его объятиях. Быть может, все, что он помнит о ней, – золотой свет утреннего солнца на мягком изгибе ее щеки.
Пусть она останется там, навсегда останется жива в том мгновении, навечно соединена с миром, который так любила.
11. Рим
Лина оказалась верна своему слову. Внезапно перед нами открылись все двери в Риме, или, точнее, передо мной, – не знаю, сколько приглашений Дэвид получал до моего приезда, ведь поначалу он прятал меня от всех и всех от меня. Но после той ночи на вилле Таверна нас желали видеть на званых ужинах, коктейлях и в опере.
Нас приглашали на эти встречи, потому что я применяла свои чары, преподносила себя с лучшей стороны, к тому же тем летом в Италии все были только рады пообщаться с американкой, а тем более уроженкой Техаса[16], по крайней мере все остальные американцы точно, кроме того, из звучащих невзначай комментариев то здесь, то там я поняла, что определенную роль играло и мое происхождение – мои родственники и их деньги. Уверена, это раздражало Дэвида, и, думаю, я понимала это уже тогда, но еще понимала, что он не осмелится вмешаться, потому что и ему, и его карьере шло на пользу то, что нас приглашали в театр в компании какой-нибудь графини или на выступление кембриджского церковного хора с последующей дегустацией виски на вилле Волконской – в британском посольстве.
В обычной жизни человек уровня Дэвида никогда бы не проводил столько вечеров, общаясь лично с самим послом, но мы вдруг стали появляться везде, и на ужинах нас усаживали за главный стол, а не на другом конце лужайки.
Теперь меня звали на бранчи посольских жен, игровые вечера и катание на лошадях на вилле Боргезе, хотя я занималась только верховой ездой «вестерн» и не поспевала за всеми этими выпускницами Вассарского, Барнардского колледжей и Брин-Мора – превосходно держащими равновесие, в шлемах, бриджах и гладких кожаных сапогах.
Один сотрудник из отдела кадров даже помог мне найти репетитора по итальянскому. Синьора Фаласка была школьной учительницей на пенсии, чей муж-поэт погиб в первой волне бомбежек в сорок третьем. У нее был римский нос и копна стальных волос. Она сказала, что не держит обиды на американцев и благодарна за освобождение, но потом отметила, что я мямлю и вкладываю недостаточно эмоций в слова. Каждые два дня она приходила ко мне домой, и мы разыгрывали воображаемые сцены: она – шеф-повар, а я должна объяснить ей на итальянском, что один из наших гостей, можете себе представить, вегетарианец; она изображала слугу, а я должна была сообщить ему, что к вечеру нужно подготовить мужу костюм по дресс-коду white tie; она была гостем, недовольным своим местом за столом, поскольку его посадили рядом с политическим оппонентом, а я должна была ее утихомирить. Может, она и была права в том, что мне недостает твердости в итальянском языке, но, думаю, к концу вы согласитесь, что синьора не угадала с ситуациями, в которых мне стоило практиковаться. Я сдалась спустя пару недель, примерно тогда же, когда всему и так наступил конец.