Я сказал, что это должна была быть очень веселая лекция, но тут взяли и по радио сказали… в статье в «Ведомостях» напечатали, я даже записал. Шестьдесят тысяч людей в год кончают с собой в нашей стране – гораздо больше, чем в Европе; в психбольницах находятся полтора миллиона, и 57 % населения страдают депрессией. Это не говоря о пяти миллионах, которые регулярно принимают наркотики. И я подумал: отчего? Если 57 % страдают депрессией, то и здесь есть люди, которые знают, что это такое, и я не исключение. И мы знаем по себе, что депрессией мы страдаем не только от дефицита возможностей, денег, любви и всякого такого, а в значительной степени от дефицита смысла. А пошлость – она что делает? Она предоставляет нам суррогаты смысла, суррогаты чувств, суррогат жизни ума и сердца. И это такой отравляющий антидот.
Страшные вещи происходят в результате этого союза глупости и пошлости. Глупость, скажем, приводит к войнам, а пошлость обязательно их приукрашивает и рассказывает, какие они справедливые, добрые, благородные. Так обычно получается. Вот сегодня вынесен приговор за оскорбление чувств, за хулиганство, которое выразилось в оскорблении чувств[26]. Казалось бы, глупость или политический расчет могли бы обойтись обыкновенной крючкотворской уловкой: деяние, которое описано в административном кодексе, объявить уголовным, да и все. Обыкновенная подтасовка – этого, казалось бы, достаточно, но нет, так не получается, потому что нужно приписать чувства. Нужно этим обвиняемым обязательно приписать религиозную ненависть и найти потерпевших, которые испытали мучительные нравственные страдания оттого, что были оскорблены их чувства. А когда мы имеем дело с чувствами и у нас есть основания подозревать, что эти чувства могут быть лживыми, фальшивыми, могут быть, в конце концов, результатом самообмана – мы в дальнейшем увидим много литературных примеров тому, – то получается, что не без пошлости тут.
Когда стоит какой-нибудь мужчина, прошедший Чечню, вероятно, видевший трупы, а может, и делавший их, и рассказывает, что он теперь не может спать, оттого что перед ним целую минуту и сорок пять секунд какие-то девушки потанцевали в неподобающем месте – мы не очень-то ему верим. Во всяком случае, эта травма нуждалась бы, если бы она была, в какой-то психологической экспертизе. И когда он рассказывает про свои страдания, в этом есть оттенок именно пошлости. Или Салмана Рушди приговаривают за роман[27], который – ну да, про какие-то там противоречия в исламе, но его приговаривают к смерти, и он всю жизнь скрывается. Роман, говорят, замечательный. Те, кто его приговорили – у них были оскорблены чувства, но они готовы за это убивать. Вот когда во имя каких-то чувств надо кого-нибудь убивать, тут всегда вмешивается пошлость. И люди, которые убили американского посла в Ливии[28], они тоже, получается, не виноваты, потому что их религиозные чувства были до предела раздражены. Эта раздраженность чувств, эта имитация эмоций – она имеет прямое отношение к пошлости. Вот как раскачивается эта палитра, эта шкала: от рекламы сока «Добрый» до приговора Pussy Riot и смертного приговора Салману Рушди. Всюду, где говорят о чув ствах и во имя чувств унижают и убивают людей, во всех этих делах, как правило, принимает участие пошлость. Поэтому чрезвычайно интересно, откуда она взялась. Я всю жизнь над этим думаю и не могу сказать точно, только поделюсь с вами результатами собственных изысканий.
Заметили ли вы, что в природе пошлости нет? Не бывают животные пошлыми. Животное выглядит пошлым в цирке, если надеть на него матросскую шапочку, цыганскую юбку надеть на медведицу или обезьяну и заставлять ее под музыку переступать. Тогда у вас по коже идут мурашки – и вы понимаете, что имеете дело с пошлостью. Вообще в природе пошлости нет. И, насколько я понимаю, это слово почти неприменимо к древнему дохристианскому миру. То ли из-за его экзотизма: все эти люди в тогах и без штанов, бородатые – очень уж странна их жизнь и неприменимо это слово. То ли по более глубокой причине: по всей видимости, понятие пошлости возникло и существует только в христианской культуре. Я не могу быть уверен на сто процентов, потому что надо все-таки знать и такие вещи, как культура китайская или ассиро-вавилонская, но все же очень похоже на то. И сейчас постараюсь быстренько объяснить почему.
Пошлость, само это понятие, в европейскую культуру внес немецкий романтизм. Возник некий момент в начале XIX века: представьте себе структуру немецкого университетского городка, в котором есть все, что полагается городу: администрация, торговля, университет. Население городка делится на мастеровых, чиновников, студентов, профессоров, солдат внутренней стражи и так далее, и два слоя там друг другу довольно резко противоречат, а именно: студенты, которые изучают науки и читают литературу, и бывшие студенты, недоучившиеся студенты, не учившиеся никогда в университете, но занимающие разные должности. Они называются «филистеры» – люди, которые остепенились, оженились, обзавелись домком, своим бизнесом. А в начале XIX века немецкая философия в лице Канта и Гегеля окончательно пришла к мысли, что если Бог и есть, то человеческому уму невозможно его постичь, нет такого аппарата в мозгу, который мог бы уверить человека, что Бог есть. В него можно верить или не верить, но никогда ни за что не свете мы не узнаем, существует ли он, пока не умрем. И это произвело очень важный переворот в умах: при том, что все эти люди уже понимали, что Бог – неумопостигаемый объект, они довольно ясно чувствовали, что чем-то внутри себя – так называемой душой – они все-таки обладают. Романтизм – это когда ты в Бога веришь не особенно, но все время ощущаешь себя носителем души. К началу XIX века у людей появилось довольно много свободного времени: вот у студента довольно много времени, чтобы думать, у поэта, у художника. И построилась такая система ценностей: у человека есть душа, она бессмертна, она имеет небесное происхождение. А она ведь должна быть занята; ну чем должна быть занята небесного происхождения душа? Человек в понимании романтизма должен быть занят творчеством, любовью, искусством, наслаждением природой. А чем на самом деле занимается наша бессмертная душа? Человек, наделенный бессмертной душой, думает о том, как бы получить орденок, чин; главным образом о деньгах, конечно, думает, но также о должностях, о доме, о доходе. Молодой человек, молодой художник, тем более гений, или влюбленный – да, конечно, они думают о другом, они живут в полную энергию души. А все остальные так называемые взрослые люди – они мещане, филистеры, они думают о том, чтобы продвинуться по службе, получить жилье, иметь деньги, иметь возможность удовлетворять свои потребности, прихоти, желания. Получается даже противоречие христианству: вроде бы это не дело для бессмертной души заниматься всей этой ерундой.
И вот был писатель, который резко сопоставил идеал и интересы – это Эрнст Теодор Амадей Гофман, великий немецкий писатель, который в своих новеллах построил эту структуру немецкого городка как модель мира. Действующие лица его повестей как раз делятся на этих людей: одни из них являются влюбленными, художниками, гениями, поэтами, – и живут в мире, в котором должен жить человек. Но их со всех сторон окружает косный мир мелких чиновников, маленьких людей, которые заняты исключительно ничтожными своими интересами, и для них художник, влюбленный, гений – не более чем сумасшедший. Временно сумасшедший, который, будем надеяться, излечится. Я очень советовал бы вам, если вы когда-нибудь займетесь этой темой, посмотреть прежде всего новеллу Гофмана «Песочный человек», но также и «Мастер Блоха»[29], и «Крошка Цахес», где все это написано.
Вставал, конечно, вопрос, и довольно существенный – а что же в этом плохого? Ну да, люди хотят уюта, хотят покоя, хотят удовлетворения потребностей, хотят жить в семье и мире и в ладу с государством. В конце концов, такая поэзия уюта – она тоже имеет право на существование. Это абсолютно справедливый вопрос, и романтики выглядят смешными очень часто – если не смеются сами, как Гофман. Но тут есть еще одна проб лема: а откуда берется зло? Если бы мир действительно делился бы только на занятых творчеством и своей душой и других, мечтающих об уюте, это все было бы прекрасно. Но откуда-то в мире берется зло, бедность, несправедливость; и хотя милосердие стучится в сердца всех людей, очень эта часто совокупность филистеров, – слово «пошлость» Гофман еще не употребляет, – оказывается на стороне зла. Она его устраивает, она с ним в союзе. И это Гофман вообще-то придумал, что источником зла, возбудителем зла, вероятнее всего, является черт. В новелле «Песочный человек» он даже является в виде такого серого пыльного вихря, источника злой силы, злой энергии.
Нас учили в школе про пошлость, начиная с Гоголя. Гоголь был прямой ученик и подражатель Гофмана, его повести есть гофманианские повести. Тогда их очень активно переводили в России, в том числе в журнале «Московский телеграф», издаваемом Николаем Полевым. Гоголь был писатель гофманского направления, он-то и ввел это слово, потом приписал его Пушкину. В России слово «пошлость» означало то, что доступно всем, то, что многие повторяют, то, что всем принадлежит. Пошлая дорога, пошлый шлях – это проезжий шлях, самый распространенный. Слово это имеет массу синонимов, и до сих пор люди путают пошлое с тривиальным, похабным, сальным, скабрезным, фривольным, вульгарным и так далее. Иногда довольно сложно определить, когда Иван Грозный, скажем, пишет Елизавете Английской, королеве: «Как ты есть пошлая женщина, потому что рассуждаешь в своей палате о государственных делах с мужиками». То есть демократичная слишком, не дорожишь атрибутами своего самодержавия. И у Пушкина мы встречаем это слово, когда Онегин говорит Ольге «какой-то пошлый мадригал» – но, конечно, имеется в виду «тривиальный, банальный», что-то вроде: «И говорю вам: как вы милы, и мыслю: как тебя люблю», что-нибудь такое легкое, чем была наполнена альбомная поэзия двадцатых годов XIX века. Вот и для Гоголя пошлый человек – это наиболее встречающийся тип человека, человек большинства, человек как все, занятый все той же ерундой.