[11].
Так вот, смешной случай – сегодняшней ночью буквально мне пришлось написать текстик, то есть молоко бы еще не прокисло. Даю вводные: абзац всего, 500 знаков. Я – как, может быть, вам известно – являюсь сейчас председателем жюри премии «Букер». И вот мне вчера звонит координатор премии Игорь Олегович Шайтанов и говорит: «Я забыл тебе сказать, что к завтрашнему дню нужно написать текстик для буклета. В день объявления шорт-листа всем будет роздан буклет, по традиции. Там будет твой портрет…» – где изображена моя физическая красота – «…а под портретом будет такое эссе, 500 знаков, что-нибудь такое о прозе, и какая-нибудь связь с Букером, ну о чем угодно. Но, конечно, к завтрашнему утру, потому что утром я должен встречаться с дизайнером». И все такое.
И вот я, значит, и сел… Просто я хочу вам это описать, это довольно интересно – как человек взял и написал 500 знаков. Понятно, что я не был готов и мне совершенно не хотелось; и понятно, что вроде бы ничего такого особенного в этом нету – я посмотрел, передо мной и Гандлевский, и другие какие-то люди писали: «Современная романистика стремится установить какие-то там закономерности окружающей жизни…» Все это можно написать не думая. Если совсем отключить мозг, я эти 500 знаков написал бы, наверное, за несколько минут. Но из профессионального и, я бы даже сказал, старческого чванливого самолюбия не могу я написать банальный текст, не могу я послать в Москву – да куда угодно, в Тмутаракань – некрасивый или скучный текст, или бессмысленный. Значит, нужно написать так, чтобы это что-то значило – а что? У меня нет ничего в запасе, ни про какую такую прозу, ни про роман…
Я сидел-сидел сколько-то там часов, пока не придумалась первая фраза, которая была совершенно банальна. Она констатировала – я просто и раньше об этом думал, – что настоящий роман, какой ни возьмите, хоть «Отцы и дети», хоть «Войну и мир», хоть сегодняшний любой (мы не берем случай Донцовой)… Что вообще-то человек пишет роман, когда ему кажется, что он нечто знает, генеральную какую-то правду; когда он пришел к какой-то генеральной истине о состоянии мира в данный момент. Но он не может ее сказать одной фразой, не может сказать тремя: он, как глухонемой, вынужден рассказать историю – для того, чтобы из этой истории читатель что-то извлек. Видимо, роман всегда есть некая формула момента. Эта была первая фраза. Вот я так и написал: «Настоящий, то есть написанный с волнением, роман стремится – почти как правило – высказать смысл текущего момента…» Подумал я: нет, не ко всему это подходит. «Текущего момента» – иногда своей собственной личной жизни момента, иногда философского, иногда исторического момента. Тогда я написал: «…высказать смысл текущего момента. Исторического, биографического ли». Это у меня такой фирменный прием синтаксиса, это вполне по-русски так сказать. Можно было написать: «или исторического, или биографического», но это скучно. А «исторического, биографического ли» – это на секунду как будто цепляет читателя, поэтому я так предпочитаю.
Хорошо, теперь у меня есть первая мысль. Она, по счастью, оказалась, так сказать, продуктивной, потому что ведь это и правда так. Если вы высказали смысл текущего момента, то как бы закрыли его. И правда, которая сказана о чем-то, она уже не работает на будущее, ведь верно? То, что сказано, то, что понято – оно уже прошло, все, оно не повторится. Понимаете, как получается? Роман имеет цель объяснить современникам: вот где мы живем, вот в какой момент, вот в чем смысл происходящего. Этот роман – он уже опоздал. Потому что когда он написан, когда это сказано – смысл тем самым стал уже другой. Как наша жизнь: что понято – отброшено. Что мне и дало основание написать следующую фразу. И тут, слава тебе Господи, повезло как раз. «Стремится высказать, но обычно не успевает: судьба быстрей».
И тут мне стало совсем легко, потому что это уже красиво. Сначала я, правда, себе представил, что вот автор, он не успевает за судьбой, она на бегу его обгоняет, что-то такое мне там мерещилось типа слалома, слалом я потом выбросил. А судьба, раз она появилась – она персонаж, от слова «быстрей» она сделалась персонажем, понимаете? И поэтому я написал так: «Похоже, она в курсе литературных новинок: огибает романные сюжеты, как ловушки. Того, что написано, больше не случится. Ну или случится, – но уж точно не так, как пришло в голову человеку». Тут я написал следующую фразу: «Раз пришло – значит, прошло». И когда я послал почти готовый текст одному человеку с безупречным вкусом, он сказал: «Выброси это „раз пришло – значит, прошло“», и был совершенно прав, потому что я это написал на разбеге, а тут есть какая-то тривиальность интонации. Я это выбросил, зато получилось так: «Ну или случится, – но уж точно не так, как пришло в голову человеку. Время прозы – осознанное прошедшее. В котором горит ошибка – и дает свет; и причиняет уму боль». Я подумал, что вообще-то не понимаю, почему я так написал, но это очень похоже на роман, на прозу вообще. А проза похожа на время, и так далее. И вот мне все это понравилось, я послал Шайтанову этот текстик, Шайтанов пишет мне в ответ (это двенадцать ночи, мы уже футбол посмотрели): «Слушай, как интересно, какая яркая вспышка мысли. Но где же тут Букер?» И я тогда сел, посмотрел – у меня же тут есть судьба, которая обгоняет автора, она бежит, летит куда-то, да? Вот этот слалом я припомнил. И я написал последнюю фразу. «Судьба оборачивается и, улыбаясь, вручает автору премию Букера». Было задано 500 знаков, здесь 498.
Да, вот так: «Настоящий, то есть написанный с волнением, роман стремится – почти как правило – высказать смысл текущего момента. Исторического, биографического ли. Но обычно не успевает: судьба быстрей. Похоже, она в курсе литературных новинок: огибает романные сюжеты, как ловушки. Того, что написано, больше не случится. Ну или случится, – но уж точно не так, как пришло в голову человеку. Время прозы – осознанное прошедшее. В котором горит ошибка – и дает свет; и причиняет уму боль. Судьба оборачивается и, улыбаясь, вручает автору премию Букера». Вот эссей получился.
Лекция II. О глупости
Я следил немножко за откликами в интернете на прошлую нашу встречу; там было много смешного, конечно. Особенно смешно, что меня обзывают одним из могикан, предполагая, что могиканин – это очень-очень старый человек. И мне очень понравилось, как на сайте «Эрарты» журналистка – я забыл ее фамилию, по имени Ольга – очень хорошо изложила содержание предыдущей лекции, лучше, чем мог бы я сам. Кратко, отчетливо, и так получается, как будто я и в самом деле говорил что-то разумное. Но вместе с тем я прочитал один отклик, где говорится: «Несмотря на свои семьдесят лет, он все еще пытается удивить кого-то…» Я в действительности не пытаюсь удивить, вот чего у меня в мыслях даже не было; я отчетливо осознаю, что не пришел за свою жизнь к каким-то гениальным теоретическим выкладкам. Я просто исхожу из того, что если человек всю жизнь думает о каких-то определенных предметах, то, наверное, у него скопилось несколько соображений, которые могут пригодиться тем, кто думал об этом пока меньше. То есть я надеюсь, что смогу помочь кому-то, потому что есть вещи, которые все равно многих задевают. Судя по тому, что вас сегодня пришло не меньше, чем было в прошлый раз, – наверное, вы тоже так думаете, имеете надежду или иллюзию, что если в самом деле человек так грамотно излагает и предложения строит, то, может быть, что-нибудь и понимает. Но я обещал в прошедший раз, и этим закончил, что первым делом отвечу на все вопросы, которые были присланы на прошлой лекции. И я действительно с этого начну, это не займет много времени. Прошу вас также писать еще и еще вопросы, потому что мне их не хватает. Не думаю я, что у меня много идей на эти полтора академических часа.
Ну вот и все. Если вы помните, сегодняшняя лекция вообще-то про глупость. Я попытаюсь ее описать. Действительно, когда пишешь текст, то чаще всего, с одной стороны, борешься с чужой глупостью, и с другой стороны, стараешься не поддаться своей, показать себя более или менее умным. Потому что мы ведь читаем автора только в том случае, если… [Включается сигнал о пожаре. Через несколько секунд объявляют: «Тревога ложная».] Вот как раз чудесный эпиграф к лекции про человеческую глупость.
Есть такой обман: мы верим автору, если он убедил нас – первой фразой, заголовком, темой, манерой своей, – что он умный. Что он умнее нас, не глупее, по крайней мере. А глупым показаться чрезвычайно легко. Это будет тема, а сначала все-таки ответы на вопросы.
«Как побороть боязнь белого листа и как придумать хороший заголовок?» Действительно, есть не то что боязнь… а вот так томительно сам себя ненавидишь за то, что никак не можешь что-то написать, а что напишешь – будет глупость, поэтому лист портить жалко. Но теперь ведь это так легко – набрал, стер… Одним словом, на этот вопрос у меня прямого ответа нет, а насчет хорошего заголовка я так скажу. Сейчас самая главная мода в эссеистике и в интернете – чтобы заголовок был каламбурный. Если про налоги, то налоги рифмуются с чем-нибудь засевшим в советском мозгу: «Эх, налоги, пыль да туман!». Иногда бывает удачно: «Программа „Жулье 2000“», допустим. Оказалось, что все-таки каламбуры придумывать слишком легко, и меня стали такие заголовки раздражать. Иногда, конечно, у меня у самого бывали удачные: написал однажды такой заголовок – «Державю», и мне кажется, что вроде и ничего, потому что напрашивается. А иногда просто по ходу дела вам приходит в голову какое-нибудь словосочетание, даже не имеющее прямого отношения к сюжету, но ловкое, и можно назвать им текст. А можно – просто написать, что я думаю. Вот я думал про Зощенко самое главное – так и назвал: «Клоун, философ, закрытое сердце». Про Мандельштама: «Миндальное дерево, железный колпак»; железный колпак – потому что юродивый, миндальное дерево – потому что Мандельштам. И так далее. Ну как придумать хороший заголовок? В общем, совета нет.