Он тут же отстранился от меня и принялся расспрашивать, пока я не призналась, что повредила спину тем же утром, пока мы занимались любовью, и Дэвид воскликнул: «Тедди, ты должна рассказывать мне о таких вещах!» – и я решила, что он злится, но он спрятал лицо в руки и сказал: «Тедди, я не хочу причинять тебе боль. Никогда. Совсем наоборот».
Когда он вновь поднял голову, я заметила, что его глаза блестят от слез. После он вышел на балкон выпить кофе, а я, честно говоря, не знала, что мне делать, и больше мы об этом не говорили, однако в следующие несколько дней Дэвид был необычайно нежен, а потом, кажется, забыл о случившемся. Но никогда не делал мне больно, по крайней мере осознанно. Как я уже говорила, он не давал воли рукам.
Одна моя соседка в Далласе оказалась в Парклендской больнице, когда «Даллас Ковбойс» проиграли «Грин-Бэй Пэкерс». Не то чтобы ее муж сильно увлекался американским футболом, пояснила она, когда мы столкнулись в лифте и я увидела повязку на глазу и обмотанные пальцы. И не то чтобы он яростный фанат команды, оправдывалась она, словно это было что-то постыдное. Просто в дни важных матчей люди сильно напиваются. Мужчины собираются в одном месте, напряжение растет. Ее муж всегда улыбался мне в лифте, и даже после этого случая я не знала, как отреагировать, кроме как улыбнуться в ответ.
В моей семье мужчины никогда не били женщин; дядя Хэл шутил, что рукоприкладство – это для людей без воображения.
Поэтому сейчас мне легко вспомнить моменты, когда Дэвид был со мной холоден, хотя, наверное, это нечестно. Иногда он умел быть нежным и чутким. И все-таки позже я стала коллекционировать все эти маленькие проявления жестокости. Они меня успокаивали.
В тот день на Капри я вернулась в кабинку и переоделась. Надела платье и, в одиночестве сидя за столиком в ближайшем кафе, ждала, пока Дэвид закончит читать у бассейна. Я заказала себе «Апероль», хотя в те дни старалась не пить ничего, кроме небольшого бокала вина за ужином. На вкус коктейль был как густой апельсиновый сироп от кашля, которым в детстве поила меня мама; как обещание того, что скоро мне станет лучше.
Сейчас
– Вы бывали на Капри? – спросила я мужчин. – На побережье? Если нет, вам точно стоит туда съездить. Невероятная красота.
– Не имели удовольствия, – отвечает низкий мужчина, а высокий постукивает ручкой по своему желтому блокноту.
– Свозите своих жен, – советую я, опуская взгляд на стакан с бурбоном, на свои пальцы с длинными розовыми ногтями, сжимающие его. – Думаю, им понравится.
На этот раз мне не отвечают – похоже, все эти попытки познакомиться направлены только в одну сторону.
– Напомните, пожалуйста, от какой вы организации? – спрашиваю я.
– Отдел по контролю за недвижимостью диппредставительств, – отвечает низкий одновременно с тем, как высокий говорит: – На этот счет не беспокойтесь.
– А, так вы здесь по поводу ущерба, нанесенного зданию посольства? – спрашиваю я. – Значит, оно все же историческое.
– Миссис Шепард, пожалуйста, – очень медленно произносит низкий мужчина, потому что считает меня дурочкой. – Расскажите, когда вы приехали в Рим?
Я замечаю рыжеватый оттенок в его волосах и несколько веснушек – чем-то похожих на веснушки Дэвида – на носу.
Нравится им это или нет, я узнаю больше о своих инквизиторах.
И так и не выяснив их реальных имен, решаю называть низкого Арчи – как персонажа из комиксов. Тогда высокий должен быть Джагхедом, но есть в нем что-то угрожающее, как в людях, которые издеваются над слабыми, поэтому я останавливаю выбор на Реджи.
– И опишите вашу первую встречу с послом, – приказывает Реджи.
– Ну, сначала мне нужно добраться до Рима, – говорю я. – Давайте приступим.
3. Рим
Когда мы наконец добрались до Рима, перед этим проведя ночь в отеле «Чиприани» в Венеции, я начала оступаться.
Я не вписывалась в римскую жизнь Дэвида, причем буквально: он по-прежнему жил в маленькой холостяцкой квартирке, которую выделил ему Госдепартамент США в старом здании в отдаленном районе Трастевере. Все женатые пары и семьи жили ближе к посольству, объяснил Дэвид.
В более уютных, новых, просторных квартирах – этого он не сказал, но я поняла и так. Однажды я гуляла по жилым улицам в Людовизи, районе, где Дэвид проводил больше всего времени, и поняла, насколько далека была наша шумная узкая улочка от широких бульваров, пышных садов и величественных палаццо рядом с посольством. Улица, на которой мы жили, вела к красивой базилике, между прочим, одной из древнейших церквей Рима, но больше здесь ничего интересного не было, сплошь бесчисленные палатки зеленщиков и несколько сомнительных кафе – никакого сравнения с ателье Alta Moda[5] и местами охоты на знаменитостей на виа Венето. В нашем районе в переулках и у входов в магазины сидели кошки, а по улицам бегали, галдя или пиная мяч, оставленные без присмотра дети. Ребятня и кошки мне даже нравились, но Дэвид был вне себя. Он не переносил шума.
Однако сказал, что нам и в этой квартире хватит места. Что мы здесь всего на пару лет, тем более в квартире, кроме нас, никого. В еще одной спальне нет необходимости. Я ответила, что хотела бы, чтобы в квартире были не только мы двое, и он непонимающе глядел на меня, пока я не объяснила: я хочу ребенка.
Это, сказал он, осознав, о чем речь, разговор, который следует отложить на потом.
– Давай узнаем друг друга получше, Тедди, – сказал Дэвид в те первые дни. – У нас много времени.
И все же я не была уверена, что места хватит даже для нас двоих. У нас была одна спальня, одна общая ванная, маленькая гостиная и еще меньших размеров кухня, а в гардеробах и подавно было тесно – привезенные мной несколько чемоданов с одеждой, косметикой и разными безделушками стали последней каплей, превратившей легкий беспорядок в квартире в постоянный, как бы я ни старалась развесить, сложить и распихать все по ящикам. Дэвид возражал против того количества духов, помад и лосьонов, что я хранила в ванной; но терпение у него лопнуло, когда он обнаружил коллекцию лаков для ногтей, выставленную мной на сливном бачке, потому что больше их девать было некуда. После того случая он выдал мне несколько пустых коробок, чтобы я убрала какие-то свои вещи в один из кухонных шкафчиков.
– Мне все равно, сколько у тебя сиропов и масел, Тедди, – сказал он и слегка улыбнулся, давая понять, что не злится. – Главное, не храни их на унитазе. И на раковине.
Посольство предоставляло уже меблированные квартиры, что привело в ужас мою мать, когда я рассказала ей об этом по телефону.
– Чужие стулья… И чужая кровать?
Антикварные вещи нравились ей только в виде экспонатов. Я же радовалась тому, что мама не видела саму квартиру; они с папой планировали приехать в гости, как только я обживусь, но обжиться мне так и не удалось, да и папа не очень-то горел желанием ехать. Его никогда не привлекали путешествия в места, до которых нельзя добраться на машине.
В первые недели Дэвида подолгу не было дома – на следующий день после нашего приезда он отправился в командировку в Неаполь. Поначалу я старалась не жаловаться. Понимала, что у него серьезная и важная работа. Точнее, мне объяснили (он объяснил), что, пусть его обязанности и кажутся простыми – подготавливать почву для открытия американских компаний в Италии и наоборот, – на деле это часть большого плана. Расширения фронта в холодной войне. Дэвид обрисовал мне так называемую геополитическую ситуацию в образах, которые, по его мнению, я способна была понять.
– Это как в шашках, медвежонок, – сказал он. – Мы против красных. И должны сделать так, чтобы они не заняли все клетки.
Никогда, ни до, ни после этого разговора, я не слышала, чтобы кто-то играл в шашки таким образом, но не стала говорить об этом Дэвиду.
Для Дэвида борьба с коммунизмом заключалась в том, чтобы упрощать торговлю американскими холодильниками и шинами в Италии и договариваться с компаниями вроде «Техасские инструменты» и «Набиско» о поставке их продукции за океан. Вот поэтому, сказал он, приходится совершать столько спонтанных поездок в Неаполь, Верону, Милан или Штаты, иногда по нескольку дней, оставляя меня одну в нашей римской квартире.
«Поощряем экономическое сотрудничество, – так он это называл. – Распространяем благополучие, чтобы приглушить блеск железного занавеса».
Я никогда не думала, что за его поездками может стоять нечто большее. С чего бы? Дэвид утверждал, что не может рассказывать о работе – хотя что может быть секретного в том, чтобы продавать преуспевающим итальянцам таблетки от расстройства желудка и швейные машинки «Зингер», – но я не видела причин подозревать его в чем-то, кроме завышенного чувства собственной важности, которое, как я поняла со временем, было свойственно всем мужьям.
Для опытной лгуньи я бываю ужасно наивна.
Дэвид почти не говорил о своих делах – о том, чем конкретно занимается, – но всегда был рад обсудить Волка (или чаще пожаловаться на него).
Волком они, сотрудники посольства, называли посла, когда хотели польстить ему в личной беседе или поглумиться за спиной. До того как заняться политикой, он играл в кино, и Волком звали его персонажа в фильме «Неделя на Рио-Гранде» – сурового голубоглазого ковбоя, который не желал занимать чью-либо сторону в драках, разве что на большой дороге, но в конце всегда приходил на помощь и поступал правильно. Посол уверовал в этот свой образ, который полюбился голосующим в ходе избирательной кампании в конгресс, но все не давал покоя его сотрудникам.
Мне только предстояло с ним познакомиться, но я слышала, что в память о роли посол повесил на стену кабинета чучело волка, и, по рассказам, чучело выглядело так, словно готовится прыгнуть на тебя из-за спины посла, пока он сидел за столом, откинувшись на спинку стула и скрестив ноги. Дэвид слышал, что посол был особенно доволен этим эффектом, когда кучка «зеленых» пришли к нему в калифорнийский офис с какой-то там петицией.